Дыра. Путь на ту сторону

– Тако вот. Работать, значится, тяжёленько, потому шо мужики у нас се с оружьем, за полями приглядыват, а работають частью большей бабы, да дити малы.

– А быть-то как? – О, это Пафнутий говорит. Он хороший, трудяга. Даже в поле вместо того что бы по сторонам смотреть, работает. Правда поближе к кому-нибудь кто за местом присматривает. Пафнутий не дурак ведь, просто не любит он кровь и стрельбу. – Бабам чтоль оружье отдати?

Загудел народ. Бабы возмущаютси, а мужики кивают, мол да, бабам нельзя оружие-то, а то ещё друг дружку, да и мужиков до кучи постреляют. А бабы-то у нас тоже, того, не робкого десятку-то.

– А ты чаго киваешь, алкаш проклятай?! – Аж все услыхали. Да слова вот не все услыхали, а как Федоту да по шее Ефросинья-то врезала, то все услыхали. У нас вот лучше Федота никто материться не умеет. За то может Ефросинья ему вторую затрещину счас и влепила..

– А быть в том нам как я придумал. – А чего он на меня теперь смотрит? Да прищурился старый, в бороду улыбается. Чтот мне его взгляд не нравится. – У нас взрастат цельный выводок оболтусов повродь Витальки. – Предпочитаю молчать храня надменный вид. Ну его, старого пердуна – попробуй против скажи, загрызёт и потом жисти не даст.

– По хребтине оглоблей и нормально всё буит. – Даже не смотрю в сторону этого «умника». Ему б самому похребтине врезать, да чем потяжелее. Иш! Выискаился…, на всякий случай запомню. При случае обязательно ему свинью подкину – пусть знает какие мы оболтусы мстительные! Нас трогать не моги, а то ведь и под дверь нагадить можем и за словом в карман мы не полезем, так все их знаем.

– Не помогат то. – Огорчённо качает головой старейшина. – Такие як Виталька разумению не поддаютси. Я ж его давненько знаю-то, и пороли и чаго ж только не делали, как был оболтус так и осталси. – Батя чего-то совсем среди толпы порастаял весь. Только тут был, пунцовый весь стоял, а теперь вот не видать его совсем. – Вот до поводу тогу, был у нас с набольшим дилектический спор.

– Какой? – Не видать кто спросил, голов як в банке селёдок.

– Друг с другом они спорили. – Это Любаня моя ответила. Эх, какая же она красавица! Она меня тоже любит.

– Любань, подёшь за меня? – Поворачивается медленно так, коса вывернулася, носик вот видно, глазки вот косятся на меня…, кхм, почти что с любовью. Женюсь я на ней.

– Усохни заморыш. Я с дураками не вожуси. – И отвернулась. Но это она так, играетси это она. Стесняется. На самом деле любит она меня. Ну, понятно же всё – вон как упирается да ни в какую на сеновал со мной идти не хочет. Цену набивает. Что б я значит, сначала свататься пришёл, а там уж и всё остальное. Правда, как ни приятно мечтать, есть конкурент и может быть, весь спектакль энтот, не для меня одного. Как-то не думал я о том…, а вдруг это она просто определиться не может? Вот и упёрлась як кобылка молода. Ну, точно, так и есть. Эхе-хей…, а чёж делать-то? Степан вон и старше и поле уже мужики наши ему решили отдельное дать. Уважают Степана. И здоровый он, да работящий. Эх, так-то подумать шансов у меня маловато супротив Степану…, а! Бог поможет, справлюсь. Не поможет – Любаню я люблю конечно, но к Наташке вот тоже что-то такое испытываю. Оно ведь как в любви-то, любишь любишь, а вот как надоело, сразу другую любишь и всё. Это вот правильная когда любовь. Вот, зараз не больше одной. Потому что если любовей много, начинается конфликт дилектический, это мне старейшина рассказывал, что дилектический он. А когда конфликт этот наступает, голове плохо, сердце не на месте и ноги мёрзнут. Странно конечно, что ноги мёрзнут, но старейшине виднее, он вон сколько жил, знает что да как. Так что…

