Дж. Р. Р. Толкин

Толкин и политика

Толкин не был в строгом смысле «ровесником века», однако относился именно к тому поколению, которому выпало стать непосредственными свидетелями многих и многих драматических страниц бурной истории XX столетия. Он родился в 1892 г. в столице государства, которое прекратило своё существование через несколько лет. Толкин покинул Южную Африку всего за четыре года до начала Англо-бурской войны, унесшей более двадцати тысяч детских жизней. За время его долгой жизни Соединенное Королевство переживёт ещё немало войн: две мировых, ещё множество колониальных и последнюю гражданскую в своей истории — в Ирландии. На фронте Первой мировой Толкин был сам. На Вторую — провожал сыновей, да и сам стал свидетелем и невольным участником Битвы за Британию… А потом была иная война, «холодная», и читатели упорно искали её признаки в творчестве современного мифотворца.

А помимо всего этого, на глазах Толкина разворачивались не менее бурные политические изменения. Менялась Британия, обретая и теряя владения, приспосабливаясь к меняющемуся миру. На сознательную жизнь Толкина пришлись и демократические реформы, принесшие всеобщее (включая женщин) избирательное право, и выход на большую политическую арену «рабочей» партии лейбористов. Менялся мир — и отнюдь не к лучшему на взгляд тех, кто застал «великолепную эпоху» до Первой мировой. Когда Толкин родился, слово «коммунизм» было не самым ходовым названием одной из западных социалистических идеологий. Слов «фашизм» и «нацизм» ещё никто не знал. Запад творил немало колониальных зверств за пределами «цивилизованного мира», но никто не думал, что кровавый террор, истребление миллионов сограждан во имя даже не экономической корысти, а отвлеченных идей, может вновь прийти в саму Европу. Прогресс, в неумении ценить который Толкина не раз упрекали, немало облегчил повседневную жизнь. Но он же принёс с собой новые средства уничтожения, техногенные катастрофы и — венцом того и другого — самое сокрушительное оружие в истории человечества. Такова была жизнь мира вокруг Толкина, и он не мог оставаться от неё в стороне, если и очень хотел, а хотел несомненно.

Рушащийся мир определил политические взгляды Толкина. Будучи со времен встречи с новым оружием на Первой мировой убежденным антисциентистом, он столь же враждебно относился ко всему «прогрессивному» и в политике. Эксперименты с обществом внушали ему не больше почтения, чем эксперименты с природой и её веществами. Так что общие политические воззрения Толкина стали крайне правыми — правее, во всяком случае, любой «демократии» и «реформ», не говоря уже о социализме. Больше всего раздражали его разнообразные ссылки на некие коллективные интересы — общественные или государственные.

Сам он в 1943 г. так определял своё политическое кредо: «Мои политические воззрения всё больше и больше склоняются к Анархии (понимаемой философски, как избавление от контроля, а не в лице заросших мужиков с бомбами) — или к «неконституционной» монархии. Я бы арестовывал любого, кто использует слово «Государство» (в каком-либо ином смысле, чем применительно к неодушевлённой Англии с ее населением, предмету, не имеющему ни власти, ни прав, ни разума); и по предоставлении возможности отречься казнил бы упорствующих! Если бы мы могли вернуться к личным именам, это было бы совсем неплохо. Government (правительство, правление) — абстрактное существительное, означающее искусство и процесс управления, и следует вменить в преступление написание этого слова с большой буквы или употребление его применительно к людям. Если у народа войдет в привычку поминать «Совет короля Георга, Уинстона и его шайку», это был бы первый шаг на долгом пути к очищению рассудка, приостанавливающий ужасающее сползание в ОНИкратию (Theyocracy)».

В письме 1955 г. Толкин где-то даже отнекивался от подозрений в «демократических» взглядах, каковое подозрение, по его мысли, могло возникнуть на почве его понимания хоббитов как более достойных героев сравнительно с «профессионалами»: «Не то чтобы я был «демократом» в каком-либо современном смысле; разве что я полагаю, говоря в литературных понятиях, что мы все равны перед Великим Автором». Гораздо жёстче и определённее он высказал ту же позицию год спустя: «Я не «демократ» хотя бы потому, что «смирение» и равенство есть духовные принципы, извращённые попыткой механизировать и формализовать их, — с тем результатом, что всеобщих малости и смирения мы не получаем, зато получаем всеобщие величие и гордыню, вплоть до того, что какой-нибудь орк заполучит кольцо власти — а тогда мы получим, и уже получаем, рабство».

Социальные и иные «реформы» как главное орудие «прогресса» вызывали у Толкина постоянное раздражение. То, что идею «прогресса» с благими целями во «Властелине Колец» воплощает в первую очередь Саруман, — почти общее место. Однако и искусственное консервирование меняющегося мира не лучше. Редкий случай, когда Толкин известной аллегоричности практически и не отрицал: «Я не реформист и не «бальзамировщик»! Я не «реформист» (с применением силы), поскольку это, кажется, обрекает на саруманизм. Но «бальзамирование» влечёт своё наказание… Эльфы не вполне хороши и правы. Не столько потому, что они флиртовали с Сауроном; сколько потому, что с ним или без его помощи оставались «бальзамировщиками». Они хотели есть кекс так, чтобы от него не убыло — жить в смертном историческом Средиземье, потому что привязались к нему (и, возможно, потому, что имели преимущества высшей касты) и притом пытаться остановить его изменения и историю, остановить его взросление, сохранять его как парк, даже в основном как пустыню, где они могли бы быть «художниками». То же самое нежелание нового, приверженность «прежнему благу» и у Толкина, и у Льюиса лежит в основе мятежа самих сатанинских сил против миропорядка. Однако в повседневной жизни Англии — и Европы, по крайней мере, послевоенной, — «саруманизм» оказывался явлением более частым. На «Хоббитском обеде» в Голландии в 1958 г. Толкин говорил: «Я смотрю на Восток, на Запад, на Север, на Юг — и Саурона нигде не видать, однако же у Сарумана развелось множество потомков».

