Дягимай

Прошло несколько недель. От Даниелюса не было никаких вестей. Такое его поведение, казалось, должно было ее радовать, но Юргита мучилась. Ах, зачем она с ним так глупо в прятки?.. Он этого не заслуживает. Лучше все сомнения — в глаза, лучше сразу: не надейтесь, расстанемся друзьями.

А в одно прекрасное утро Юргита совсем обомлела, когда услыхала, кто с ней желает встретиться…

Юргита назначила время встречи и при этом добавила, что делает это из профессионального любопытства. «Мне интересно, товарищ…»

«Гиринене… — раздалось на другом конце провода. — Ефимья Гиринене, жена вашего любовника… Вам еще хочется удовлетворить ваше профессиональное любопытство?»

«Вашего… любовника? О, это уже сенсация! Что же, до завтра, Ефимья Гиринене».

И нажала пальцем на рычаг.

На следующий день они встретились в редакции. Литработник, сидевший с Юргитой в одном кабинете, ушел, и лучшего места для откровенного, а может быть, и бурного разговора нельзя было придумать.

— Садитесь, — сказала Юргита и быстро оглядела Фиму, успев заметить все до мельчайших подробностей: добротную, но без особого вкуса сшитую одежду, аляповатые сочетания цветов, кольца на руках, тяжелые серьги. От Гиринене несносно пахло терпкими духами.

«Интересная женщина: чтобы доказать свое превосходство, чуть ли не пол ювелирной лавки напялила на себя». Юргита вдруг почувствовала себя раскованной и уверенной в себе.

Гиринене села и в свою очередь пристально оглядела Юргиту. Губы ее все время кривились в насмешке. Цепкие глаза не сулили ничего доброго, но как она ни старалась, не могла скрыть, что Юргита произвела на нее впечатление.

Обе долго молчали. Юргита подошла к окну, открыла его — духи по-прежнему раздражали ее, — глянула на улицу, на зеленеющий на противоположной стороне парк, где вовсю хозяйничала весна. Она чувствовала, что Гиринене ловит каждое ее движение и от неловкости все время пощелкивает замком сумочки.

— Я вас слушаю, товарищ Гиринене, — наконец не выдержала Юргита. — Чем могу быть полезна?

— Зачем вы так? — выдохнула Фима. — На вид вроде бы порядочная, а лезете в чужую семью. Я хотела вчера вам кое-что по телефону сказать, но вы бросили трубку. Конечно, есть такие любители подслушивать, но раз грязь, то зачем ее от людей скрывать?

— Будьте добры, спокойно объясните, что случилось?

— Не считайте меня дурочкой и не пытайтесь, пожалуйста, отрицать, что у вас и в мыслях не было поймать в силки моего мужа. — Гиринене широким жестом открыла сумочку, извлекла оттуда сложенный лист бумаги и положила на стол. — Вот часть письма, которое мой муж не успел отправить вам, своей… любовнице… Вот копия. А оригинал давно там, где ему положено быть. Ждала, думала — образумится. Напрасно. Мы почти не живем вместе. Вот уже несколько месяцев, как у нас отдельные спальни, отдельная еда, остается только формально разойтись, — сказала Фима и заплакала.

Юргита пробежала глазами конец письма. Только он, Даниелюс, может написать такие слова…

— Да вы успокойтесь, товарищ Гиринене, поверьте, мы с вашим мужем не зашли так далеко, как вам показалось. Правда, я люблю его, а он — меня, но разве любовь — силки?

— Ах, ах, — причитала Гиринене, обхватив руками стол. — Скажите, пожалуйста, разве он вам пара — такой молодой, такой красивой? Гоните его к черту! Оттолкните его! Не пойму, что женщины в нем находят — он же такой увалень.

Юргита была готова поклясться, что ее с Даниелюсом ничего, кроме дружбы, не связывает и ничего связывать не будет, но последние слова Гиринене подействовали на нее, как пощечина.

— Вы зря обижаете своего мужа, никакой он не увалень! Он прекрасный человек! — воскликнула Юргита.

