Дьявольский кредит

Прозвище своё Крольм получил не только за гигантский рост и прилагающиеся к нему размеры (а росту в нём было без малого восемь футов) — оно было связано с историей его появления на свет. Хотя, все хримтурсены славятся высоким ростом и могучим телосложением, являясь дальними потомками йотунов, он слыл гигантом даже по меркам своих соплеменников. Йотун мог похвастаться тем, что в его жилах текла не жидкая примесь крови инеистых великанов, как у подавляющего большинства соплеменников, напротив — один из них был его отцом. Точнее, он мог БЫ этим похвастаться, если б не обстоятельства. Дело в том, что его родная деревня никогда не поклонялась своим пращурам из Йотунхейма и вообще была достаточно мирной. Отца же Крольма призвали не столь дружелюбные соседи для атаки на Нордгард. То ли норны так сплели нити судьбы, то ли звёзды на небе в ту ночь выстроились неудачно, но перед отбытием призванный великан решил поразвлечься с женщиной и наведался для этого в ближайшую деревушку. Матери будущего лэйсинга тогда не повезло: это чудовище выбрало для своих постельных игрищ именно её, ворвалось в дом и силой надругалось над бедной женщиной, оставив калекой с ребёнком во чреве. Роды прошли плохо, матери едва удалось сохранить жизнь, а детей она больше после них иметь не могла, да и кто на неё, увечную, позарился бы. Так и умерла она через несколько лет, оставив после себя только сына.

Крольм даже не знал, в какой день родился, поскольку мать никогда его не праздновала, справедливо не считая поводом для радости. И об отце он узнал только после её смерти — мать изо всех сил пыталась забыть обо всём, что предшествовало рождению сына. Когда селяне после её похорон рассказали Йотунсону об отце, тот искренне возненавидел его, как и всех жителей Йотунхейма, и загорелся желанием отомстить во что бы то ни стало. Однако, подобное желание было очень тяжело в исполнении. Начиная с того, что он не мог попасть в родной мир инеистых великанов, и заканчивая тем, что, даже попади он туда, он не знал ни имени монстра, надругавшегося над матерью, ни его внешности. Да и круглым идиотом он не был: несмотря на всю свою прямоту и упрямство, он понимал, что каким бы огромным и сильным он ни казался в Мидгарде, там, куда он желал отправиться мстить, все будут гораздо больше и сильнее, да ещё и поголовно будут жаждать убить его. Нужны были союзники. Или оставалось ждать каждого следующего призыва соплеменниками гостей с той стороны и надеяться что среди этих гостей будет горячо «любимый» папаша.

Когда же его выставили поединщиком против бойца из отряда Нордгарда, а тот после своей победы вместо того, чтобы убить, сохранил ему жизнь, пусть и одев ошейник трэлла, картина окончательно сложилась в голове Крольма. Он решил, что раз норды оставили его жить и забирают в свои родные земли, то это шанс обрести желаемых союзников для будущей мести. Это была вторая причина его непоколебимой преданности, хотя чувство долга за оставленную жизнь всё же было основополагающим. Даже в Хримланде знали, что норды не торгуют трэллами. Право владеть трэллом имеет только тот, кто его пленил, и далее по наследству. Количество трэллов в доме викинга служило доказательством его воинской доблести. Единственным нюансом было то, что трэллы, взятые во время набега, делились как и вся остальная добыча, соответственно, при наличии других трофеев, бонды, которым нужны были работники на хозяйстве, брали трэллов в счёт своей доли. Как только трэлл обретал владельца, он мог сменить его только перейдя в качестве трофея после хольмганга к победителю.

Тем не менее, в случае с этой деревней, набега не было, всё решилось поединком по старому обычаю, так что никто кроме последующего хозяина не имел притязаний на живой трофей.

Впрочем, можно долго рыться, выискивая корни преданности Крола, как его иногда сокращённо называли, но истинная её причина не в мотивации. Преданность и послушание, как бы это ни было странно для потомка йотуна, были его врождёнными чертами: пока мать была жива, он беспрекословно выполнял всё, что она просила, и ухаживал за ней; когда её не стало, он слушался деревенских жителей и старейшину, с одинаковым рвением выполняя хозяйственную работу и участвуя в обороне поселения; после же памятного поединка, его преданность переключилась на человека, сохранившего ему жизнь.

За время, прожитое лэйсингом, Крольм успел неоднократно устыдиться того, что в тот раз в порыве эмоций попытался убить себя, ведь тогда бы он так и оставил мать неотмщённой. Да и пока жил среди северян, он стал спокойнее, увереннее — более уравновешенным.

