Дьюма-Ки
Шрифт:
— Валяй.
— Зрительные нервы человека… Ну, не знаю… перекрещиваются?
— Именно так.
— Тогда понятно, почему беда у тебя с левым глазом. Это похоже… — На мгновение нужные слова не приходили, и я сжал кулаки. Но они пришли. — Это похоже на противоударную травму.
— Пожалуй, что так, да. Я выстрелил в правую часть моей тупой головы, но пострадал левый глаз. Я заклеил рану пластырем. И выпил пару таблеток аспирина.
Я рассмеялся. Ничего не мог с собой поделать. Уайрман улыбнулся и кивнул.
— Потом я лёг в постель и попытался уснуть. С тем же успехом можно было попытаться уснуть на концерте духового оркестра. Я не мог спать четыре дня. Мне уже казалось, что я никогда не усну. Мои мысли мчались со скоростью четырёх тысяч миль в час. В таких обстоятельствах кокаин казался ксанаксом. [101]
101
Ксанакс — транквилизатор, антидепрессант.
Следующие три дня я был птичкой, я был самолётом, я был суперадвокатом. Мои коллеги с тревоги за меня переключились к страху за себя (non sequiturs [102] слетали с моего языка всё чаще, и я вдруг начинал говорить одновременно на искажённом испанском и французском, достойном Пепеле Пю [103] ), но не вызывало сомнений, что в те дни я перелопатил гору документов, и потом на фирму вернулась лишь малая их часть. Я проверял. Партнёры в угловых кабинетах и адвокаты в общем зале объединились в уверенности, что у меня нервный срыв, и в какой-то степени не грешили против истины. Это был органический нервный срыв. Несколько человек попытались отправить меня домой, но безуспешно. Дион Найтли, один из моих близких друзей, буквально умолял позволить ему отвести меня к врачу. И знаешь, что я ему сказал? Я покачал головой.
102
non sequitur — нелогичное заключение, ложный вывод, алогичность (лат.).
103
Пепеле Пю — скунс, персонаж мультфильмов кинокомпании «Уорнер бразерс». Действие многих серий происходит во Франции.
— «Зерно убирается, сделка закрывается». Отлично помню! Потом я ушёл в свой кабинет. Практически убежал. Для Уайрмана такой медленный способ передвижения, как ходьба, не годился. Я провёл на работе двое суток. На третью ночь охранник, несмотря на мои протесты, выпроводил меня за дверь. Я проинформировал его, что у эрегированного пениса миллион капилляров, но ни единого угрызения совести. Я также сказал ему, что он — заливной денди, и отец его ненавидел. — Уайрман коротко глянул на папку. — Фраза насчёт отца, думаю, его проняла. Даже знаю, что проняла… — Он похлопал по виску со шрамом. — Сверхъестественное радио, амиго. Сверхъестественное радио.
На следующий день меня вызвал к себе Джек Файнэм, верховный раджа нашего королевства, и приказал мне взять отпуск. Не попросил — приказал. Заявил, что я слишком быстро вышел на работу после «злополучных семейных перемен». Я сказал, что это какая-то глупость. Никаких семейных перемен у меня не было. «Скажи просто, что мои жена и ребёнок съели гнилое яблоко, — предложил я ему. — Скажи это, ты, седовласый синдик, потому что эти слова наполняют смертного насекомыми», — и вот тут тараканы полезли из его глаз и носа. А два выползли из-под языка, они разбрызгивали белую пену по подбородку Джека, перебираясь через его нижнюю губу.
Я начал кричать. Я бросился на него. Если бы не кнопка тревожной сигнализации на его столе (я даже не подозревал, что она была у этого параноидального старикашки), я бы его убил. Опять же бегал он на удивление быстро. Я хочу сказать, бегал кругами по кабинету. От меня. Должно быть, сказались годы, проведённые на теннисном корте и поле для гольфа. — Уайрман на секунду задумался. — Но на моей стороны были безумие и молодость. Я схватил его в тот самый момент, когда в кабинет ворвалась подмога. Полдюжины адвокатов с трудом смогли оттащить меня от Джека, и я разорвал пополам его пиджак от Пола Стюарта. От воротника до низа… — Он медленно покачал головой. — Тебе следовало бы послушать, как кричал этот hijo de puta. [104] И тебе следовало бы послушать меня. Чего я только не нёс, включая оскорбления (выкрикивал во весь голос) насчёт его пристрастий к женскому нижнему белью. И, как в случае с отцом охранника, думаю, так оно и было на самом деле.
Забавно, не правда ли? И обезумел я или нет, ценился ли как сотрудник или нет, но на том и оборвалась моя карьера в «Найди, Трахни и Забудь».104
сукин сын (исп.)
