Двуллер-3. Ацетоновые детки
Шрифт:
«Все так… – подумал Петрушкин. – ну и?..»
Однако поворот в беседе оказался неожиданным.
– Если несовершеннолетний совершил какое-либо преступление, то наша цель убедить его в том, чтобы он осознал свою вину, раскаялся, принес извинения потерпевшей стороне… – заговорил солидный мужчина в темном костюме, как понял Петрушкин, какой-то адвокат. – Существует целый ряд теорий, и они во многом реализованы на Западе, например, в США существует теория так называемого «Примирительного правосудия», которая ограничивается раскаянием. Порой бывает, что самые тяжкие преступления решаются в порядке достижения договоренности с потерпевшей стороной. Это достаточно дерзкая теория, но она основана на результатах исследований психологов, педагогов, юристов, которые думают о будущем, о том, что важно
«Твою мать! – подумал Петрушкин. Вообще-то он не матерился, но тут вдруг понял, что никаких других мыслей по поводу услышанного у него нет. – вернуть в общество?! Кого! Зверушку эту? Тебе бы в квартиру его вернуть – посмотрю я на тебя»…
– Своеобразный подход к этой проблеме исповедует ООН, которая еще в 1985 году приняла так называемые «Пекинские правила»… – опять заговорила дама в красном. – Согласно этим нормам право несовершеннолетнего преступника на конфиденциальность должно уважаться на всех этапах следствия. Кроме того, подобные уголовные дела должны рассматриваться на закрытых судебных заседаниях, без присутствия журналистов и последующей информации в СМИ, указывающей на личность несовершеннолетнего правонарушителя. Детского раскаяния, например: «Я больше не буду» – иногда достаточно для прекращения уголовного дела.
«То есть, не надо было писать, что это Кулик, и судить его надо было тихо, по-семейному… – закипал Петрушкин, чувствуя, как начинает ныть сердце. – А если бы он сказал „Я больше не буду“, следовало бы умилиться и его обнять. Сумасшедший дом…».
– Нами подготовлены памятки для родителей ребенка, которого обвиняют в преступлении… – сказала дама с короткой стрижкой, быстро стреляя по сторонам глазами. – Там на на основе рекомендаций правозащитных организаций имеются несколько практических советов.
«Это же сколько денег уходит на все эти программы? – подумал Петрушкин. – Это сколько денег уходит на весь этот гуманизм… Построили бы завод, чтобы Кулик мог там работать. Или дали бы его семье денег на дом, чтобы был у него просвет в жизни. Почему в нашей стране всегда вкладывают деньги в гипс и в инвалидные коляски – нет бы дорогу починить, чтобы никто на ней ноги не ломал»…
Петрушкин снова ушел в себя. Иногда он слышал обрывки фраз. Оказалось, так много было придумано поблажек для малолетних преступников, что Петрушкину даже удивительно сделалось – как же Кулика еще не выпустили из тюрьмы? Вот можно было хотя бы передать его «под присмотр» родителей или опекунов. Фраза «общество не заинтересовано в том, чтобы на всю жизнь загонять подростка за решетку» совершенно вышибла Петрушкина из колеи.
«Может, я ожесточился? – спросил он себя. – ну да, прежде я бы тоже сидел и кивал головой. А теперь жизнь проехалась по мне паровым катком, и я не представляю себе, как можно молоть такую чепуху. Надо чинить жизнь, а в России по-прежнему чинят тюрьму… все эти меры хороши, если подросток попал в тюрьму по глупости. А как он может попасть в тюрьму по глупости? Какой-нибудь привели бы пример. Нет, все примеры – убийства да изнасилования. Преступность вся – от озлобленности, а детская – тем более. Дети не могут себе объяснить, почему жизнь именно такова. Получается, что детская преступность – это такая форма революции? Может быть»…
Тут он услышал свою фамилию – оказалось, дама в красной блузке приглашает его выступить.
«Что же говорить?» – растерянно подумал Петрушкин.
– Я должен попросить у вас извинения, потому что я во многом не разделяю ни мыслей ваших, ни точек зрения… – начал Петрушкин и увидел, как кто-то из женщин понимающе закивал. – ну да, вы думаете – у него убили семью, какого понимания можно от него требовать? Так и есть. Но встаньте на мое место. В чем смысл вашего гуманзима? Есть такие учреждения – хосписы. Там человеку помогают достойно умереть: меняют простыни, памперсы, следят, чтобы от него не пахло. Ваша работа – тот же хоспис. Вы прихорашиваете смерть. Работаете, когда все уже случилось. Это тоже конечно нужно. Но главное – стараться, чтобы жизнь была лучше. Чтобы покататься на машине не было для 16-летнего парня мечтой настолько заветной
и несбыточной, что он ради нее убить готов.Тут у него перехватило горло. Но Петрушкин справился с этим.
