Дягимай

— Почему всех? Ведь имя Руты Бутгинене когда-то гремело. Правда, работал я в ту пору далеко отсюда, на другом конце Литвы, но все-таки изредка в Дягимай наезжал. Довелось несколько раз и в доме Бутгинасов побывать. Да, они прекрасно ладят, хотя она и старше его. А теперь, я слышал, у них что-то снова разладилось, трещит.

— Не трещит, а ломается, крошится, и все к черту летит, — почти весело ответил Стропус. — И во всем этом, видите ли, я виноват. Во всяком случае, так думает ваш брат Антанас.

Даниелюс пожал плечами, покачал головой, окинул пронзительным взглядом Стропуса.

— А… припоминаю. Он мне что-то говорил… Да! Знаю я эту историю, с «улучшенными» коровами. А может, ты, председатель, и вправду виноват? Если разобраться… Я начинаю понимать Бутгинаса. Это человек кристальной честности. Самолюбив? Спору нет. Но больше всего на свете не терпит подлости, особенно лжи. Узнай я когда-нибудь, что жена моя утаила от меня что-то важное, я бы подумал, что женился на женщине, которой нельзя доверять, а уж уважать и подавно. А вера и уважение — это два краеугольных камня, на которых держится любовь. Тайна в супружеской жизни похожа на бомбу замедленного действия, из-за нее страдают оба: один, догадываясь, что она есть, другой — зная, что она не только есть, но в любой момент может взорваться.

Андрюс Стропус не спешил с ответом, размышлял, словно ступал по еще нетронутому льду, не так шагнешь и провалишься. Наконец он решился и сказал:

— А по-моему, куда лучше, когда супруги меньше знают о прошлом друг друга.

— Молчание — золото?

— Для семейного покоя все средства хороши…

— А покой нашей души? Ведь от себя не убежишь. Мыслимое ли дело обнимать женщину, отгородившись от нее тайнами?

— Для меня это слишком тонкая материя.

— А тебе подавай ту, из которой можно что-нибудь сшить? — усмехнулся Даниелюс. — Но ты не унывай: не ты один так думаешь, так, пожалуй, думают девяносто девять процентов. Да, на твоей стороне большинство. А беднягу Бутгинаса поддерживает, может, только один процент…

— Но в этот процент входит и секретарь райкома…

— Да, он входит, — Даниелюс сделал вид, что не почувствовал в словах Стропуса колкости. — Работай он, этот секретарь, в Епушотасе, когда ты Бутгинене широкую дорогу к золотой звездочке прокладывал…

— Вы думаете, между нами что-то было?! — вскипел Стропус.

— Нет, не думаю, у меня для этого просто нет оснований… Но разве важно, с какой целью ты проторил ей дорогу? Как ни крути, а это нечестно. Говоришь, до килограмма грамма не хватило, вот ты его и добавил. Мелочь, по-твоему? Нет, прибавил ли ты столько, сколько не хватало до нормы, или столько же снял с нее, и то, и другое — мошенничество. Жалко, дело давнее, а то можно было бы тебя на бюро пропесочить.

Андрюс Стропус ничего не ответил, хотя, судя по выражению лица, не был согласен с секретарем. Молчал и Даниелюс, не желая вникать в это дело: ничего не добьешься, только настроение испортишь. Да еще в такой замечательный весенний вечер, когда сама природа как бы предлагает насладиться ее красотой, как бы просит: забудь на минутку про повседневные заботы.

Так, наслаждаясь щедрым лунным сиянием и перебрасываясь изредка словечком-другим, они отмахали добрую половину пути. Скоро посыпанный щебнем проселок вольется в шоссе, а значит, до Дягимай полкилометра, не больше.

Поселок маячил вдали, как какой-то диковинный зверь. Только кое-где в окнах светились огоньки — люди уже спали, — певучий покой вечера нет-нет да нарушала мчащаяся по шоссе машина. Соперничая с соловьем, еще неистовствовала кукушка, с юга, со стороны Скардуписа, доносились хриплые клики давно вылупившихся чибисов. Иногда раздавалось мычание коровы на пастбище, огороженном проволочной изгородью. Чем дальше от Гедвайняй, тем острей пахло живительной луговой зеленью вперемешку с высохшим пометом и потом скотины. Откуда-то повеяло дымом. Даниелюс подумал, что где-то неподалеку развели костер, и почти в то же самое время увидел идущих навстречу людей. Они появились внезапно, словно выросли из-под земли. Сквозь вопли и восклицания изредка пробивался женский голос.

— Давайте свернем, — посоветовал осмотрительный Андрюс Стропус.

— Дорога широкая, как-нибудь разминемся, — насмешливо ответил Даниелюс.

— Смотря с кем… — буркнул недовольный Стропус.

Горлопаны, заметившие двух мужчин, идущих им навстречу, видать, подумали о том же, потому что вся ватага перемахнула через канаву и по краю пастбища побрела к простиравшемуся тут же ржаному полю. Теперь голос женщины изредка переходил в вопль. Мужчины матерились, ругали ее на чем свет стоит, по обрывкам фраз чувствовалось, что они в ярости.

— Здесь что-то нечисто, — встревожился Даниелюс, ускорив шаг. — Эй, люди, что вы делаете?

— Эй, эй! — вскинулся Стропус. — Опомнитесь, секретарь! Это вам не город, в милицию не позвонишь…

— А мы двое на что? — отрубил Даниелюс и пустился трусцой. — Неужели ты не слышишь, сколько ужаса в голосе женщины? Как бы мы не стали с тобой свидетелями преступления…

— Не знаю. Ничего не знаю, секретарь. Знаю только одно, что можно напороться на серьезные неприятности, — частил Стропус, пытаясь схватить Даниелюса за руку.

Их было трое. Даниелюс отчетливо видел: двое тащили за руки женщину, которая билась, как овца перед закланием, третий подталкивал ее в спину. Даниелюс перемахнул через канаву.

— Секретарь… Будьте благоразумны, секретарь… — умолял Стропус, переминаясь с ноги на ногу на проселке.

— Эй, вы! Куда вы тащите эту женщину?! — закричал Даниелюс.

Мужчины медленно повернулись и после небольшой паузы решили, что этого прохожего надо бы проучить, чтобы не совал нос не в свое дело. Между тем женщина вдруг вырвалась из рук и бросилась к проселку, злобно смеясь и выкрикивая:

— Вот вам, во! — она размахивала кулаком, уткнув локоть в живот. — Видала я вас в белых тапочках в гробу! Мэээ!

— Ну не паскуда! — выругался кто-то из троицы. — Ну, погоди, попадешься нам в другой рраз. Так прочистим дымоход, на всю жизнь запомнишь.

— Мэээ, мэээ, мэээ… — неслось в вечерней тишине под топот убегающей.

— Нехорошо себя ведете! И шуточки ваши опасные, — произнес Даниелюс, собираясь уйти. И тут же добавил: — В другой раз девушку провожайте через лужок по одному, а не скопом. Спокойной ночи!

Но не успел он и двух шагов сделать, как его тут же обступили со всех сторон. Это были приземистые, широкоплечие неопределенного возраста типы, хотя, пожалуй, не старше тридцати лет. В вечерних сумерках Даниелюс не мог разглядеть их лиц. Мужчины были в ярости, как звери, у которых увели самку. Все трое были изрядно пьяны.

Даниелюс сжал кулаки, приготовясь к защите. «Стропус!» — закричал он и не узнал своего голоса. Но председатель чесал по проселку к деревне и что есть мочи орал:

— Люди! Спасите, люди! Бандиты!