— Жаль, конечно.
— Жалеть тут не о чем, всё, что ни делается, то к лучшему, — заявил он деловым тоном. — Когда адвокаты вынесли меня из его кабинета, в котором я успел много чего натворить, со мной случился припадок. Сильнейший, развёрнутый припадок. Если бы не медицинские навыки одного из сотрудников, я бы прямо там и умер. Но в итоге только вырубился на трое суток. И почему нет? Мне требовался сон. А теперь…
Он открыл папку и протянул мне три рентгенограммы. По качеству они сильно уступали кортикальным срезам, которые выдавал магниторезонансный томограф, но я мог полагать себя опытным специалистом, пусть и непрофессионалом, который понимает, на что смотрит.
— Перед тобой, Эдгар, объект, которого, по утверждению многих, нет в природе: мозг адвоката. У тебя есть такие картинки?
— Скажем так, если бы я хотел заполнить альбом… Уайрман улыбнулся.
— Кому нужен альбом с такими фотографиями? Ты видишь пулю?
— Да. Ты, должно быть, держал пистолет… — Я наклонил указательный палец вниз под достаточно большим углом.
— Совершенно верно. И, вероятно, была частичная осечка. Так что пуля только пробила череп и ушла вниз, под ещё более острым к вертикали углом. Вошла в мозг и остановилась. Но до остановки создала… не знаю, как это…
— Ударную волну? Его глаза вспыхнули.
— Именно. Только серое вещество мозга по консистенции больше похоже на печень телёнка, чем на воду.
— Красиво сказано.
— Я знаю. Уайрман может быть красноречив, он это признаёт. Пуля создала уходящую вниз ударную волну, а последняя вызвала отёк и сдавила перекрёст зрительных нервов. Это такое место, где правый зрительный нерв становится левым, и наоборот. Ты понимаешь, что получилось? Я выстрелил себе в висок, и не только остался в живых, но и добился того, что пуля создаёт проблемы для тех участков мозга, что находятся вот здесь. — Он постучал по черепу за правым ухом. — И ситуация ухудшается, потому что пуля движется. За два года она сместилась вглубь как минимум на четверть дюйма. Может, и больше. И мне не нужны Хэдлок или Принсайп, чтобы это понять. Я сам всё вижу на этих снимках.
— Так пусть они сделают операцию и вытащат её. Мы с Джеком проследим за тем, чтобы Элизабет дождалась твоего возвращения в полном…
Он покачал головой.
— Нет? Почему нет?
— Для хирургического вмешательства пуля сидит слишком глубоко, амиго. Вот почему я и не остался в больнице. А ты думал, что из-за комплекса «человека из страны Мальборо»? Ничего подобного. Моё желание умереть осталось в прошлом. Мне по-прежнему недостаёт жены и дочери, но теперь на моём попечении мисс Истлейк, и я полюбил этот остров. И есть ещё ты, Эдгар. Я хочу узнать, чем продолжится твоя история. Сожалею ли я о том, что сделал? Иногда — si, иногда — нет. Когда si, я напоминаю себе, что теперь я не тот человек, каким был раньше, и должен проявить снисхождение к моему прежнему «я». Тот человек понёс столь большую утрату и испытывал столь сильную душевную боль, что не мог нести ответственности за свои поступки. Это моя другая жизнь, и я стараюсь смотреть на свои проблемы, как на… ну… врождённые дефекты.
— Уайрман, это так странно.
— Неужели? Подумай о собственной ситуации.
Я подумал. Я пытался задушить свою жену, а потом забыл об этом. Я спал с куклой на другой половине кровати… Нет, лучше оставить своё мнение при себе.
— Доктор Принсайп хочет положить меня в больницу, потому что я — интересный случай.
— Ты этого не знаешь.
— Но я знаю! — По голосу чувствовалось, что Уайрман едва сдерживается. — После того выстрела я имел дело как минимум с четырьмя Принсайпами. До ужаса одинаковыми: все умные, но отстранённые, напрочь лишённые сочувствия и, по существу, лишь на самую малость отличающиеся от социопатов в детективных романах Джона Д. Макдональда. В борьбе с опухолью они могут попытаться использовать радиацию. На свинцовую пулю она не подействует. Принсайп это знает, но ему интересно. И он не видит ничего плохого в том, чтобы дать мне ложную надежду, уложив на больничную койку, где можно спросить, больно ли мне, когда он делает… это. А позднее, когда я умру, он, вероятно, напишет обо мне статью. И сможет поехать в Канкун и пить на пляже вино, разбавленное водой и фруктовым соком.