Дьявол и город крови 2: кому в Раю жить хорошо…

– Если бы, Манька, все это произошло на твоих глазах, история показалась бы тебе до неприличия нелицеприятной, но разве мало народа идут вслед этих сомнительных пророков, которые тешат народ надеждами, обирая до нитки? Можно сказать, это была первая пирамида, которая подкрепила свою живучесть наложением эпитамии, открывая человека и обращаясь к нему от души. И не нашлось ни одного, который бы смог раскрыть обман. Когда к человеку обращаются с Зовом, он не слышит ни мать, ни отца, ни родственников, а только Благодетеля, который для него как Бог. В конце концов, за использование знаний таким образом, Йесю казнили, как неизлечимого вампира, который многим успел отрезать голову. Согласно закону: «Убей пророка, если он покушается на твою внутренность и на внутренность твоего ближнего и говорит от Моего имени то, что я не повелевал ему». Крещение огнем, когда над сознанием человека встал Святой Дух – это и есть покушение на внутренность человека. Человек перестал быть Богом в своей земле, как я в своей, и разделился с ближним своим, лишившись ребра своего.

Разве Бог говорил с Йесей?

О чем? Когда?

Но мытари, которые не имели ни образования, ни средств, чтобы подняться другим способом, уже не мыслят себе другой жизни.

Возьми Луку – кто такой? Был сотрудником Павла, лично никогда не знал Йесю (собственно, как и Павел). Как он может свидетельствовать? А кто такой Павел, он же Савл? Он же боец, который вдруг услышал голос с неба: «Савл, Савл, трудно тебе идти против рожна?!»

Да загляни в любую психбольницу, и увидишь, сколько людей, узревших вампира в небе, пребывают в том же состоянии. Что теперь, слушать всех?

Вот ты, свидетель на суде, как скажешь: «я вышла и увидела, как два дегенерата пристают к девушке», или: «Манька вышла и увидела, как два дегенерата пристают к девушке»?

– Ну, «я», – угрюмо согласилась Манька.

– А перечитай-ка Писание, где тот свидетель, который бы сказал, что он был там в то время… И получается, нет ни одного свидетеля. Лжецы и обманщики. Хуже, объединившиеся родственники, которые расставляли сети людям, улавливая их и выманивая имущество. Автор легко повторил мои слова от своего имени, и получилось, что истина повернулась на сто восемьдесят градусов. Только его пощупать можно, а я объект несколько удаленный. Спасители, в качестве посредников, оказались очень удобными: пришел, поплакал, получил индульгенцию. И ни миллионы сгоревших заживо, ни миллионы похороненных заживо, ни нищета, ни голод, ни болезни не могут образумить народ, который решил стать мертвечиной.

Люди думают, они выбрали меньшее из зол…

Мой мир вмещает в себя все – и зло, и добро, а все те, кто играет моими словами, будет умерщвлен. Войти в мою землю сможет лишь праведник, который не знает другого Бога, кроме меня.

А Йеся разве не другой?

И вот такой Бог, Манька, не любит тебя.

И я не люблю! Страшная сила объявила тебя своим имуществом.

– Маня, вот я сочиняю исторические хроники, и подробностями хроника обрастает, – поддакнул Борзеевич. – Живенько так… Согласен, прообраз был, который выставил церковные знания на обозрение миру, и нашлись те, кто смог оценить их по достоинству. Такой масштабностью никто людям кровь давненько не пускал. С одной стороны, повеселились, с другой, – Борзеевич сердито посмотрел на Дьявола, – разделся я, Манька, до лохмотьев… Я для живого человека, а людей-то можно по пальцам пересчитать!

– И ты его знал?

Манька разделилась сама в себе. Она все еще пыталась выступить в защиту Спасителя, но бедствия никак не приближали к тому образу Спасителя, который раньше вызывал в ней умильные размышления на тему: «а вот были бы все праведниками!» Она мучительно пыталась сообразить, как это у них выходило дурить человека? Ведь читала – все читала, от корки до корки, и много раз перечитывала, размышляла над написанным, и даже когда видела жестокость, несправедливость, как с тем же осликом, которого было жалко, пыталась оправдать Спасителя, говорила себе, что не так поняла, потому что ума ей не хватает – и вдруг все сошлось, а она как будто потеряла опору.

Но почему эти двое решили от нее избавиться, как дядька Упырь? Как им верить после этого? Уговаривают умереть в открытую – кузнец Упыреев и тот деликатнее был.

– Не совсем, – ответил Борзеевич. – Я грамоте обучен, а Йеся грамоту не искал, он больше паству, а неграмотному даже горох не бросишь, он его не поднимет.