– …так шо, порешили мы с набольшим так. – Ой блин, задумался, прослушал всё. А старейшина ажно раскраснелся. Видать речь забористую толкал. Жаль прослушал. Он иногда такие речи толкает – заслушаешься! Умеет он. Откуда только непонятно. Мож и правду говорят – истина в вине. Некоторые говорят, что в вине шо из рябины гонют, истина получшее будет. Ну, я того точно не знаю, рановасто мне пока за истиной до космосу подключатьси. Старейшина в энтом деле вот дока, знает чего да как. Лет почитай тридцать к космосу подключалси. – Пусть лучшее буит до нас своё ополченье, нежели меченые всякие, да мужиков с работы отвлекать никто не буит.

– И то что ж терь от Витальки поле моё зависеть будет??? – Аж зубы заныли. Вот жеж старая орёт – её даже кошаки боятся. Бабка Нюра она такая. Орёт если всё, глухота на все ухи сразу…, стоп. Чего это они там про меня-то галдеть начали? И про Петьку тож. Хм, жаль прослушал чего старейшина говорил. Но вроде как ружьё мне всё-таки дадут. Ну, если ещё поле своё, как Степану, мужики дадут, то Любаня точно моя. Я так-то покрепче, да и лицо у меня получше. Да и вообще я получше как-то. Природа так вот сделала, красив я, да умён. Завидный жених, что тут говорить? Моя теперь Любаня. Надо цветов ей надрать где-нить. Шоб значит, шансы свои закрепить. Кстати, полынь вот цветёт, можно её за цветы считать? Вопрос вопросов. Надо бы со старейшиной посоветоваться. Иль с батей, как отыщется. Не видать его чего-то. Эх, натерпелся батя из-за односельчан наших. Стыдят они его почём зря. Никакой я не оболтус и воспитывает меня батя правильно…, ну, шлангой по хребтине оно может и перебор, так ведь и не часто он шлангой-то. Раз в месяц. Да и то через раз. Новый просто полон недалёкими, простыми людьми. Тяжко нам тут с батей. Мы то огого какие, в смысле интеллекту! А Новый, люди тут простые, а мы вот, значит не простые. Умные мы.

– Граждане тварищи! – Руками старейшина машет, хрипит что-то. Голос вот надорвал. Ну, бывает, оно ведь как, ораторское искувство требоват жертв. Вот глотка, там первая жертва и есть. Попритих народ немного. Опять старейшина заговорил. – Покась ничаго шибко сменять-то мы и не буим. Оболтусов наших оружим и глядети буим как ся покажути. Я вверен до тогу, что никакие они не оболтусы, а просто талантливы иначе як мы.

– Брехня. – Набольший вот лучше бы молчал. Мне что-то так понравилось чего старый говорит, а он ирод взял всё и спортил. Что-то я теперь и сам сомневаться начинаю, мож старейшина опять к космосу подключаться начал?

– Вот того и знамо буит! – Злится он, не любит когда с ним не соглашаются. – С энтого мументу, с мужиками нашими Петька, Виталька и Сёмка ходити буут. Ружья до них дадим шо из арсеналу. Сё, тварищи граждане, могёте нонче расходитьси по делам своим, а вы подити до арсеналу.

А чего и не пойти? Иду конечно. Только чегот не верится что он это всё всерьёз говорил.

