Дyxless 21 века. Селфи

Я смываю кровь из разбитой губы, еще минут десять курю перед зеркалом, рассматриваю стремительно опухающую скулу. Странно, но присущее всем нам состояние «после драки», в котором ты рассуждаешь о том, как бы сейчас выйти и накернуть ему по голове урной или пепельницей, так и не появляется.

Вернувшись, застаю гостей за сборами домой. Женщины разрываются между проверкой верхней одежды детей и мужей. Мужчины допивают в углу. Даша подходит ко мне, вручает немыслимых размеров сосисочную собаку, сделанную из перетянутого воздушного шарика.

– Больно? – легонько тычет она пальцем мне в скулу.

– Бывало больнее. У зубного например.

– Ну и зачем ты дрался? Ты всегда говоришь, что лучше все решать словами. – Смотрит на меня хитро, ожидая, как я буду выкручиваться.

– Правда, я так говорил? – почесываю затылок. – Ну, скажем… это была инструкция для младших классов. В старшем возрасте российский мужчина решает свои проблемы насилием.

– И что, они решаются?

– Не-а, – передаю ей куртку, – только множат новое насилие.

– И зачем тогда все это?

– Помнишь «Алису в Зазеркалье»? Там Лев и Единорог постоянно дрались на потеху толпе, и каждый раз их потом прогоняли «под барабанный бой до городских ворот».

– Что-то такое там было, да.

– Вот так и здесь. На вечной битве Льва и Единорога во имя ничего здесь все и держится.

– Пап, я, если честно, не очень понимаю.

– Я, если честно, тоже. Живу уже тридцать восемь лет и не понимаю. Одевайся.

У гардероба мужчины не протягивают мне руки. Лишь некоторые сдержанно кивают на прощанье. Одна женщина, уже в дверях, говорит, какой я интересный человек и как было приятно со мной познакомиться. Оказывается, в наше время можно про-слыть приятным собеседником, сказав за три с половиной часа одну фразу и съездив кому-нибудь по роже.

На улице к нам подходит Катя с дочерью.

– Спасибо, – говорит она, изучая мое отекшее, как я полагаю, лицо.

– Не за что, – хмыкаю, – обращайтесь, если что. Испортить присутствием детский праздник, день рождения, свадьбу. Это всегда ко мне. Подвезти?

Пока я рассаживаю женщин по сиденьям, мимо проходит Никита с семьей. Останавливается, смотрит на меня, потом набирает воздуха в легкие и открывает рот, видимо, для финальной речи.

– Ты во всем прав. Во всем, – говорю я, садясь в машину.

Обнимаемся с дочерью у подъезда.

– Пап, ты все-таки исполнил, – говорит она.

– Ну прости, – пожимаю я плечами. – Маме первой расскажи, а то ей потом доложат, и нам обоим достанется. Мне за исполнение, тебе за молчание.

– Ты за нее заступался? – Она кивает в сторону машины.

– Ага.

– А у нас мальчишки в школе никогда за девчонок не заступаются. Наоборот. Обзываются и еще вещи прячут.

– Они еще не осознают вас женщинами, а себя мужчинами. Потерпи. Потом начнут до дома провожать и целоваться.

– Ну па-а-ап, – недовольно кривится она.

– Хорошо. Просто будут провожать до дома.

– Я сама, можно подумать, не дойду.

– Давай, беги!

– Щеку йодом намажь. Сеткой. Помогает, – говорит она и входит в подъезд.

Я стою на крыльце, курю и жду, пока дочь поднимется в квартиру и помашет мне рукой. Грустный ритуал. Одно из немногих утешений разведенных отцов, свидетельство, что дети после развода их простили. Или делают вид, что простили. Чтобы не обижать.

– За меня последний раз заступались в школе, – вполголоса говорит Катя, когда мы останавливаемся у ее дома.

– А я в школе ни за кого так и не заступился. Теперь наверстываю.

– И, в общем, все как тогда, в школе. Дети вокруг подсмеиваются, но никто слова обидчику не скажет.

– Злые дети выросли злыми родителями.

– Может, хотя бы на чай зайдете? Должна же я вас как-то ритуально поблагодарить.

– Может… – Смотрю на заднее сиденье, туда, где ее дочь увлеченно режется во что-то на телефоне, перехожу на шепот: – Может, выпьем вместе? Дочь есть кому уложить?

– Маме.

– Ну вот и хорошо.

– Вы думаете, стоит? – растерянно шепчет она.

– А что вы теряете?

Пару минут сидим молча. Катя рассматривает себя в боковое зеркало, я – свою скулу, в зеркале заднего. Отчаянно хочется зевнуть.

– Ма-ам, – раздается недовольный голос дочери, – может, пойдем?

– Счастливо, – говорю, – приятно было познакомиться.

Дочь фыркает.

– У меня есть минут двадцать? – спрашивает Катя, вылезая из машины.

– Конечно, – говорю, продолжая рассматривать свою все более опухающую морду.

Она выходит из машины, а я достаю из кармана остаток «плана», заворачиваю в целлофановую обертку, сорванную с пачки сигарет, и прячу под коврик между сиденьями. «Курение – причина импотенции» – бросается в глаза надпись на пачке. Действенней было бы написать, что импотенция – причина курения. Ни один из нас в таком случае никогда бы не закурил на людях.

Пиджак

В клубе душно, душно, душно. А все жмутся друг к дружке, будто в попытке согреться – так это выглядит со стороны. Мы просачиваемся между телами, и Катя надсадно жужжит в ухо про изменившихся мужчин, джентльменство и прочую херню. Временами я что-то брякаю в ответ, а сам думаю: какого черта? Вот зачем было тащить ее с собой? Чем я в тот момент думал? А она еще и бубнит: «Мы ведь здесь недолго? Завтра же на работу». И хочется сказать: «Ты здесь недолго, могу такси прямо сейчас заказать», – но что-то мешает. Наверное, то самое джентльменство, о котором она всю дорогу бубнит.

Параллельно отстукивая эсэмэс Оксане о том, «как у меня дела», я зависаю после ее вопроса «А вы где тусите?», потому что в самом деле не знаю, как называется это место.

– Простите, а как это место называется? – обращаюсь к первому встреченному у барной стойки парню.

– Ад, – отвечает он и заливисто гогочет.

– Очень смешно, – шиплю в ответ.

– А можно с вами сфотографироваться? Я вашу программу по «ящику» смотрю иногда, – добродушно подмигивает он.

– Фигушки. В аду снимать запрещено. – Я утягиваю Катю за собой.

Мы минуем несколько помещений, пока не оказываемся в самом темном углу клуба, где стоят три дивана, вокруг которых валяются пустые пластиковые бутылки, пахнет дурью, а по стене сочится не то жидкость из кондиционера, не то прорвавшаяся канализация. В общем, странно было бы найти свою компанию не в самом худшем месте этого заведения.

– Добрый вечер, дамы и господа, – театрально обращаюсь я к собравшимся.

Кто-то здоровается в ответ, кто-то салютует стаканом, кто-то просто кивает. Многих я не знаю, но они очевидно знают меня. На секунду мне кажется: что-то идет не так. Что-то я упустил из виду. Ах, ну как же!