Дьявол внутри нас

–  Дочь моя, - продолжала она, - я не хочу вмешиваться в чужие дела. Живите, как хотите. Но не мешайте другим. Вы, конечно, знаете, что мой брат должен кормить семью. А раз знаете, как же у вас хватает совести забирать весь его заработок, все, на что мы живем. Неужели вы думаете, что без конца можно пользоваться его добротой?

Маджиде была потрясена. Пытаясь овладеть собой, она произнесла, покраснев от гнева:

–  Не лучше ли было бы вам поговорить обо всем этом со своим братом?

Лицо женщины задергалось, казалось, у нее вот-вот начнется истерика.

–  Поговорить с Бедри? Да разве с ним можно говорить? Он вечно витает в небесах. Стоит сказать ему слово, как он отвечает: «Вы голодаете? Ходите голыми? А нет, так оставьте меня в покое». Но ведь не единым же хлебом сыт человек. И потом, какое вы имеете право? Он наш брат, наш сын, какое же право вы имеете садиться ему на шею? Нашли себе с мужем простофилю и хотите обобрать его, как липку. А я-то считала вас порядочной… Два года только и слышала от него: «Ох, мама, ох, сестричка, у меня в Балыкесире была ученица, такая красивая, такая благородная! Другой такой на свете нет. Просто чудо!» Тогда мы боялись, уж не влюбился ли он, захочет еще, чего доброго, жениться. Прошло время, он вернулся из Балыкесира, постепенно и говорить о вас перестал. С глаз долой, из сердца вон, - решили мы. Оказывается, ошибались… Вдруг он снова заговорил о вас, но уж, конечно, без прежнего восторга. «Мама, - говорит, - эта девушка вышла замуж. И знаешь, за кого? За нашего Омера. Дай бог им счастья». Но видно было, что он по вас сохнет. Тут опять началось. «Наверное, - говорит, - им трудно живется. И как это Омер женился, ,когда у него совсем нет денег? Жалко ведь ее, правда? Но они хорошие люди. Пусть будут счастливы». А как-то раз проболтался, что дает вам деньги. «Хоть я и помогаю им, как могу, - говорит, - но поправить их дела невозможно». Он у нас прямодушный, ничего не скрывает. Ах! Нам прямо кровь в голову ударила. Но мы промолчали, чтобы не сердить его. Долго ли до греха? Вот и наш Бедри совсем переменился. Раньше он выкладывал все, что имел в кошельке, а теперь стал считать каждый куруш. Попросишь у него денег, а он спрашивает: зачем? Несколько раз утром, когда он спал, я проверяла его кошелек. Если и бывало там три-четыре лиры, посмотришь вечером - пусто, одна мелочь. Хвала Аллаху, брат мой не пьяница, не гуляка. Если бы даже женился, и то было бы лучше. Жена не смогли бы отнять его у нас так, как вы. Да что ж это такое?! Мы ведь среди людей живем все-таки, а нас прямо-таки грабят, как на большой дороге!

Женщина задыхалась от волнения и вынуждена была присесть. Маджиде все еще стояла напротив нее, слушала и ничего не понимала. Она слышала каждое слово. Слова вызывали в ее мозгу определенные представления. Но она не могла объединить их и сделать вывод. Поэтому она не знала, что отвечать, и, опершись о стол, только смотрела на незваную гостью, собираясь с мыслями.

Сестра Бедри снова заговорила тихим голосом. Она часто останавливалась, и у нее был такой тон, словно она передавала своей приятельнице интересную сплетню:

–  И вот, больная, я вышла на улицу - не могла же я оставить это дело, коли речь идет о будущем моего брата. Где только не побывала я за эти несколько недель! Прежде чем прийти к вам, решила узнать, что вы за люди. Обошла весь квартал Шехзадебаши и нашла дом вашей тетушки. Бедняжка в отчаянье. Клянет вас на чем свет стоит. «Честь нашей семьи, - говорит, - теперь не стоит ни куруша. Больше она нам не родственница!» Чуть плохо с ней не стало, когда со мной говорила. Дядюшка ваш- - -светлый человек, я его тоже видела. Он тоже от вас натерпелся. «Мы ее два месяца кормили-поили, - говорит.
– Она нам восемьдесят лир задолжала. Но убежала из дому, не попросив прощения и не поцеловав руку». Проклинает он вас. «Даже на том свете, - говорит, - не прощу ей такую обиду!»