– Близко мы с ним не общались, – открестился Дьявол. – Но я всех людей знаю. Когда пришел Спаситель, я сразу понял: а не то ли я жду? Мне, в бытность Господа, не приходилось столько извиняться перед животиной, как в то тяжелое время. Каждая зарезанная начала называться жертвой… За коз, овец, верблюдов и прочей живности – низкий ему поклон. Теперь скотина, которая с земли вернулась, не прячется от моего голоса. Ну, хотят люди квадратную землю на трех слонах, пусть будет. Люд люду много подобных историй рассказывает – это трагедия не одной Евы. Когда-то Ваал прославился, когда-то Дагон, когда-то Молох… Все они были боголепными людьми, которые неосторожно обращались с огнем… Земля пухом… И Атлантиде, и Египетской цивилизации, и Содому с Гоморрой… – и сотне других цивилизаций, полюбивших мертвечину.

– Ты Бог? Господь? Отец? Не Дьявол?! – не поверила Манька.

– Ну, Бог… Но недоказанный же, – не стал Дьявол отпираться.

– Вот бы и разобрался с врагами! – зло процедила она.

– Я и разобрался… Со своими. А твои есть-пить не просят, – криво усмехнулся Дьявол. – Люблю я их. И сердце мое преклонилось к ним, ибо врачуют и исцеляют землю мою от такой вот немощи, – с пренебрежением махнул он рукой в ее сторону.

С тяжелым сердцем, Манька внезапно испытала мучительное желание обнаружить себя где-нибудь в другом месте. Как мог Отец Йеси прийти к ней, да еще прикинуться Дьяволом? А если тот самый, который Отец, почему не может спасти ее? Всем помогал, а ей не мог? А если не можешь, зачем оскорбляешь интернациональных богов, которые хоть как-то обещают пожалеть? От Дьявола можно было чего угодно ждать – крыша у него постоянно съезжала от звездных болезней.

Все, все ему не нравилось, а сам он…

Сколько бы он не отваживал ее от Спасителей, мысли сами собой возвращались к одному и тому же: а что как Дьявол оговаривает и Спасителя Йесю, и Пророка, и того, который удивлял своей веселостью? Славой и почетом им давал всякий. Кроме нее. Не сказать, чтобы уж совсем Дьявол повлиял, но как-то так получалось, что Спасители выдавливались из жизни сами собой.

Вот, например, «покайся!» – а если проспала, или выдумала, будто поехала в больницу, а сама в это время грядки полола? Ну призналась – разве не уволят? Или помолилась, а вышла на улицу – пусто, нет Благодетеля.

Верить-то можно, да только вера без дела мертва. Когда приходит беда, хочешь, не хочешь, а приходится думать не молитвами, а придумывать, как поворотить беду вспять.

А, может, как раз молитвами надо было?

Пусть не Йесиными. С Три-одиннадцатого по Три-двадцать-пятое государство был у людей в святом почете Пророк, который ни одного пророчества не выдал, но незамысловато объяснил интересы Бога. Или Бог, который любил женщин удивлять знанием множества позиций, доставляющих удовольствие… Все там, после Три-двадцать-пятого, так и жили: плодились и умирали, стараясь не работать, а только нирвану откушать.

Манька исходила Спасителей вдоль и поперек…

Господь Йеся – вроде как на вид приятный, про любовь много говорил, а как Дьявол скажет, истинно вампир, самая настоящая жадность до чужой плоти и имущества. О Пророке подумаешь, опять же, найдет к чему придраться: «а кто отвратился от толка Ибрахима, кроме того, кто оглупил свою душу? Мы избрали его уже в ближнем мире, а в будущем, он, конечно, среди праведников. Вот, сказал ему его Господь: «Предайся!» Он сказал: «Я предался Господу Миров!»

А как можно оглупить свою душу, предав его… и кому!.. оставаясь праведником? Ну оглупил, а душа тебя оглупила, и нет ума ни у того, ни у другого.

Бьющим только спину подставь – это она по опыту знала, били и без Пророка.

О веселом Боге подумаешь: ну не прожить зиму с песнями и плясками – с первыми заморозками откинешься.

Люди привыкли к своим Богам и Дьяволом не интересовались. Спасителей им хватило за глаза. Их объяснения приняли безоговорочно, оставляя единственными, довольствуясь той мудростью, которую находили в их высказываниях. А ей хотелось иметь такого Бога, чтобы высказать наболевшее, и не помолить, а потребовать свое. Если бы Дьявол захотел стать ее Богом, пожалуй, она бы поставила его на пьедестал. Но Дьявол Богом был, а принять под свое крыло не торопился, только наставлениями закармливал. В последнее время она вообще начала считать себя умнее и Сына Божьего, и Пророка, и Веселого Бога: откуда им было знать, как оперативно рассматривать Бездну?! А она знала, даже представляла ее в профиль и анфас…