Дым и зеркала

— Так что именно сейчас, — сказал Сет, а может, Уилф, — нам вообще не приходится париться. В основном просто ждем.

— И молимся, — сказал Уилф, если он не был Сетом.

— И молимся. Но очень скоро все изменится.

— Да-а? — спросил Бен. — И каким же образом?

— Ну, — поведал ему тот, что повыше, — в один из дней Великий Ктулху (в данный момент временно покойный), то есть наш босс, проснется в своем подводном, так сказать, прибежище.

— И тогда, — сказал маленький, — он потянется, и зевнет, и оденется.

— Я не удивлюсь, если он сходит в туалет.

— Может, газеты почитает.

— А когда все это сделает, он явится из океанских глубин и напрочь уничтожит весь мир.

Бен счел это ужасно забавным.

— Словно «по-крестьянски», — сказал он.

— Именно. В самую точку, молодой американский джентльмен! Великий Кхулту проглотит мир вместо ланча, оставив на краю тарелки огрызок бренстонского маринованного огурца.

— Типа вот этой бурой фигни? — спросил Бен.

Они заверили его, что типа того, а он отправился к стойке и возвратился с еще тремя пинтами шогготского особой выдержки.

Дальнейший разговор он помнил смутно. Помнил, как допил свою пинту, и новые друзья пригласили его пройтись по городку, показывая местные достопримечательности: «Здесь мы берем посмотреть киношку, а вон то большое здание, за этим домом, — Безымянный Храм Неназываемых Богов, и по субботам там, в крипте, ярмарка…»

Он поделился с ними своими предположениями относительно путеводителя и взволнованно заверил, что Иннсмут очень даже живописный . А еще сказал, что они лучшие из друзей, какие у него когда-либо были, а Иннсмут вообще восхитителен .

Луна была почти полная, и в бледном ее свете оба новых друга были удивительно похожи на огромных лягушек. Или верблюдов.

Все трое дошли до конца ржавого причала, и Сет и/или Уилф указали Бену на развалины затонувшего в заливе Р’Альеха [62] , сквозь толщи воды видимые в лунном свете, и Бена вдруг одолел, как он склонен был считать, внезапный и непредвиденный приступ морской болезни, так что его буквально выворачивало наизнанку прямо в ночное море… А потом все казалось немного странным…

62

Р'льех — город, придуманный Лавкрафтом. Согласно Лавкравту, создан древними в незапамятные времена. В настоящее время находится на дне океана. Когда звезды займут соответствующее положение, Р'льех поднимется со дна.

Бен Ласситер проснулся от холода на склоне холма, с раскалывающейся головой и отвратительным привкусом во рту. При этом голова его лежала на рюкзаке, а по обеим сторонам от него простиралась скалистая вересковая пустошь, и не было никаких признаков ни дороги, ни какого-либо городка, живописного, прелестного, восхитительного или хотя бы колоритного.

Спотыкаясь и прихрамывая, он прошел почти милю, пока не добрел до ближайшей бензозаправки.

Там ему разъяснили, что в этих местах нет городка с названием Иннсмут. И нет другого городка, где был бы паб, который называется «Книга Мертвых Имен». Он рассказал о парнях по имени Уилф и Сет, и об их друге, которого зовут Странный Иэн и который где-то крепко спит, если только не лежит мертвый на дне моря. Ему ответили, что здесь никогда особенно не жаловали американских хиппи, что шляются, обкуренные, по окрестностям, и что ему, возможно, станет лучше после доброй чашки хорошего чая и сандвича с тунцом и огурчиком, ну а если он упорно желает бродить здесь и дальше в наркотическом дурмане, то молодой Эрни из вечерней смены будет просто счастлив снабдить его небольшим пакетиком отличной, собственного приготовления анаши, надо только прийти сюда после обеда.

Бен вытащил свой путеводитель и попытался найти в нем Иннсмут, чтобы доказать им, что ему все это вовсе не приснилось, но не смог найти страницу, на которой значился городок, если она вообще существовала. Правда, довольно много страниц примерно из середины книги оказались почему-то грубо вырваны.

Тогда Бен вызвал по телефону такси, которое довезло его до железнодорожного вокзала в Бутле, там он сел на поезд, шедший до Манчестера, а из Манчестера на самолете долетел до Чикаго, откуда, изменив свой первоначальный план, полетел в Даллас, там пересел в другой самолет, летевший на север, где, взяв на прокат автомобиль, добрался наконец до дома.