Больше Маджиде не могла вынести, у нее потемнело в глазах. Она попыталась схватиться рукой за что-нибудь, но покачнулась и ударилась лбом об угол стола. Потеряв сознание, плашмя упала на грязный ковер. Сестра Бедри испугалась. Ведь если с Маджиде что-нибудь случится, могут обвинить ее. Приподняв голову Маджиде, она заметила над ее правой бровью большую багровую ссадину. Хотела было перенести молодую женщину на постель, но у нее не хватило сил. В ужасе она выбежала из комнаты.

–  Есть здесь кто-нибудь?!

Послышались шаги, на ее крик вышла мадам, как всегда, в черном, с кислым выражением лица.

–  В чем дело?

Они вместе вошли к Маджиде.

–  С ней вдруг стало плохо, - объяснила сестра Бедри.
– Нервы, вероятно, сдали. Может, с мужем поругалась…

Сильные руки мадам подняли Маджиде с пола и перенесли на кровать. Мадам расстегнула ей платье и стала массировать запястья. Заметив шишку на лбу, она воскликнула:

–  Бедняжка! Она ударилась!
– И убежала к себе за уксусом.

Сестра Бедри сама принялась растирать запястья Маджиде.

–  Бедри пришел домой, - бормотала она, - совсем как бешеный. Заперся у себя в комнате, повалился на кровать. Я приложила ухо к двери и слышала, как он плакал. Взрослый мужчина, а все еще сущий ребенок. Да и эта не лучше - грохнулась в обморок. Может, они и вправду любят друг друга? Не дай бог!.. Но этот босяк, что приходится ей мужем, конечно, уж рогоносец!

Снова вошла мадам, и сестра Бедри, не дожидаясь, пока Маджиде придет в себя, тихонько выскользнула из комнаты.

XX

Когда Омер вернулся домой, Маджиде лежала с открытыми глазами, но еще не вполне придя в сознание. Мадам все с той же кислой миной входила и выходила из комнаты, пробуя на Маджиде домашние целительные средства. Сообразив, что на своем ломаном турецком языке она вряд ли сумеет объяснить Омеру, что произошло, она, сказав пару слов, умолкла и снова принялась за свои дела. Омеру не терпелось узнать, кто эта тощая женщина, которая довела его жену до обморока.

Маджиде некоторое время лежала с полузакрытыми глазами, потом повернула голову, Омер, стоявший у постели, припал к ее рукам.

–  Женушка, жена моя! Что случилось? Сначала Маджиде ничего не могла вспомнить, потом улыбнулась и закрыла глаза. Мадам собрала свои склянки и, кивнув супругам, оставила их одних. Они молча смотрели друг на друга.

Время приближалось к полуночи. Свежий ветерок шевелил толстые, грязные портьеры. На улице стало тихо.

–  Ты замерзнешь!
– сказал Омер.
– Ложись под одеяло. Дай я тебя раздену!

Он осторожно снял с жены платье, туфли, чулки. Накрыл ее одеялом, потом, не гася света, лег сам.

Он подложил свою руку под голову Маджиде, и они долго лежали так, не двигаясь. Молодая женщина смотрела куда-то на стену, а Омер на ее лицо. У Маджиде ни кровинки не было в лице, подбородок ее заострился, и все же она была красива, может быть, еще красивее, чем всегда. Свет абажура окрашивал ее ресницы в красный цвет, губы ее иногда подрагивали. Наконец она медленно повернулась к мужу.

–  Что ты сделал?
– почти шепотом спросила она. Омер не знал, как расценить ее вопрос. Может

быть, она хочет сказать: «Что ты наделал! Зачем все это? Посмотри, до чего ты довел меня!» Или же спрашивает: «Был ли ты у Бедри? Говорил с ним?»

Он решил, что легче ответить на последний вопрос:

–  Я застал его дома. Когда я увидел, в каком он состоянии, мне стало ужасно стыдно. Так сильно может переживать лишь тот, кого незаслуженно обидели. Но, несмотря на все, он встретил меня как истинный друг. По лицу бедняги было видно, что он хочет найти оправдание моему поступку. А когда я открыл ему все, он, - не могу сказать простил, - но пожалеть меня пожалел. Ах, Маджиде, если б ты знала все, тебе тоже стало б жаль меня. Что за женщина приходила сюда?
– неожиданно спросил он.