Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь
Шрифт:
Эта знаменитая нынче история не вошла в статью, появившуюся в «Ньюсуик» 30 мая 1960 года. Она стала известна позже из заметки Эдварда Коснера в «Нью-Йорк пост», где цитировался Нельсон Брайант из «Клермонт игл», в свою очередь процитировавший фотографа, воспроизведшего слова Сэлинджера. В письме к Дональду Фини от 9 мая 1961 года Брайант утверждает, что реальный случай отличался от интерпретации его Коснером. По более поздней версии Брайанта, фотограф шел пешком, а Сэлинджер ехал на машине с Пегги. Заметив пешехода на дороге, ведущей к его дому, Сэлинджер подъехал и поинтересовался, не сломался ли у него автомобиль и не нужна ли ему помощь. Фотограф сказал «нет», и Сэлинджер поехал дальше. Сообразив, что он только что говорил со своим объектом съемки, фотограф продолжил путь к дому Сэлинджера, где со стыдом признался в цели своего визита. Вне зависимости от того,
В «Нью-Йорк пост» описание этого эпизода появилось только 30 апреля 1961 года, почти год спустя после статьи в «Ньюсуик». К тому времени Сэлинджер постарался окончательно замести следы. С репортером из «Нью-Йорк пост» Эдвардом Коснером не согласились говорить и те, кто говорил с Элфином. В результате его статья свелась по большей части к жалобам на друзей Сэлинджера, которые отказывались от интервью. Уильям Шон объяснил ему, что Сэлинджер «просто не хочет, чтобы о нем писали». В агентстве «Гарольда Обера» Коснера проинформировали, что Сэлинджер не одобряет вторжения в его частную жизнь и имеет полное право на то, чтобы его оставили в покое. Коснер тем не менее не отказался от поездки в КорниШ, где ни одна живая душа не пожелала с ним общаться. Он все же опубликовал свою статью, хоть в ней не было ничего нового, кроме сомнительных предположений.
Подобного рода инциденты не могли не ударить по тем нормальным человеческим радостям, что еще присутствовали в жизни Сэлинджера. Ему доставляло удовольствие прогуливаться с Пегги, водить ее на почту в Виндзор и обедать в местной столовке. Теперь же какие-то неизвестные крутились вокруг его участка, пытались повредить забор и слонялись по дороге, чтобы подстеречь его самого или членов его семьи. Раньше он регулярно посещал собрания жителей города или церковные мероприятия. Но репортеры прятались в темных подворотнях, а фотографы торчали в городском центре. В такой вот угнетающей атмосфере Сэлинджер воспитывал четырехлетнюю дочь и новорожденного сына, пытаясь оградить их мир детской невинности от всякого рода страхов. Клэр тоже ощущала беспокойство. Если раньше она чувствовала себя запертой в четырех стенах, то теперь постоянные вторжения к ним незнакомцев еще больше ее угнетали. Усугубляло ситуацию и то, что среди преследователей Сэлинджера были и просто психи. Его слава и репутация отшельника обернулись в конце концов тем, что он начал получать по почте угрозы, и хуже того — угрозы детям. Любая тень в лесу, любая фигура на дороге или слоняющийся по городу чужак могли оказаться кем-то из безумных фанатиков, решивших навредить ему или его семье.
В то же самое время, когда друзья и семья Сэлинджера пытались всячески уклониться от контактов с репортерами, Государственный департамент Соединенных Штатов предпринял собственное расследование в отношении писателя. Бюро образовательных и культурных программ разослало наиболее уважаемым коллегам и друзьям Сэлинджера анкету с вопросами о его характере. В свете того, что все знали о писателе, цель этой акции была довольно-таки глупой. «Мы хотим добавить имя Джерома Дэвида Сэлинджера в список вероятных американских специалистов, которые могли бы участвовать в нашей зарубежной программе культурного обмена, — начиналось письмо. — Нам бы очень хотелось получить от вас ваше откровенное мнение о его профессиональных и личных качествах»'.
Одно из таких писем пришло судье Хэнду, который поддержал кандидатуру Сэлинджера с большим энтузиазмом. «Это мой близкий друг, которого я высоко ценю не только за его интеллект, но и за его душевные качества», — отвечал Хэнд. Далее он описал глубокий интерес Сэлинджера к восточной философии и особо подчеркнул его исключительную преданность своему искусству. «Он работает с неослабевающим трудолюбием, пишет и переписывает свои тексты, пока не сочтет, что выразил свою мысль самым наилучшим образом».
Судья Хэнд не совсем себе представлял, в чем именно заключаются обязанности «культурного посланника», и завершил письмо просьбой объяснить ему, что конкретно Государственный департамент собирался предложить его другу. Неделю спустя он получил ответ, где говорилось, что к Сэлинджеру собираются «обратиться с просьбой выступать перед заинтересованными группами профессионалов и просто любителей литературы в разных странах, которые он будет посещать, участвовать в дискуссиях за круглым столом, а также беседовать с коллегами-писателями».