Толкин, естественно, был убежденным противником любых социалистических проектов. «Социализм в любых своих фракциях, ныне воюющих», стоял для него в одном ряду с механицизмом и «научным» материализмом как соблазны мира сего, которыми не должен обманываться христианин. «Я не «социалист» ни в малейшем смысле — питая отвращение к «планированию» (как должно быть понятно) более всего потому, что «планировщики», когда они получают силу, становятся столь плохи». В общем, Толкин не слишком и отрицал — да и странно было бы отрицать, — что изображение бесчинств Сарумана в Шире в последних главах «Властелина Колец» является пародией на социалистические и коммунистические утопии. Вместе с тем «дух Изенгарда» Толкин находил отнюдь не только у социалистов: «Нынешний замысел уничтожения Оксфорда ради удобства автомобилей — тот самый случай. Но наш главный противник — член правительства «тори». Можете, впрочем, наблюдать подобное где угодно в эти дни», — писал он в 1956 г.

Толкин, несомненно, был патриотом своей страны — об этом свидетельствовало всё его творчество, начиная с замысла создать «мифологию для Англии». Но — «я люблю Англию (не Великобританию и с очевидностью не Британское Содружество (грр!)». Неудивительно, что к строительству и поддержанию мировой империи, со всеми естественными издержками этого процесса, Толкин относился отрицательно. «Я не знаю ничего о британском или американском империализме на Дальнем Востоке, что не наполняло бы меня сожалением и отвращением».

Нетрудно заметить, что многие мысли Толкина о новой истории Англии и Европы отразились в его схеме истории Нуменора. Мы ещё вернёмся к этой теме далее, в связи с религиозными воззрениями Толкина, а здесь отметим, что подробно описанная в нескольких местах «колониальная политика» нуменорцев достаточно отражает мнение Толкина об империализме. Уже «великие географические открытия» первых нуменорских исследователей Средиземья во главе с принцем Алдарионом, пусть полезные и неизбежные, приносят на остров «Тень Тени». Но Тень пришла бы в любом случае, а нуменорцы на первых порах выступают как защитники и просветители людей Средиземья. Постепенно, однако, их владения расширяются, они опустошают окрестную природу, начинают покорять и изгонять местных жителей. В ходе разрыва с Заокраинным Западом нуменорцы становятся жестокими завоевателями. Они забросили просвещение подданных и рассматривали большую часть людей Средиземья (даже собственную дальнюю родню из племени Халет) как низшую расу, «людей Тьмы», подлежащих изгнанию или истреблению. Наконец, после прихода Саурона в Нуменор правление колонизаторов окончательно превращается в кровавую тиранию. Позднее «Черные Нуменорцы» становятся вассалами Саурона, правителями порабощённых ими южан — и лютыми врагами королевств Верных в Средиземье.

Толкин навлёк на себя после выхода «Властелина Колец» немало обвинений в расизме. Что же, народы Юга и Востока действительно сражаются у него на стороне Врага, и сражаются, как не раз отмечает автор, в массе мужественно и достойно. Оркам приданы монголоидные черты (чего сам Толкин не отрицал), а Дальний Харад (примерно соответствующий Тропической Африке) населяют «черные гиганты… похожие на троллей, с белыми глазами и алыми языками». Однако всё это, как сам Толкин и указывал, явная дань европейской средневековой традиции. В мифологической географии «Властелина Колец» Толкин вполне следовал мифологической географии Артурианы или Каролингского цикла. Расизма в этом не больше, чем в «Песни о Роланде». Европейский «патриотизм» — определённо есть. Впрочем, среди «светлых» есть один совершенно неевропеоидный народ — Друаданы. А симпатии и сочувствия к нему у Толкина едва ли не больше, чем ко всем остальным, кроме хоббитов. Кстати, об орках. Диковатое представление о том, что всех жителей Востока Толкин считает подлежащими поголовному истреблению орками, просто не могло родиться у мало-мальски внимательного читателя романа и приложений к нему. Оставляя в стороне, что и орки вовсе не подлежат в идеале поголовному истреблению (эссе «Орки»), населён Восток всё-таки людскими племенами истерлингов («восточников»). Они бывали на стороне как тёмных, так и светлых сил. В итоге они действительно покорились Саурону и сражаются против Запада — но всё же не орки. Поскольку же орки, по ряду версий, — извращённые Морготом где-то на востоке люди, то и неудивительно, что их облик — «деградировавшее и отвратительное подобие наименее привлекательных (на европейский взгляд) монголоидных типажей».

С реальным расизмом — а именно южноафриканским апартеидом — Толкин был знаком хотя и понаслышке, но совсем неплохо. В 1944 г. он писал столкнувшемуся в ЮАС с «местными условиями» сыну Кристоферу: «Я о них знаю. Не думаю, что они сильно изменились (разве что к худшему). Я часто слышал, как об этом рассуждала моя мать; и с той поры всегда испытывал особый интерес к этой части света. Обращение с цветными почти всегда ужасает любого выходца из Британии, и не только в Южной Африке. К несчастью, немногие сохраняют это великодушное настроение надолго».