«Джамп» значит «Прыгай!»

– Старина, не обижайся, я очень уважаю Контору, но на этот раз особа, которую я имею честь охранять, просто ей не по зубам, – покровительственно ухмыльнулся Климентьев. – Вообще же, будь благодарен судьбе, что тебя вообще допустили сюда, в святая святых, в мир вознесенных ввысь людей. Другие вон во дворе тусуются в надежде глянуть одним глазком на хозяйку. Да будет тебе известно, что дама, к которой ты приперся с полуофициальным визитом (а ведь он полуофициальный, не отрицай) на короткой ноге с сильными мира сего и захаживает к ним так же запросто, как ты заходишь к соседке одолжить соли. Она ездит на чай к жене президента и стукала в теннис с Майклом Джексоном. Сталлоне, когда приезжает с инспекцией своего ресторана приглашает ее пообедать. И если ты думаешь, что Контора запросто может прислать к ней своего чудилу, который начнет ей задавать вопросы, то ты, браток, жестоко ошибаешься. Давай-ка лучше общайся со мной. Я с нее глаз не спускаю, я в курсе всех ее передвижений и могу ответить на любые вопросы.

– Ладно, – сказал Барский вставай. – Передай своей старой лахудре, что если она не даст интервью мне, то ей придется давать его совершенно чужим и посторонним людям. И если эти показания им не понравятся, то ее будут иметь долго, глубоко и без вазелина. Ты же знаешь, как это у нас делается. Вначале арестовывают администратора. Потом следует молниеносный обыск на квартире и в офисе, арест счетов, компьютеров, досудебно опечатывается все движимое и недвижимое имущество. Так парализуется деятельность фирмы. Затем следует утечка информации о том, что мадам не уплатила налоги с астрономической суммы, и налоговая насчитает штрафы на еще более астрономическую сумму. Ее вызывают на допрос, а после допроса могут очень даже перевести в СИЗО.

– Ты что, охренел? – изумился Климентьев. – Ее? Народную героиню и любимицу?

Барский кивнул:

– Именно ее. И скажут, что сделали это именно потому, что перед законом у нас все должны быть равны. А теперь прикинь, для чего я тебе все это рассказываю. Эти меры последуют, но вовсе не от нас. А от тех, кому она умудрилась насолить.

– Ты хочешь сказать, что в игру включились такие силы?

– Именно такие и не рублем меньше. Так что передай этой своей фифочке, что…

Клементьев предупредительным жестом поднял руку и взял телефонную трубку.

– Я все слышала, – сказала по громкой связи женский голос. – Надо сказать, что наш гость умеет делать комплименты дамам. Попросите его зайти ко мне.

* * *

Немолодая усталая женщина в халате сидела перед трюмо и изучала в зеркале собственное лицо, на котором отпечаталась каждая ее бессонная ночь, каждый стакан водки и каждый из ее бесчисленных мужчин.

У нее оказались короткие каштановые волосы, и вся ее роскошная рыжая львиная грива, на концертах царственно ниспадающая ей на спину, висела рядышком на крючке вешалки.

– Ну что вы на меня так уставились? – спросила женщина Барского. – Я в свое время совершила большой грех – не померла в тридцать шесть лет, как мне пророчили. Не повесилась, не вкатила себе смертельную дозу наркоты, а осталась доживать век и получать звания и премии. Из-за этого меня и ненавидят все подряд.

– Не скажите, в вашем дворе поклонников больше, чем в ноябрьские праздники у мавзолея.

– Это всего лишь психи. Сборище старых маразматиков. Ненавидящих гораздо больше. И они прекрасно организованы. Стоит только кому-нибудь крикнуть «ату!» и все тут же пустятся меня травить. Помню, стоило мне однажды матюгнуться на публике, что вообще не считается зазорным для русского человека, как меня решили привлечь к суду и посыпались тысячи писем, где мои обожаемые поклонники требовали дать мне три года исправработ. Кстати, вы знаете, что мне уже давно угрожают? Какой-то маньяк хочет зарезать меня. Он с таким смаком рассказывает, как он будет меня расчленять…

– Вот таких как раз бояться не надо, – заверил ее Барский. – Такие все свои эмоции выплескивают на бумагу и мирно засыпают над собственными россказнями. Бояться надо других, которые ничего не пишут и никому о себе не сообщают, ходят тихо вкрадчиво, редко поднимают глаза и неприметны в толпе.