Судья Хэнд не поверил своим глазам: у правительства отсутствовало элементарное представление о том, кто такой Сэлинджер. Разозленный тем, что в Госдепартаменте даже не потрудились навести хоть какие-то справки о писателе, Хэнд попытался объяснить чиновникам, с чем им придется столкнуться. «Он любит находиться вдали от людей и жить вдали от людей, — объяснял Хэнд. — Не могу даже себе представить кого-либо менее приспособленного к тому, чтобы «участвовать в дискуссиях за круглым столом» и проводить время в «беседах с коллегами-писателями»'.Рассчитывать на то, что Сэлинджер будет мотаться по свету и читать лекции, — несусветная глупость, однако этот эпизод рассердил судью Хэнда и насторожил Сэлинджера. Естественно было бы предположить, что, получив резкий ответ Хэнда, правительство отступилось. Ничего подобного. И в следующие годы различные ветви власти, включая самого президента Соединенных Штатов, упорно пытались поставить Сэлинджера себе на службу.
Слухи, что Сэлинджер планирует выпуск книги, подтвердились в январе 1961 года, когда «Литтл, Браун энд компани» поместили в некоторых газетах серию рекламных объявлений. Реклама изображала большое количество книжек «Фрэнни и Зуи», лежащих друг на друге в виде пирамиды или стоящих друг за другом, как домино. Сэлинджер разрешил предварительную рекламу, однако потребовал гарантий, что она будет приглушенной и сдержанной, как и сама обложка книги, на которой не должно быть никаких изображений. Несмотря на буквально пуританскую строгость Сэлинджера, Дороти Олдинг и «Литтл, Браун энд компани» попытались мягко убедить его принять предложения некоторых книжных клубов, как было в случае с «Над пропастью во ржи». Но уже в мае 1961 года Сэлинджер успел отклонить предложения клуба «Бук оф зе Мане», клуба «Ридерс Сабскрипшн Бук» и клуба «Бук Файнд», который он охарактеризовал в письме Неду Брэдфорду как «безобразный до великолепия». Задним числом убежденность Сэлинджера в том, что «Фрэнни и Зуи» смогут «раскрутиться» самостоятельно, кажется несколько наивной.
Однако редакторы в «Литтл, Браун энд компани» были мастерами продаж и нашли хитрый способ продвинуть книгу. Самое первое рекламное объявление, напечатанное за полгода до выхода «Фрэнни и Зуи», гласило: «Это то, что читает Америка». Поклонники Сэлинджера тут же бросились в книжные магазины, где их ждало разочарование.
Привлечение внимания к «Фрэнни и Зуи» так задолго до реального выхода книги имело и другие последствия, кроме возбуждения интереса читателей. Критики получили возможность заранее зарядить свои пушки и прицелиться. Время их торжества наконец пришло, чего Сэлинджер давно с содроганием ждал. Когда на второй неделе сентября «Фрэнни и Зуи» увидели свет, на них обрушился шквал критического огня.
Несколько самых первых рецензий на книгу оказались обманчиво положительными. Даже Чарльз Пур, критик из «Нью-Йорк тайме», восемь лет назад столь недовольный «Девятью рассказами», опубликовал 14 сентября почти восхищенный отзыв. «Фрэнни и Зуи» превосходят все, что пока написал Сэлинджер, — заявлял Пур. — Это, пожалуй, величайшая книга самого совершенного стилиста в ряду его современников». За то время, что прошло с тех пор как Пур разругал рассказы «Тедди» и «Хорошо ловится рыбка-бананка» за их трагические концовки, он успел очароваться членами семьи Глассов. «Ура красноречию Глассов! — провозгласил он. — Их говорящее загадками отчаяние полно потрясающей жизненной силы».
Рецензия Пура оказалась исключением. Большинство критиков осудило книгу. Они атаковали ее по частям, проводя различие между двумя рассказами, как правило восхваляя «Фрэнни» за разработку характеров, общий тон и композицию и одновременно порицая «Зуи» за религиозность, бесформенность, чрезмерный объем и (что хуже всего) явную идеализированность персонажей, лишающую произведения и намека на реалистичность. Короче говоря, к «Зуи» предъявлялось особенно много претензий, и если когда-то в редакционных кабинетах «Нью-Йоркера» они звучали шепотом, то теперь — во весь голос и по всей стране.
И главной мишенью нападок оказалась не столько книга, сколько ее автор. Подспудное недовольство критиков, которое они таили в течение тех лет, когда Сэлинджер постепенно шел к славе, неожиданно вырвалось наружу. Некоторые рецензии были открыто ядовитыми, в других осуждение высказывалось довольно робко. Но никто не говорил том, о чем еще в 1959 году догадался Норман Мейлер, сказавший тогда, что всякая подобного рода критика произведений (и успеха) Сэлинджера «диктуется таким не слишком приглядным чувством, как зависть».