Ладно уж, верим, вроде как. Арсеналов у нас вообще-то два. Один в Амбаре, один у частоколу стоит. Батя строил, ладно так строил. Немножко оно конечно, криво, но не шибко. В основном нормально. Брёвна хорошие, плотно стоят. Окон нету, дверь тож вся из цельных брёвен. Ага, кивает нам старый. Кто бы сомневался – сам он её ни в жисть не откроет. Ну, ничего, мы с Петькой чай не дохляки городские. Петька вон какой – он даж вместо коня в упряжке пахать может! Я то не могу, у меня здоровья меньше, а Петька тот запросто. Мы, было дело, на спор его запрягали. Бахвалился он, вот и получился спор тот. Почти версту Петька вспахал. Умаялся, аж на ногах не стоял, но вспахал. Борозду одну всего конечно, но так он всё ж и не настоящий конь, что б всё поле вспахать и совсем без передыху. Я вот думаю с возрастом оно же люди крепчают, кряжистее становятся, крепче. Вот Петька поширее в плечах станет, мышцев на нём поболе нарастёт и в хозяйстве экономия у него буит. Ну так, зачем ему конь если он сам пахать может? Не нужен ему конь. Он сам як конь…, ох ты!

– А я и не знал что тут у нас такое есь… - Бормочет Сёмка, а Петька ещё не посмотрел внутрь-то, стоит нос кверху задрал – гордится значит.

– Эм шишнадцать! – Громко говорю, а сам-то смекать начинаю – откуда и зачем нам шишнадцатые эм древние да зарубежные? Государство-то не шибко нам с деньгами помогало. Всё ж считай своё. Колонию всем миром собирали, аж тремя соседними сёлами. Не все конечно, много кто дома остался, а те кто собрался всё ж до новой землицы, да землицы своей, зипунами не шибко богаты были. Ружья, у всех считай, свои, с домов принесёны. Деньги что были все на упряжи, на скотину, да скарб какой-никакой ушли. Зачем старшие наши стали бы раритетное оружие покупать? Не стали бы, не дураки ж, что б в такой дорогущий хлам зипуны последние бросати. За одну ж настоящую шишнадцутую можно две вязанки шокеров, нейронные которые, взять.

– Шишнадцатые не светются. – Важно заявляет Петька. А сам хмурится да глазки бегают – тоже не знает ведь. Оно может и не светются, а может и светются. Дорогущие они, мало кто их живьём–то видел. – Это что-то другое.

– Оболтусы… - Ворчит старейшина, нас вот оттолкнул, в арсенал заходит. Да к слову тож, арсенал…, только пять этих автоматов светящихся, да всякого старья на кило сто пятьдесят. Вон, обрез Епатьевский лежит, помню я его. С Митькой Епатьевым мы с него по воробьям стреляли. Трудно всё-таки дробью в воробья попасть! Да с десятку метров. Шустрые они. – Мы жо разумели, куды едем-то. Вот, совещалиси, апосля подкупили ружьев немножко, да того лучшее что есть.

– А чего не спользовали? – Действительно почти два года мы тут уже. И с зомбями намаялись (а до чего ж они вонючи! Страх и жуть.), и кошаков было дело рогатиной отгоняли, да и собаки кровь нам портили, а тут вон оказывается, прям под носом такое лежит и пылится себе! Нехорошо.

– Не хочют мужики с них стреляти. – Уныло, со злобством каким-то бурчит старейшина. – И вот за каким докупали… - Ой, чего это с ним? Я, да и вообще в деревне, таких вот слов, что он щас сказал, никогда и не слышали. Видать, сильно огорчили его мужики наши. – Гутарять не с руки с железой такой до зверю ходити. Да то брехня сё - пужаются с них они. Светяшиеяси ружья оно ж того, шибко того, не сподручно значитси. А меченым, аль ишшо кому не нашенскому, такое дать не могём мы. Наше оно, мы докупили сё, да на кровны гроши сё. А бандюки покрадут, только покаж до них се ружьи, ишшо до зорьки поупрути сё шо заприметют. А вы молоды, отроки ишшо, да головушкою лихи и просты. Думаю, смогёте управитьси с оружьем таким и пужаться не буите.