К тому же, душу хримтурсена грело то, что когда хозяин расспросил о его происхождении, заинтересовавшись, с чего он так вымахал, то от последовавшей истории проникся и пообещал помочь при случае. После этого и начались предложения о выкупе.

И, тем не менее, телохранитель, постоянно тенью следовавший за своим благодетелем, временами раздражал его и удостаивался поручений вроде: «Сбегай, купи пару бочонков вина, вот деньги.» или «Пойди, протопи, как следует, баню, ты знаешь, я люблю пожарче.» Крольм понимал, что если «хозяин» поручает подобную работу — это значит, что он достал его постоянным присутствием, но поделать с собой ничего не мог, и в следующий раз всё повторялось.

Так вышло и на этот раз: хозяин трапезничал и пил вино с друзьями, а когда вино закончилось, отправил верного слугу за добавкой из замка в город среди ночи. Пока хримтурсен волок на себе пару бочонков любимого вина своего господина, поднялось солнце, а хозяин с друзьями уже разошлись.

Прошёл день, а когда под вечер «хозяин» не вернулся, Крол занервничал. Когда он и утром не объявился, лэйсинг поставил на уши весь дом и узнал, что господин отправился на юг. Поскольку в этот раз ему не приказывали оставаться дома, он уговорил домочадцев отпустить его вдогонку, на помощь. От предложенной лошади или запряжённой повозки он отказался, поскольку не умел держаться в седле, да и править повозкой — тоже. К тому же, животные его по ряду причин побаивались. Так что в путь он отправился на своих двоих, не особо рассчитывая догнать хозяина, уехавшего верхом, но, зная, что тот будет часто останавливаться ради пьянок с друзьями, надеялся на эти задержки.

В который раз предаваясь воспоминаниям, он окольными путями прошествовал мимо Тирхена, стараясь избегать контактов с людьми. Как он ни старался сутулиться, кутаясь в грязно-коричневый кожаный плащ с капюшоном, его рост всё равно бросался в глаза любому встреченному прохожему. И если бы дело было только в росте: его кожа имела молочно-белый цвет, а волосы казались не то толстым слоем инея на голове, не то выкрашенной мелом шапкой из щетины ежа. Кроме того, от места, где он находился, веяло прохладой на несколько шагов вокруг, а оказавшись в замкнутом помещении, он за несколько минут охлаждал его пространство на несколько градусов. Правда, упав на эти несколько градусов, температура стабилизировалась и дальше воздух не охлаждался. Это сказывалась отцовская кровь.

Из-за этих внешних отличий Крольм и избегал основных дорог, стараясь никому не попадаться на глаза. Ночлегу в городах он предпочитал кучу листьев или мох в лесу, припасы же он добывал охотой. С севера он прихватил подаренную хозяином кольчугу из чёрной стали, а вместо поддоспешника на нём была куртка из шкуры хримландского зубра, повёрнутая мехом внутрь. Заодно при нём был колчан с двадцатью сулицами, которые он голыми руками метал не хуже, чем иные мастера пускают стрелы из лука. Да что там лук? По силе каждый такой бросок мог сравниться с выстрелом баллисты. Проблем в том, чтобы убить этими короткими копьями оленя с пятидесяти шагов, для него попросту не существовало.

Впрочем, в плащ он кутался не только ради скрытности — его бледная кожа совсем не вырабатывала пигмент, а за несколько часов на солнце сильно краснела и начинала саднить, как открытая рана, затем, пару дней спустя, шелушиться и облезать, вызывая жуткий зуд. Так что солнце Крольм оправданно недолюбливал.

Так, увлечённый своими мыслями и глядя под ноги, он вышел на поляну, рассчитывая обустроить на ней лагерь и заночевать. Каково же было его удивление, когда, подняв глаза, он увидел, как на поляну из чащи напротив выходят вооружённые люди и строятся полукругом, явно собираясь его окружать.

— Эй, паренёк, не отсыплешь монет страждущим? — Наглым самоуверенным тоном окликнул его один из «лесных братьев», ухмыляясь уголком рта.

— Нет, да и с чего бы? — С тяжёлым вздохом ответил Крольм, понимая, что эта встреча добром не кончится. — Самому на еду не хватает, охотой живу. — Он тряхнул верёвку, висевшую через плечо, которой были связаны за задние лапы две увесистых заячьих тушки, одновременно положив руку на рукоять булавы, висевшей на поясе. Впрочем, последний жест остался незамеченным уже полностью окружившими его людьми благодаря плащу.