– Вот о чем надо говорить. У людей должен быть просвет в жизни. У нас отлично совмещаются рапорты на тему «Жить стало лучше, жить стало веселее», и истории, которая произошла с моим сыном и его семьей. Но на самом деле – одно из двух. Либо и правда жить стало лучше, либо – везде Тимур Кулик с ружьем. И мы все знаем, что на самом деле везде Тимур Кулик с ружьем, за каждым деревом. И даже те, кому и правда стало лучше жить, отгораживаются от этих куликов двухметровыми заборами – а не отгородишься! Вот о чем надо было говорить. Что толку при раке легких лечить кашель? У нашей страны кровь горлом идет, а мы заверяем себя, что у нее цветущий вид!
Все молчали. Петрушкин грустно посмотрел по сторонам.
– Сначала ведь надо узнать – а почему они такие? Почему им свободы не жаль? Чего у них нет внутри? – с болью проговорил Петрушкин. – А я скажу. Души и совести у них нет. А если души и совести нет, то весь ваш гуманизм псу под хвост. Они выйдут на поруки и снова пойдут воровать и убивать. Один мой товарищ называет поколение, которые вы тут призываете спасать, никчёмышами. Ацетоновыми детками. Он считает, что эти дети больны. Ну так давайте выясним – больны ли? Почему мы об этом не говорим?
В зале повисла звенящая тишина. Петрушкин оглянулся – женщины как-то испуганно смотрели на него. Петрушкин извинился и пошел к выходу. Его никто не удерживал.
Глава 10
– И что там, в этой твоей новой школе? – спросила Лиана Дашу.
Лиана была дашиной подружкой последние два года. Сначала они учились в одном классе, в одной школе. Было время, когда Даша на Лиану не могла без удивления смотреть – Лиана одевалась как-то несуразно, чуть ли не в обноски, при том, что семья ее не бедствовала. Впрочем, в то время Даше было не до этой странно одетой девочки – у Даши тогда было много других подруг. Но потом как-то так вышло, что Даша со всеми в классе раздружилась. Однажды они разговорились с Лианой. Оказалось, родители Лианы живут как кошка с собакой «и мои…» – сказала себе Даша. Оказалось, ни отцу, ни матери нет до Лианы дела. «и моим…» – сказала себе Даша, хотя и понимала, что в этом есть некоторая натяжка. Родители Лианы откупались от дочери разными способами: мать возила ее в магазин и без вопросов покупала то, на что падал взгляд Лианы. Отец покупал какие-то нелепые подарки. «Привез мне куклу, будто мне пять лет… – рассказывала Даше Лиана. – Это не для меня подарки, это для них, это они себе говорят, что вот – заботятся обо мне»…
Даша подумала, что и ее родители такие же – только о себе, а о ней, Даше, вспоминают, лишь когда надо друг друга больнее уколоть. Мать тоже таскала Дашу по магазинам, покупая не больно-то нужные вещи, чтобы заявить потом отцу: «Тебе совсем нет дела до того, во что одета дочь!».
Даше казалось, что Лиана объяснила ей мир взрослых. Мир этот был нехорош, полон зависти и злобы. Лиана еще в те их тринадцать лет объяснила Даше, что взрослые всё врут, все притворяются – притворяются родители, притворяются учителя. Вот чего учителя такие ласковые, зовут на олимпиады? Да потому, что за победителей олимпиад им доплачивают! А для родителей дети – как мячик для теннисистов. «Я матери нужна только чтобы отцу на жалость давить…» – зло говорила Лиана Даше. «и я…» – замирая от этой страшной правды, говорила ей Даша.
Лиана не стремилась домой и так вышло, что скоро они не стремились домой вместе. При всем том они не пили, а мальчишек, которые появились около них после того, как в четырнадцать лет у девчонок округлились предназначенные для этого места, держали на расстоянии: Лиана в красках, последними, отвратительными словами, объяснила Даше, чего от них хотят пацаны, и теперь они вместе дразнили их то своими короткими юбками, то прозрачными блузками, а то показывая, что под юбками у них нет ничего – но дальше этого не заходило. Лиана сказала, что расставаться с девственностью надо так, чтобы было приятно это вспоминать. Даша была с этим согласна, но теперь они обе все не могли придумать, как бы это по-особому сделать.