Дядя Веня

Астров(разводит руками). Увы, в доступе к августейшей заднице мне было отказано… Не то чтобы я сильно расстроился. Вот если бы, скажем, речь шла о его соседке по комнате… тогда — другое дело.

Телегин. Да, там определенно есть что лечить.

Войницкий. Пошляки…

Телегин(поет, маршируя к буфету). «Мы пошляки, и дух наш молод…» Лехаим! (выпивает)

Астров. Ты все же намекни своему другу и учителю, что как-то это невежливо. Меня, между прочим, по дороге к вам камешками закидали. Хотя и не впервой, но все равно неприятно.

Войницкий. Где?

Астров. За Дир Балутом.

Телегин. Теплое местечко… Ну?

Астров. Да не страшно — три вмятины на крыле и на капоте.

Войницкий. Тебе пушку-то твою не отдали?

Астров. Какое там…

Телегин. Пушку?

Войницкий. А ты не слышал эту историю? Как у Мишки пистолет конфисковали? Мишка, расскажи.

Астров. Да ну…

Войницкий. Ехали мы с ним вместе года два тому назад через Бейтилу. Место, известное своим традиционным арабским гостеприимством. Ну, едем мы, едем, все нормально… вдруг — бам — камушек; потом другой, третий. Мишка нажимает на газ, но не тут-то было. Я уж не знаю, чего у них там было — не то праздник какой, не то похороны…

Астров. Да какие похороны — просто детишки из школы выходили…

Войницкий. Ладно, пускай детишки… а тут мы — два дурака на раздолбанной Субаре. В общем, загородили нам дорогу, мечут чем ни попадя — не выехать. Ну, делать нечего — Мишка достает свой шпалер, приоткрывает дверь и пуляет в воздух одну и только одну пулю. Среди детишек наблюдается некоторое замешательство, которым мы, понятное дело, спешим воспользоваться.

Телегин. Как воспользоваться?

Астров(смеется). Как… как… по газам и — деру на полной скорости! Прямо как в кино, ей-богу… Чуть осла не задавили.

Войницкий. Отъезжаем мы, значит, километра на три и тут наш уважаемый Михаил Львович проявляет первые признаки помешательства. Надо, говорит, поехать на блок-пост и доложить о случившемся.

Телегин. Это еще зачем?

Астров. Дурак… зачем… (обходит всех с бутылкой)

Войницкий. Вот-вот… это сейчас он такой умный. А тогда пел мне что-то про гражданский долг, про правила, про стрельбу в населенном месте и так далее и тому подобное. Короче, наутро поехал Мишаня сдаваться. А там его уже ждут. А-а-а, — говорит ему офицер, — так это вы устроили вчера погром в беззащитной арабской деревне? Какой такой погром? Один выстрел, да и тот — в воздух… И тут выясняется, что со вчерашнего вечера не прекращается паломничество жалобщиков на означенный блок-пост. У этого араба Мишка застрелил овцу; этого — ранил в руку; этому выбил все стекла в доме; этому разбил солнечную батарею, не говоря уже об упавшей с балкона стапятидесятилетней бабушке и прочих ужасах. Такое вот, оказывается, мы учинили бесчинство, причем свидетелей тому — вся деревня. И все, заметь, готовы показать под присягой.

Астров. Я тогда впервые увидел, как они врут. Вдохновенно так, нимало даже не заботясь о правдоподобии. Один приволок целую пригоршню старых гильз разного калибра и на полном серьезе уверял, что все это я вчера настрелял. Полный маразм!

Телегин. Экая новость! Это для вас ложь — нечто недостойное; для араба же — военная хитрость. Другая ментальность, господа…

Астров. Да, но, подумай — старый, уважаемый человек стоит напротив тебя и врет как сивый мерин, причем точно знает, что всем вокруг известно, что он врет. Понимаешь? Все вокруг смотрят на него и думают: этот старик — лжец. И он знает, что все так думают, и тем не менее, продолжает врать. И ему не стыдно. Как такое возможно?

Телегин. Угу. Вы как вчера родились, Михаил Львович… Ну а дальше что было?

Астров. Дальше — скучно. Завели дело, следствие, прочие приятные хренации. Пистолетик мой несчастный конфисковали как вещественное доказательство. Третий год уже эта резина тянется. Так что скоро загремлю на нары. Не иначе — пожизненное дадут… Давай-ка, брат Веня, выпьем с горя!

За окном время от времени гремит; Телегин тихонько наигрывает на гитаре; все трое продолжают пить.

Войницкий. С горя… тебе-то чего горевать? Знаешь, Мишка, смотрю я на тебя и завидую. Белой завистью. Как это мама недавно сказала насчет радости жизни, которой у меня нет, а у тебя — навалом? Так оно и есть. Живешь ты полной жизнью, дышишь полной грудью, дело делаешь… молодец! Твое здоровье! (выпивает)

Астров. Нашел кому завидовать. Кручусь как белка в колесе; недели так и мелькают, оглянуться не успеваешь — одна за другой, одна за другой — жуть. А ведь это не просто недели, Веня. Это жизнь проходит. Куда? Зачем?

Вот ты говоришь: «дело»… Вроде ты прав — не будь этого, жизнь просто превращается в какое-то нелепое дерганье. Только знаешь — и дело ведь не спасает. Иной раз остановишься, посмотришь — а дело ли это? А надо ли оно кому-нибудь? А есть ли в нем действительный смысл? И, знаешь — нету. Нету.

Телегин(насмешливо). Быть или не быть?

Астров. Нету. Ищешь его, смысл этот драгоценный, разгребаешь скрывшую его кучу всякой пакости, глупости, абсурда, шкурничества, мелких личных амбиций… — Нету. И тогда уже становится совсем непонятно — зачем она, вся эта суета?

Телегин. Вот в чем вопрос!

Войницкий. Видишь ли, Мишаня, есть в нас что-то неправильное. В корне. Воспитание, что ли, дурацкое? Вот, взгляни хоть на Илюху. Ему все эти переживания непонятны, как танку — пианино. А, Илья?

Телегин. Конечно. Зачем дурью маяться? По мне так это все — чистая философия, то есть, к жизни отношения не имеет.

Войницкий(Астрову). О! Слышал? Не имеет…

Телегин. Конечно. «Дело»… «шмело»… Чушь все это. Я лично живу чтобы получать удовольствие. А иначе зачем? Что я — фраер?

Войницкий. Ну уж нет. Кто-кто, а уж фраер-то ты конечно — нет. Не в пример доктору Астрову.

Телегин. А чего это вы, Вениамин Михайлович, на меня так смотрите, и нос морщите, как будто я тут воздух испортил? Я что-то не то сказал? Что же плохого в том, чтобы радость в жизни искать? Это что — законом каким запрещено? На вас посмотреть — так вы будто нарочно радоваться не хотите, всякие горести на себя наваливаете, разочарования, депрессии и тому подобное. А кто ж вам велит это делать? Жили бы себе, да радовались. И точка. Как я, к примеру.