«Джамп» значит «Прыгай!»

Крюков замычал, руки его напряглись, задрожали, пытаясь преодолеть сопротивления коричневой пленки и снова безвольно обмякли.

– Ну наконец-то наш пациент хоть что-то почувствовал, – с легким упреком сказал ему Шапсуев. – Какой-то вы бесчувственный, милостивый государь… Сдается мне, что боль ваша уже прошла, уступив место пульсирующему гудению вот тут, в висках, да?

Крюков слабо закивал.

– Но ведь мы добивались совсем не этого. Мы с вами хотели, чтобы боль стала ноющей, постоянной, чтобы избавление от нее стало для вас благом. Чтобы ради этого избавления вы предали бы все и вся. Кстати, я в состоянии и освободить вас от боли. Вот, пожалуйста, еще один маленький укольчик – и вам сразу же станет хорошо…

Он вколол Крюкову еще один укол и заговорщицки подмигнул Барскому.

– Они – как дети! – шепотом сказал он Барскому. – Вы не поверите, но я обожаю всех своих пациентов. Хотя мне так редко удается пообщаться с ними подольше. Однако, пока они проходят курс болетерапии, мы с ними как-то духовно сближаемся. Я даже как будто сопереживаю с ними их ощущения, порой они рассказывают о них так захватывающе, что это звучит как настоящая поэма… Вы что-то хотите сказать?

Барский оживленно закивал.

– А кричать вы не будете?

Барский отрицательно помотал головой.

Шапсуев покосился на задремавшего Бычка и отодрал пластырь со рта Барского.

– Доктор, вы – настоящий гений, – были первые слова Барского.

– Благодарю вас, друг мой, – тот раскланялся без тени улыбки, – я, откровенно говоря, не рассчитывал на признание современников.

– Как вы пришли ко всему этому?

Получив возможность говорить, Барский осознал, что прежде всего получил хоть какое-то оружие, пусть столь несовершенное, как собственные челюсти и зубы. Однако привязали его небрежно, так что оставалась надежда, согнувшись в три погибели ухватить зубами плёнку и перегрызть ее. Но на это можно было рассчитывать лишь в том случае, если на него достаточно длительное время никто не будет обращать никакого внимания. Однако, обзаведясь собеседником, заплечных дел доктор пустился в откровения.

Слушая его, Барский чуть вздрогнул, ему показалось, что он смог распознать акцент.

– Вы не монгол? – тихо проговорил он.

– Да вы что? – незнакомец слегка поднял брови. – Боже упаси, старина. Я по происхождению татарин, из крымчаков. В юности мне немного довелось повоевать. Несколько недель служил у немцев, в зондеркоманде, потом был переведен в гестапо. Удачно отступил в американскую зону, но был ими подло интернирован и передан в руки соотечественников. Однако меня, как ни странно, не шлепнули сразу и не отправили на Колыму, а в итоге взяли на работу. Почему? Не знаю… – он хитро усмехнулся и подмигнул. – Стали меня бить в НКВД, а я начал, дурак, над ними смеяться – говорю, далековато вам, ребятки, до наших традиционных народных способов, в гестапо и то лучше работать умели. Услышал меня ненароком один капитан с железной ногой, может, знаете? Побеседовал со мной по душам… С тех пор я и служу верой и правдой матушке-России, выполняя спецзадания. И, между прочим, зовут меня Рахим Иляуллах-иль-Мансур Бурхатутдин Шапсуев. Мой бедный отец имел огромное пристрастие к исламу. Так что можете звать меня просто по фамилии.

Он снова начал наполнять шприц, взгляд его сиял странной гордостью. Он казался хирургом, спасающим жизнь ребенка. Он вколол Крюкову еще один укол, от которого многострадальный компьютерщик вдруг принялся биться головой об стол, потом склонил ее набок, изо рта его потекла тягучая струйка слюны. Лицо Шапсуева вдруг выразило внезапную печаль и Барский увидел, что он искренне наслаждается своей работой.

– Ах, до чего же мне не хотелось бы торопиться… Сказать по правде, гораздо интереснее действуют растительные препараты, вытяжки из змеиных ядов, некоторые экзотические цветочные соки… Но, нет, видно придется положиться на синтетические препараты, а я этого не люблю, оч-чень не люблю. Это всегда нечто вроде рулетки.

– Рулетки? Но я думал…

– О, да, вы думали, что все способы проверены и опробованы, и на сто процентов надежны, так ведь? И вы совершенно правы, старина, но лишь когда пациент хорошенько обследован предварительно, когда он тщательно изучен физически и ментально. Химия просто снижает силу сопротивления, и тогда мы убеждаем подопечного в том, что он сам хочет заговорить. Передо мной же стоит задача обработать совершенного незнакомца и к тому же экспромтом. – Шапсуев покачал головой, словно сожалея о невежестве непосвященных.

