Дyxless 21 века. Селфи

– Туда-сюда, – шепчу я, – за них, за нас. За нефть и газ.

– Ты обиделся? – Смотрит исподлобья.

– Что ты! – Достаю я сигарету и задумчиво постукиваю ею по столу. – А Корнева, говоришь, мы на первом этаже обсуждали?

– На первом, – услужливо подсказывает Коля. – Я даже могу сказать, что на тебе было надето.

– Это уж точно лишнее.

Засовываю сигарету в рот. Коля подносит зажигалку, чиркает. Пламени нет. Он раздраженно чиркает еще и еще. Трясет ее, снова подносит, снова чиркает.

– О, – затягиваюсь, – газ пошел!

– Газ, – кивает Коля, – пошел.

Издатели

– Как же это? – Лев берет пригоршню фисташек из стоящей на столе фарфоровой плошки. – Это на сегодняшний день что же получается-то?

– Получается один евро двадцать центов с экземпляра, – устало говорю я и в десятый раз достаю пачку сигарет. Вспоминаю, что у него в кабинете не курят, и убираю обратно. – Несчастные евро двадцать, Лев Михайлович. Несчастный миллион сто тысяч евро.

– Ох. – В глазах Льва отражается вся скорбь еврейского народа. – Да таких гонораров на рынке нет на сегодняшний день, правда, Дим?

– Нет конечно! – подтверждает его партнер.

– Я на такое никогда не соглашусь! – Лев откидывается на спинку английского клубного кресла зеленой кожи, закатывает рукав рубашки и достает аппарат для измерения давления. – Ты должен понимать, – доверительно шепчет он, – мы готовы платить деньги, но такие суммы фирма просто не потянет, правда, Дим?

– Обуревшая рожа, – соглашается Дима и принимается чистить апельсин. – Такие гонорары платят только на американском рынке. Здесь таких денег нет.

Описать Льва Михайловича довольно легко. Благообразный еврейский дедушка с аккуратной бородкой и проницательными глазами, прикрытыми толстыми стеклами очков в роговой оправе. Вы его неоднократно видели. В тринадцатом веке он, переодетый венецианским купцом, под астрономический процент ссужал деньги крестоносцам, в пятнадцатом был изгнан испанцами из Жироны за то, что посмел напомнить монарху о своевременном возврате долга короны (скорее всего из-за Льва был позднее принят международный закон, позволяющий объявлять государственные долги суверенными). Позднее, в девятнадцатом, вместе с Натаниэлем Ротшильдом он пилил акции Суэцкого канала. В семидесятых годах двадцатого века он переквалифицировался в «цеховики», параллельно занимая скромную должность замзавотдела НИИ, а в лучезарные девяностые стал книжным магнатом.

В принципе, Лев мог бы тогда выбрать нефть, газ, ювелирку или недвижимость – и во всем бы преуспел. Но выбрал книги. Люди подобного склада характера преуспевают именно потому, что довольно быстро теряют интерес к деньгам как предмету борьбы. Борются они всю жизнь только за первое место в отрасли. В основном сами с собой.

Его младший партнер Дима похож на молодого ученого-физика. Голубые джинсы, свитер с геометрическим узором, металлические очки. Золотые часы Jorg Hysek (видимо, как напоминание о прежней жизни, среди больших и точных математических приборов). Из тех физиков, которые в 1995 году доказали, что кредиты МВФ могут существовать не только в твердом и жидком, но и в газообразном, распыленном по собственным офшорам состоянии.

«Фирмой» Лев скромно называет концерн с годовым оборотом в полмиллиарда долларов, а фразу «здесь таких денег нет» говорит человек, две недели назад заплативший одному скромному автору исторических романов три миллиона долларов наличными. На-лич-ны-ми. Вот сейчас еще раз, про себя, произношу это, и под ложечкой холодеет.

– Мы уже два часа сидим, – напоминаю я. – Мне бы домой поехать, писать, у меня руки чешутся главу закончить. А вы сидите и сознательно надо мной издеваетесь.