Он обнаружил, что ему приятно сознавать, что он находится более чем в шестистах милях от океана; правда, позднее он переехал в Небраску, чтобы оказаться еще дальше: кое-что из того, что он видел — или думал, что видел, — в воде у ржавого причала он никогда уже не мог забыть. Да и то, что скрывали под собой серые плащи, не было предназначено для человеческих глаз. Чешуйчатые . Ему не требовалось смотреть в словаре. Он просто знал. Они были чешуйчатыми .

Недели через две после возвращения Бен отправил автору по почте свой экземпляр «Путеводителя» с пометками на полях для последующих переизданий, с пространным письмом, содержавшим множество полезных советов. Он также просил автора прислать ему копию страниц, которые оказались вырванными из его экземпляра, чтобы успокоить его сознание; и втайне испытал облегчение, когда дни сменились месяцами, месяцы — годами, а годы — десятками лет, и она ему так и не ответила.

Вирус

Дали мне компьютерную игру, друг один дал, сам на нее подсел, сказал, это классно, стоит попробовать, я попробовал — так и есть. С того диска я постоянно ее копировал, хотел, чтобы все в нее играли, чтобы все вокруг позабавились. Я всем давал ссылки, но чаще для друзей записывал на диск. (Из рук в руки. Так же она и ко мне попала.) Мои друзья тоже боятся вируса, ведь как бывает: кто-нибудь даст тебе диск, а в пятницу тринадцатого у твоего компа летит жесткий диск или память. Но не с этой игрой. С ней все в порядке. В нее играют даже те, кто не любит компьютеры: чем лучше играешь, тем труднее игра; может, никогда не выиграешь, зато позабавишься. Я позабавился. Правда, на нее уходит порядочно времени. И у меня и у моих друзей. И у друзей друзей. И даже те, кого встречаешь на улицах, кто идет куда-то, в очереди стоит, когда нет под рукой компьютера и игровых салонов, что во множестве развелись, все они играют в своей голове, собирают формы по контурам, подбирают цвета и сигналы, слушают музыку. Да, люди о ней думают, но чаще всего — играют. Мой личный рекорд — восемнадцать часов подряд. 40,012 очков, трижды — фанфары. Играешь сквозь слезы, голод и боль в руке, но вскоре о них забываешь. Обо всем забываешь, кроме игры. В голове моей нет больше места; нет больше места ни для чего. А игру и дальше копируют, передают — из рук в руки, и так по цепочке. Слова не нужны, времени нет для иного, и иногда мне кажется, я многое стал забывать. Не знаю, есть ли еще ТВ. Раньше было. Не знаю, что случится, когда иссякнут запасы еды. Не знаю, куда подевались люди. И вдруг понимаю, что если сумею быстрей, поставлю черный квадрат к красной линии, смогу отразить и вращать их, пока не исчезнут, левый блок предназначив для белого шара… (И тогда они тоже исчезнут.) А если в сети упадет напряжение, я стану играть в уме, пока не умру.

В поисках девушки

Мне было девятнадцать в 1965-м: брюки дудочкой, длинные волосы, почти до плеч. Каждый раз, включив радио, можно было слышать, как «Битлз» поют «Help!», и я хотел быть Джоном Ленноном, и чтобы вокруг так же визжали девчонки, а у меня всегда были наготове циничные шуточки. В тот год я впервые купил «Пентхаус» у торговца сигаретами на Кингз-роуд. Я заплатил несколько заначенных шиллингов и пошел домой, сунув его за пазуху и время от времени проверяя, не прожег ли он в моем свитере дыру.

Тот журнал давно выбросили, но я всегда буду помнить, что в нем было: взвешенные высказывания о цензуре; рассказ Х. Э. Бейтса и интервью с американским романистом, о котором я никогда не слышал; страничка моды с изделиями из мохера и узорчатыми галстуками, которые следовало покупать на Карнеби-стрит. Но лучше всего были, конечно, девушки, а лучшей из девушек — Шарлотта.

Шарлотте тоже было девятнадцать.

Все целлулоидные девушки в том давно утраченном журнале были похожи; прическа — волосок к волоску (глядя на них, казалось, ты чуешь запах лака); все они победно улыбались на камеру, а глаза искоса смотрели на вас сквозь заросли ресниц; белая помада; белые зубы; белые груди, оттеняемые бикини. Я никогда не думал о том, какие неловко жеманные позы они принимали, чтобы не показать ни завитка, ни даже тени лобковых волос, которые, впрочем, я все равно бы не заметил. Я смотрел только на бледные попки и груди и ловил их целомудренные и призывные взгляды.