Дыхание судьбы

— Очень хорошо, — пробурчал Оуэн, возвращаясь в свой кабинет. — Хорошо, поступай как знаешь. Сиди в четырех стенах, слоняйся вокруг дома всю жизнь, пусть мозги у тебя сгниют от безделья, превращайся в бабу, если желаешь.

— Ну, хватит, Оуэн, — сказала она, поднимаясь на ноги. — Что вы привязались к нему!

— Он что, сам не может постоять за себя? Почему ты должна отвечать за него?

— Оуэн, пожалуйста. Он ведь еще ребенок.

— И ты собираешься все сделать, чтобы он ребенком и оставался?

Оуэн скрылся в кабинете, захлопнув за собой дверь.

Бобби выглядел расстроенным.

— Не надо было тебе ничего говорить, — негромко упрекнул он ее. — Только еще хуже сделала.

— Но он не имеет права так разговаривать с тобой. Я ему это не позволю.

— Да не обращай ты на него внимания, — отмахнулся Бобби. — Просто не замечай его, когда он в таком состоянии.

— Хорошо, дорогой, прости. Далеко собрался?

— Не знаю. Пойду выйду.

Она смотрела, как он ушел, потом в окно наблюдала, как он бесцельно бродит по двору, сунув руки в карманы и пиная пыльную землю.

Услышав шум машины — это Эва возвращалась домой, — она ушла к себе и закрыла дверь. Она решила не выходить самой на крыльцо для вечерней посиделки; если захотят, могут прийти и позвать. Потом решила, что ответит на приглашение: «Нет, спасибо», когда Эва позовет ее из-за двери присоединиться к ним, и, если Эва спросит: «Что случилось?» — постарается объяснить как можно сдержанней, что Оуэн отвратительно вел себя и она сыта им по горло. «И это не только сегодня, — скажет она. — Он с самого начала, как мы приехали, был совершенно невозможен. Или он будет вести себя как джентльмен, или мы уезжаем. Я это серьезно».

Она сидела в своей комнате, притворяясь, что читает, молча повторяла свою речь и ждала, прислушиваясь к суете на кухне. В конце концов за дверью раздался голос не Эвы, а Бобби:

— Ты придешь на крыльцо?

— Нет, дорогой, не приду. Лучше у себя буду сидеть.

— Почему?

— Не важно почему.

Она и к обеду не вышла бы, да возня Эвы на кухне пробудила в ней голод. Когда она все-таки вышла к столу, то старалась ни с кем не встречаться глазами. Сидела, опустив глаза в тарелку, и молчала, решив только отвечать, если ее о чем-нибудь спросят.

— Алиса? — спросила наконец Эва. — Ты хорошо себя чувствуешь?

Алиса ответила, что чувствует себя прекрасно.

— Думаю, из-за этой жары все мы немного… не в себе, — изрекла Эва, и этим застольный разговор исчерпался.

Кончив есть намного раньше остальных, Оуэн оттолкнул тарелку и шумно встал из-за стола.

— Я прокачусь немножко, — сказал он и повернулся к Бобби. — Хочешь со мной?

— Хочу, — ответил Бобби, и одновременно Алиса воскликнула:

— О нет!

Все недоуменно посмотрели на нее.

— Пожалуйста, — сказала она Бобби, — останься.

Но Бобби уже поднялся и шел к Оуэну, и Оуэн свирепо глянул на нее:

— Что такое? Боишься отпускать его от себя?

— Конечно нет, не в том дело, просто…

— Все будет в порядке, — успокоил ее Бобби.

— Дай ему проветриться немного, это ему только на пользу, — сказал Оуэн и, направляясь к двери, оглянулся на Бобби. — Так ты идешь или нет?

Бобби пошел за ним, бросив на мать упрямый взгляд, как бы говоря, что ее «пожалуйста» не действует на него.

Алисе ничего не оставалось, как смотреть им вслед.

— Будьте осторожней! — крикнула она им вдогонку, и они вышли. Хлопнули дверцы, машина взревела и с жалобным воем понеслась к шоссе. — О господи! — вздохнула она. — Как думаешь, ничего не случится?

— Конечно нет. Что ты имеешь в виду?

— Хорошо, но куда они поехали? Он даже не сказал куда.

— Не знаю. Может, просто прокатиться. А может, навестить друзей. У Оуэна куча друзей в городе. На твоем месте я бы совершенно не волновалась.

— Да, но ведь он… думаешь, он способен аккуратно вести машину?

— То есть?

— Ну, сама знаешь. Он же сильно пил.

Эва встала и принялась собирать тарелки.

— Он очень даже в состоянии вести машину, — сказала она. — Так что ты несешь чушь.

Она понесла тарелки на кухню. Когда она через минуту вернулась, лицо у нее было хмурое; Алиса еще с детства помнила, что это означает угрозу. Сейчас это означало, что Эва больше не намерена терпеть всякий вздор и готова взорваться, что подействовало на Алису так же, как в детстве, — заставило первой броситься в бой.

— Он пьет, и тебе это известно, — сказала она, вставая для большего эффекта. — Он пьян каждый вечер, и даже когда не пьян, он отвратителен — груб, глуп и отвратителен.

— Он мой муж. Не позволю тебе говорить о нем в таком тоне. — Но это прозвучало скорее не как «не позволю», а «не хочу».

— Он отвратителен. Я ненавижу его, никогда в жизни никого так не ненавидела, и рада, что сказала это тебе. Ненавижу! Ненавижу его!

— Алиса! Прекрати сейчас же. У тебя истерика. Я тебя больше не слушаю…

— Ха! Истерика! Ты еще увидишь, какая у меня истерика. Если мальчик не будет здесь через полчаса, я звоню в полицию!

— Ты ничего такого не сделаешь. Все, я тебя не слушаю.

— Нет, ты будешь слушать. Я очень долго молчала. Твой муж животное, слышишь меня? Животное. Знаю, ты вышла за него только потому, что больше не за кого было, но ты совершила глупость! Он животное!

Пожалуй, лучше напоследок не скажешь, так что она быстро ушла к себе и захлопнула дверь. Но Эва поспешила за ней, толчком распахнула дверь и глядела на нее, кипя гневом.

— Ты пожалеешь об этом, Алиса. Никогда не прощу тебе таких слов.

Ссора продолжалась долго; они вернулись в гостиную, потом перешли на кухню и снова в гостиную.

— …И подумай, — говорила Эва, — ты подумай, сколько мы сделали для вас. Чем я и Оуэн пожертвовали, чтобы у вас был дом!

— Ненавижу твой дом! Обещаю, что завтра же покину его! Ни дня не останусь в этой лачуге!

Кончилось тем, что они свалились без сил каждая в своей комнате, и в доме воцарилась тишина, а они лежали, рыдая и прислушиваясь, не раздастся ли шум вернувшейся машины.