– Руки у тебя чешутся, потому что ты нас на деньги разводишь. – Дима с аппетитом поедает апельсин. – И писать ты, конечно, не поедешь. Поедешь водку пить и баб трахать.

– Фу, – кривлюсь я, – водку я не пью, ты знаешь. А с бабами все сложно. Муки творчества. Можно я все-таки закурю?

– Что ж, кури, – голосом умирающего говорит Лев.

– Не давай ему курить, у него так мозг быстрее отключится, – предупреждает Дима.

– Уже отключился от вашей жадности и всех унижений, которые я тут сношу.

– Ладно, – выдыхает Лев. – Ребят, мы все вместе не первый год работаем и из-за денег ругаться не будем. Но на сегодняшний день есть реальность. Девятьсот тысяч.

– Девятьсот? – Я раздраженно достаю сигарету, прикуриваю. – Ребят, вы же знаете, что ваши коллеги из «ИПГ» просто сейчас, по звонку, купят меня. Проверим? За миллион двести, просто ради того, чтобы вам насрать. Позвоним сейчас Дмитриеву, вот прямо сейчас, позвоним?

– Слушай, ну имей же совесть! – Лев по-бабьи всплескивает руками. – Я к тебе отношусь по-семейному, как к внуку. Дима вон… тоже. Что это за шантаж?! Предательство!

– У нас прекрасная семья, Лев, – стряхиваю пепел себе в руку. – Как в анекдоте. Когда еврейский дядя все время приходил к племяннику и рассказывал, что хотел купить шоколадных конфет, но в магазине были только леденцы. И племянник как-то сказал: «Дядь, ну купи хоть леденцы…»

– И что дядя? – заинтересованно смотрит на меня Лев.

– Дядя сказал: «Пока я жив, мой племянник будет есть только шоколадные конфеты». – Кабинет взрывается хохотом. – Один миллион сто тысяч евро. – Я отворачиваюсь к окну.

За окном районы офисных блоков серого бетона, машины на светофоре, птицы на электропроводах и липкое марево утренней Москвы. Люди едут на ланч, люди сидят в метро. У некоторых из них наверняка одна из моих книг. И я думаю о том, что, возможно, кто-то из моих читателей закрывает книгу и думает: «Как же здорово это написано». Еще он думает о том, что я прямо сейчас сижу и пишу новую книгу. Будет ли в ней старый герой или новый? И хотелось бы продолжения со старым, ведь он такой прикольный. Здорово было бы узнать, что именно Богданов пишет в данный момент. А Богданов сидит и как последняя проститутка торгуется с издателем за новый контракт.

И все его герои в данный момент – Лев, Дима и миллион евро, а красная нить произведения в том, чтобы пройти этот извилистый ритуал торговли. Протанцевать свои партии до конца, хотя все уже, конечно, решено. Стороны еще вчера все просчитали и внутренне согласились на миллион. Но обе они настолько алчны, что одна сторона не может не предпринять попытки заплатить на двести тысяч меньше, а другая, такая же алчная, хочет срубить лишнюю сотку, потому что машину вроде как пора менять…

При этом в глубине души один думает, что все-таки, наверное, и скорее всего, слегка переплачивает, а второй твердо уверен, что просит маловато. И каждый за этим столом надеется, что в этот раз получится отжать себе какие-то экстрабонусы.

Будем объективны: в войне писателя с издателем оба хуже. Точнее, оба правы по-своему.

Писатель справедливо считает издателя скрягой и бездуховным жуликом, который, помимо того что ни черта не понимает в литературе, невнимательно читает гениальные рукописи, еще и тиражи ворует – это самый распространенный миф среди отечественных писателей. Почти каждый малотиражный автор уверен, что продажи его последней книги составили сто тысяч экземпляров, из которых пять ему показали, а девяносто пять напечатали в «левой типографии», чтобы не платить гонорар. Почему соотношение 5 к 95, а не 40 к 60 – неясно.