Гиринене подняла голову и посмотрела на Юргиту влажными, покрасневшими глазами.

— Прекрасный! Чужие мужья всегда хороши. А что касается Даниила, то… Эх, ничего вы в жизни не смыслите. Ничего! Мало с мужчиной переспать, чтобы узнать его; надо пожить с ним под одной крышей. Поживешь и вдруг обнаружишь, что он свинья не меньшая, а может, и большая, чем другие. Пока мы им нужны в постели…

— Извините, но меня не интересуют ваши будуарные дела, — перебила ее Юргита. — Ведь и в вашей жизни, надо думать, было время, когда вы вашего мужа считали самым лучшим на свете?

— Наверное, было, не помню.

— Не помните… Значит, вы его просто не любили. Значит, развенчали своего принца еще до коронации.

— Принц… господи! — простонала Фима. — Ну и лексикон! Я была обыкновенная женщина, хотела выйти замуж, а он был обыкновенный мужчина…

— По-моему, он мог быть обыкновенным мужчиной для других, но только не для вас, — не уступила Юргита. — Для вас он должен был быть единственным, тем, о ком мечтаешь и кого ждешь.

— А вы, вы разве долго ждете? Хватаетесь за чужого мужа, а потом читаете его жене нравоучения.

Юргита побледнела, некоторое время молчала, пытаясь совладать с нахлынувшей злостью.

— Да, другого такого нет и никогда не будет. Никогда! Вы можете, если вам так нравится, называть его подлецом, увальнем, недотепой, деспотом, развратником, лить на него помои, а для меня он все равно останется самым лучшим, единственным.

Фима захохотала:

— Ну и загнули! Артистка! Думаете, я так вам и поверила, что вы к нему… из любви? Такая молодая и неустроенная к такому солидному, с положением… Ой, мамочка, можно помереть со смеху! Ну знаете, ну знаете…

— Вы уж, пожалуйста, не умирайте, — сказала Юргита, подождав, пока Фима успокоится. — С вами нельзя быть искренной, с вами надо говорить только на вашем языке. Поэтому вернусь к началу: чем могу быть полезна?

— Я уже говорила: не посягайте на чужой очаг.

— Что вы, никогда в жизни! Поверьте! Только разрешите спросить: он, ваш муж, и впрямь такой… недотепа, как вы говорили?.. Словом, бремя для вас?..

— О, да! — воскликнула Гиринене. — Женщине нужен не такой муж. Бегите от него, товарищ Юргита, как можно дальше и без оглядки.

— Вы это всерьез? — Юргита присела на подоконник. — Но как же я смогу вам помочь, если вы и дальше останетесь со своим недотепой? А не лучше ли сделать так: вы от него бегите, а я его догоню. Этого увальня, этого недотепу, этого деспота. И тем самым спасу вас, товарищ Гиринене, можете не сомневаться.

Фима попятилась вместе со стулом.

— Я никому не позволю над собой издеваться! — закричала она. — Есть кому заступиться за несчастную женщину, не все такие бессердечные. Смотрите, как бы вы не пожалели. Да, да, как бы не пожалели. Стоит мне зайти к редактору и выложить ему все, как вы тут же вылетите из газеты, как… О, вы еще меня не знаете! Я не позволю, чтобы какая-нибудь потаскуха подрывала устои нашей морали… На моей стороне общественность, закон, авторитеты. И вам несдобровать! Обоим!

— Поступайте, как вам совесть велит. — Юргита усмехнулась. — Что верно, то верно, на вашей стороне стена. Крепка, но, увы, только стена. А на моей стороне — любовь. Каким, скажите, видом оружия вы собираетесь ее одолеть?

— Вы… жестоки… — прошептала Фима, уткнувшись лицом в ладони.

— Я всего лишь женщина. В конце концов я, может, и пожертвовала бы собой, если бы видела смысл в такой жертве.

Фима негромко всхлипывала, обхватив спинку стула, но когда она подняла глаза, они были почти сухими. Юргиту поразил ее взгляд — смиренный, почти заклинающий.