– Господи, ужас какой, у меня создалось такое впечатление, что этот маньяк меня вот-вот схватит…

– Вот так? – из-за занавески, отделяющей будуар от спальни протянулась рука, которая легла женщине на плечо.

Бэлла взвизгнула. Из-за тяжелого сукна выглянула физиономия юноши с красивым бледным лицом и белокурыми курчавыми волосами, он улыбнулся, и во рту его засверкали два ряда золотых зубов.

– Ну ты дурак чертов, Юрчик, – разозлилась певица. – А ну, пошел нах… отсюда, уебище ты сраное. Прости Господи мою душу, я из-за этого гребанного мудака опять матюгаться стала.

– А меня в твоих апартаментах едва не пристрелили, – проблеял Юрчик, указав на Барского.

Тот с улыбкой извинения сунул в кобуру свою «беретту» и сказал:

– Пардон, профессиональная привычка. Вы бы тоже поостереглись так шутить, а то недолго ведь и без почки остаться.

– Извините его, это свой, хотя поучить бы его не мешало, – вступилась за паренька Бэлла. – Знакомьтесь, это Юрчик.

– А он с вами был вчера вечером?

– Нет, он ко мне присоединился ночью, в третьем часу я его забрала из ночного клуба.

– … где я жутко мучился головной болью и всеми муками неутоленного похмелья, – с улыбкой сообщил Юрчик.

– Тогда у меня к вам вопросов пока нет.

– Чеши отсюда, Юрчик, – попросила его дива. – Дай мне пообщаться с представителем власти. Я в вашем распоряжении, сударь. У меня для вас есть двадцать минут.

– В каких отношениях вы находились с покойным Викентием Солержицким.

Женщина покачала головой.

– «Находились»… «с покойным»… В голове не укладывается. До чего же вы страну довели, граждане-начальнички. Какая мразь могла руку на Викочку поднять? Кого он в чем обижал? Кому этакий котенок мог дорогу перебежать. Он же был святым человеком.

– И насколько же далеко его святость простиралась? – осведомился Барский.

– Ваша пошлая ирония тут неуместна. Да, он был не таким, как другие вульгарные мужики. А чего вы удивляетесь, на вас же противно смотреть, вы за каждой шалашовкой ухлёстываете, ну прям как кобели сучке под хвост носами тыкаетесь. В этом отношении он сохранял мужское достоинство и крайнюю порядочность. Ну а уж чем он там в спальне своей занимался – это его личное половое дело.

– А кому он отдавал предпочтение?

– Не знаю. У него было множество знакомых, почти вся театральная и эстрадная элита, а там охотников до такого дела ну оч-чень много.

– Почему?

– Ну, как вам сказать, ведь путь в эстраду, как и в кино, и в театр, лежит через постель режиссера. Это, так сказать, трамплин. Плата за пропуск на подмостки. А дальше уж сам прыгай как умеешь. А театральный мир – это нечто вроде клоаки для мира обыденного. Ну, как вам объяснить. Розы, которыми вы все восхищаетесь, растут на гавне. Непонятно? Дерьмо, экскременты, какашки… Приходит этакая девочка-красавица, вся из себя такая инженюшная, такая возвышенная, в этот волшебный мир, и хочется ей творить, и восхищать собой других, и душу всю отдать, сгореть заживо на алтаре искусства, а ей говорят: деточка, а что вы знаете об оральном сексе и не хотите ли вы, так сказать, нас обслужить, прямо здесь? Уверен, что роль у вас станет поручаться гораздо лучше. И это, кстати, вполне согласуется с основными положениями системы Станиславского о том, что актер не должен вгонять себя в нужное состояние, а лишь изображать чувства, страсти, страдания. «Любите не себя в искусстве, а искусство в себе…» Короче, сцена, эстрада, шоу-бизнес – это весьма суровая школа жизни для мальчиков и девочек.