Дыханье ровного огня

Таня Макарова, Настя Кулешова, и Зина Ипатьева.

До церкви надо было ехать на трамвае. А хорошо было в Ленинграде, в начале лета! Хорошо! Трамвай звенел, листва шелестела… Хорошо!

К церкви подходили со страхом, подталкивая друг друга вперёд. Наконец, Танька Макарова потянула за ручку массивную церковную дверь.

Церковь сразу окружила их своим особым полумраком, и своим непривычным запахом.

— Что же вы без платков? — встала у них на пороге ворчливая старушка.

— Мы не знали…

— То-то, не знали! Знать надо!

— Да мы — в первый раз… — пыталась оправдаться Настя.

— Первый, первый, — не унималась старушка. — Чего пришли-то? Опять — на экскурсию? Нечего тут глазеть! Тут — храм Божий, а не выставка!

— Уймись, Вера, — из глубины храма вышла другая старушка.

В отличие от первой, это была настоящая «петербургская» старушка. И даже просто повязанный платок не мог спрятать её умного, доброжелательного, «интеллигентного» взгляда.

— Что же вы хотели, девочки? — спросила интеллигентная старушка.

— Младенца помянуть.

— Вот как… крещённый младенец-то.

— Нет… Не крещённый. Она и прожила-то… одни сутки…

— Не поминает церковь не крещённых, — сказала старушка.

— А как же… а как же быть-то? — спросила Зинка.

— Церковь — не поминает, а вы — можете поминать. В домашней молитве можете поминать. Каждая из вас, в своей молитве.

— А мы и не молимся… — сказала Настя. — Мы и не знаем ничего, по вере-то… только чувствуем. Потому и пришли.

— А вы-то сами — крещённые? Или комсомолки?

— Я — да. И крещённая, и комсомолка.

— И я.

— И я.

— Помилуй вас Бог, дети, — сказала старушка. — Если крещёные, молитесь вы Господу нашему, Иисусу Христу. Молитесь, как можете, и когда можете. И выведет вас Господь на дорогу правильную, и Сам вас приведёт в храм, когда ваше время придёт. Приведёт, как сегодня привёл. Берите вы по свечке, да идите к иконам. И помолитесь о том, что у вас на сердце лежит, да покайтесь в том, в чем вас совесть укоряет. Имя-то дали девочке?

— Юлия.

— Юлия… а за новопреставленную Юлию — помолитесь дома.

— А как вообще молиться-то? — спросила Настя.

— Как? «Господи, помилуй меня, грешную», — вот как, — сказала старушка, и сокрушённо покачала головой.

Он взяли по церковной свече, и пошли к иконам.

Церковный полумрак обнимал их своим покоем, как путников, зашедших отдохнуть после тяжёлой дороги. И их молитвы, первые в их жизни, поднимались вверх, к церковному куполу, а оттуда — прямо к небесам.

— Помилуй меня, грешную, Господи, — просила Бога Таня Макарова. — Меня помилуй, и дай мне силы вытерпеть всё, что со мной происходит… И не возненавидеть никого, и обиды простить. Дай мне, Господи, выстоять, и выдержать все предательства…

— Помилуй меня, грешную, Господи, — просила Бога Настя Кулешова. — Помилуй меня, и дай мне хоть немного уверенности в себе. Помоги мне разобраться в своей жизни, Господи, и в своей любви. И дай мне силы… выдержать все предательства…

— Помилуй меня, грешную, Господи, — просила Бога Зина Ипатьева. — И меня помилуй, и дай мне силы… до Серёжки добраться… пусть он полюбит меня… только меня… и дай мне силы… выдержать все предательства…

Глава 11

Жизнь продолжалась. Зинка Ипатьева сдала зачёты раньше на неделю.

Она решилась на самый, пожалуй, главный поступок в своей жизни. Зинка поехала в Североморск.

Она поехала к тому, кого любила давно и безнадёжно. И к тому, кто был теперь свободен.

Зинка поехала к Серёжке.

Настя же передала с ней записку, для Костика. Записку, абсолютно не значащую ничего. Ведь Костик не писал ей, не писал почти полгода! Не ответил Костик на её письмо, и даже не передал привета.

О чём же было писать? О том, что опять ничего не получилось?

Девчонки ждали Зинку.

Зинка вернулась через неделю. Она вошла в комнату — весёлая и спокойная. И похорошевшая! И даже сумку с вещами не поставила, а бросила.

И кинулась обнимать девчонок.

— Девчонки!!

— Зинка, ну как?

— Как, Зинка? Как он там? Как ты? Всё в порядке?

— В порядке, в порядке всё! Девчонки, можете поздравить меня!

— Что? Что он сказал?

— Сейчас, подождите! Расскажу всё! Зинка уселась на свою кровать, и сказала:

— Девчонки, как же я вас люблю!

— Ура! — ответила Настя.

— Дела-то как?

— Дела, как положено. Ну, приехала я, нашла его. Слава Богу, были они на базе, то есть не в плаванье. Нашла Серёжку — в общаге офицерской. Ну и общага, девчонки!! Конюшня — и то лучше!

— Давай, давай. Ближе к делу!

— Серёжка, после всей этой истории — в больницу попал. У него псориаз начался. Вся кожа была в бляшках. И суставы начали болеть. Сейчас уже лучше.

— Не мудрено, что псориаз. Это всё — от нервов. От нервно-психических нарушений, — с умным видом сказала Раиска.

Костик сказал, что сначала Серёжка так сильно пить начал, что его чуть со службы не уволили.

— Бедный Серёжка! Вот уж кого жаль!

— Жаль, — продолжала Зинка. — Он и сейчас… пьёт. Костик говорит, что меньше, но пьёт. Я его в общаге застала пьяным. Сильно пьяным. Утром он протрезвел. На службу пошёл. Я в комнате убрала, в магазин сходила. Приготовила всего… еды всякой. Пришёл он вечером, поздно уже.

— Ну?

— Ну, слово за слово… Зина, мол, ты настоящий друг… Я тебе доверяю, как себе… Никого у меня теперь нет… Выходи, говорит, за меня замуж!

— А ты?

— Ну, и я… говорю ему, что люблю его.

Что давно, давно люблю его…

— Ну?

— Ну, пошёл он, ещё бутылку водки принёс, и выпил её. Сам выпил, по полстакана себе наливал. И целоваться полез. Л мне вдруг так противно стало. И тут он говорит: «Наташенька, как я тебя люблю!»

— Да…

— Ну, я встала, и за стол села. А он — заснул. Вот и всё.

— И всё?

— Да. На следующий день я проснулась, и как будто покрывало у меня спало с глаз. Спокойная стала, как танк. И уехала через два дня. Всё перестирала ему, и Костику заодно. Борща наварила, и сказала, что если пить будет, то я его перестану своим другом считать. И он до моего отъезда — в рот не брал, ни капли!