Ожидание было кратким, но показалось Барскому часами. Атмосфера дома охватывала его тело холодом смерти. Через несколько минут, если тот, кто называется Шапсуевым, действительно знаток своего дела, Барский узнает секрет Крюкова, но в этом не будет ни триумфа, ни удовольствия. Мысли о крысиной пасти Крюкова, целующего Лену, о его грязном издевательстве над девушкой и о Шапсуеве с его холеными пухлыми ручками палача, убивали всякое удовольствие от работы. Ему даже было чуточку жаль Корсовского. Что бы такого подлого, гнусного или чудовищно грязного он ни сделал, он стал жертвой чудовища. Дело даже не в Крюкове – те люди, которые окружают его, служащие ему верой и правдой, они – самые настоящие чудовища. Знакомство с ними, дружба с ними неизбежно ведут к духовной и физической гибели. Все, что соприкасалось с ними обречено на тлен и разрушение. Возможно, в итоге Барский даже выиграет, но в этом выигрыше он не будет чувствовать удовлетворения. Гораздо больше радости принесло бы ему, если бы он мастерски шантажом, интригой, психологическим давлением, угрозами или лестью вынудил Крюкова к откровенности, чем так, как он сейчас видит этого гада в руках палача. Однако в данный момент единственным желанием Барского было выбраться из этого заплесневелого, полуразрушенного дома и уйти к нормальным людям, какова бы ни была их работа, сексуальная или политическая ориентация. А над ним тикали маленькие часы, и по полу бежала мышь. Время от времени до него доносился негромкий бормочущий голос Шапсуева – твердый, но совершенно безликий, казалось, потерявший всякую индивидуальность.

– Сейчас у вас мучительно болит нога. Она болит настолько сильно, что вы мечтаете ее отрезать, отстрелить, вы самолично бы ее ампутировали, она дергает и кусает, и каждый ее импульс болезненно отражается в вашем мозгу. Теперь боль поднимается выше… А ведь я в состоянии избавить вас от нее. Один лишь укол – и вам станет хорошо, комфортно, вы станете наслаждаться легкостью и покоем… Вы согласны на это?..

* * *

Километрах в десяти от дома Крюкова находился офис с плотно закрытыми окнами. После сумерек они были постоянно закрыты, так как человек, занимавший этот офис, не доверял предательскому ночному воздуху. Толстые занавеси отрезали их от малейшего намека на сквозняк, а с другой стороны комнаты за решеткой горел камин. Напрасны были заверения обслуги в том, что в доме и так прекрасно топят батареи. Хозяин офиса не мыслил себе жизни без камина. У рабочего стола к тому же на полную мощность полыхал электронагреватель. Комната чем-то напоминала дантовский ад, но для генерала Виктора Сергеевича Солдатова, главы службы безопасности вице-премьера она казалась чем-то приближающимся к небесам. Улыбаясь, как откормленный кот, он отложил папиросу, которой затравил и без того удушливую атмосферу комнаты, и чуть заметно кивнул.

– Да, Андрей Иваныч. Вы сделали все отлично. И позвольте мне первому поздравить вас.

– Спасибо, товарищ генерал. Да, в целом все идет нормально. Мы полностью взяли под свой контроль каналы Мартьянова по работе с оргпреступностью. Когда настанет «час Ч» и Мартьянов будет отстранен от дел, передача власти станет чисто формальным актом. Никто не сможет ни прийти, ни уйти оттуда без нашего ведома. Как говорится, кто руководит Конторой, тот руководит страной.

– Да, вы неоднократно говорили мне об этом, Андрюш, и всякий раз не без гордости. Как я уже говорил, я вами доволен. Теперь нам надо только подождать и, полагаю, что скоро мышка попадется к нам в лапы.

– Но, генерал, так уж получилось, что нам незачем ждать. Мышь уже здесь. Корсовский хоть завтра может подсунуть президенту указ о вашем назначении. Во время личной встречи вы передаете президенту компромат на министра обороны. Мы ставим на его место нашего человека. Затем автоматически осуществится тихая смена кабинета министров…

– Нет, Андрей, – прервал его Солдатов, стукнув ладонью по столу. – Это будет, наверное, самый близкий и верный путь к разжалованию и Бутырке. Вспомни участь ГКЧПистов. А наш с тобой работодатель – еще менее популярная фигура, чем Янаев. И мы с тобой, братец, должны отдавать себе отчет, что амбиции у него, конечно, – ого-го! Иначе бы он собственный КГБ не создал. И мы, как его верные слуги, должны всячески его беречь и охранять от шальной пули, от сглазу и порчи, отставок и интриг, сифилиса и СПИДа, шпионажа и шантажа. Но надеяться на то, что он обретет верховную власть, станет диктатором или президентом – бред! Наш народ раньше проголосует за Шамиля Басаева, чем согласится терпеть правителем Игоря Корсовского. Он, конечно, будет править, но только на вторых ролях. Итак, чем мы закрываем дело хакера?

– Вот мой доклад об этом деле.

Трубенков положил на стол отпечатанный листок.

– Наш агент номер 112 полагает, что в окружении нашего шефа есть доносчик, который исправно стучит Мартьянову обо всех делах Корсовского. В том числе и о деле с электронными письмами. Имени мы его пока не знаем, но вот-вот выясним. Мартьянов через генерала Кравцова поручил это дело некоему Валерию Барскому, ныне выведенному за штат в роли руководителя некоего охранного предприятия. Он сумел установить личность шантажиста, но мы вовремя перехватили его переговоры и послали туда трех «торпед» Корсовского.