Джек Мэггс

Лицо его стало серьезным.

– Говори, дорогая.

– Что говорить, дорогой Брат?

– То, что хочешь сказать.

– Муж, – произнесла она, и он, услышав это запретное для них слово, снова обнял ее и покрыл ее лицо поцелуями.

– Ты любишь меня, мой Муж?

– Ты же знаешь, что люблю. Ты хорошо это знаешь.

– И любишь все, что во мне?

– Все до остриженных кусочков твоих прелестных ноготков.

– И…

– Дай я поцелую тебя за все твои мысли.

Она высвободилась из его объятий.

– Боюсь, милый, что мои мысли не понравятся тебе.

– О Лиззи, – шутливо упрекнул он ее. – Как ты можешь такое говорить обо мне?

– Потому что мои мысли о нашем ребенке.

– Детка, этого не может быть!

– Нет, Тоби, может и уже случилось. Он отпрянул от нее.

– Господи, Лиззи, что ты говоришь?

– Я знала, что мои мысли не понравятся тебе. Не надо было меня расспрашивать.

– Лиззи, не шути надо мной.

– Я не шучу, мой Муж.

– Это твое воображение.

– Воображение? – Она повысила голос. – Никакого воображения. Ничего, во всяком случае не более того, что ты и сам мог бы предвидеть, когда взялся мне помогать складывать тяжелое покрывало.

Так приглушенными и взволнованными голосами переговаривались они в темной гостиной, пока не заметили мерцающий огонек на лестничной площадке, который приближался, скользя, как некий дух, а за ним вскоре можно было разглядеть округлую фигуру в белой ночной рубашке.

В дверях гостиной показалась Мери. Ее свеча осветила сестру, все еще стоявшую в темноте у окна. Тобиас был у камина, но когда Мери вошла в гостиную, он сдвинулся с места и протянул свою незажженную свечу, чтобы зажечь ее от той, что была в руке жены.

– Тобиас? Ты ссоришься с Лиззи?

– Нет, ничего подобного, дорогая.

– Но, Лиззи, почему ты плачешь?

И правда, увидев свою добрую непримечательной внешности сестру с искренней заботой на лице, Лиззи поняла, что ей не удержаться от слез.

Мери обняла ее своей пухлой рукой.

– Что с тобой, милая малютка Лиззи?

– Мое колье, – плакала навзрыд Лиззи.

– Что случилось с ее колье, Тобиас?

– Он позволил оборванцу доктору украсть его. Он позволил ему положить колье себе в карман. Он не остановил его, ему было безразлично.

– Мне не было безразлично, – воскликнул задетый Тобиас. – Мне совсем не безразлично.

– Ему было все равно, – рыдала Лиззи. – Он думает только о собственных удовольствиях.

Последнее обвинение вызвало долгую и странную паузу.

– Тобиас, это правда? – наконец спросила Мери.

– Доктор взял колье только в залог, пока не получит деньги за визит.

– Это был ужасный старик, – заключила Мери. – Я очень серьезно поговорю с доктором Гривсом, когда увижу его в следующий раз. Заставить нас отдать нашего ребенка в руки какого-то… ростовщика! Тобиас, ты обязательно должен вернуть колье Лиззи.

Лиззи посмотрела на Тобиаса, который как-то неуклюже облокотился о каминную доску. Он всегда казался ей сильным и по-отечески заботливым, но теперь она увидела, как высока для него доска камина и как ему приходится изощряться, чтобы небрежно облокотиться о нее. Вид Тобиаса обескуражил и разочаровал ее; лучше бы она не видела его таким.

Глава 55

Когда Тобиасу Отсу было пять лет, его отца обвинили в убийстве человека по имени Джад в таверне на Уордор-стрит. Джона Отса судили в Олд Бейли и наказанием была смертная казнь через повешение.

Воспоминания маленького Тоби ограничивались зловонным запахом маленькой камеры смертника, где его отец днем и ночью писал прошения о помиловании.

Ньюгейтские тюремщики благоволили к «Джону-забияке», угощали его пирогами и в изобилии пивом, поэтому Тоби, которому разрешали навещать отца, нередко находил его то в возбужденном состоянии, то в мрачном. Будучи в подавленном состоянии, он кричал жене и сыну, что он не хочет умирать.

Все это, конечно же, отразилось на маленьком мальчике.

В конце концов отец добился помилования, но, как сказала его жена, «его характер от этого лучше не стал». Поселившись в Сохо, он вскоре стал своего рода знаменитостью у городских жокеев и букмекеров.

Однако с годами Тобиас поверил, что его отец мог быть виновен в убийстве Джада. В газетах немало говорилось о физической силе и жестокости убитого и слабости и хрупкости осужденного, и все же, несмотря на эту разницу в физической силе, Тоби знал, каким агрессивным мог быть его отец.

Джон Отс считал, что надо в открытую встречать все, что тебе угрожает. Если закоулок темный, ты входишь в него, досталась норовистая лошадь, ты все равно должен оседлать ее. Свирепствует буря, не спеши укрыться. Тобиас был такого же роста, как и его отец, и тоже унаследовал от него привычку открыто встречать опасность.

Страшась бедности и нищеты, он со страстным увлечением начал писать о бедных. Его мучили кошмары о казни через повешение, и он стал посещать места казней и писать о них для магистрата. Но ужасное утро, когда умер мистер Спинкс, и то, о чем поведало ему прелестное существо, почти ребенок, обманутое и соблазненное им и ждущее от него ребенка, стало самой грозной и зловещей тучей на спокойном горизонте его жизни.

Ночь он провел в самой паршивой ночлежке на Фокс-стрит, совсем недалеко от дома. Он уже бывал здесь и написал заметку в «Кроникл» о чудовищном состоянии этого заведения, но никогда еще его тело не касалось этих зловонных соломенных тюфяков. Это была действительно самого низкого пошиба ночлежка, ее спальные комнаты кольцом окружали центральный двор, мокрый и скользкий от сточных канав. Скрипучим голосом парень в переднике потребовал от него пенни, а потом еще полпенни за ночевку. Он провел Тобиаса в комнатку без окон, похожую на шкаф, где уже лежала парочка бродяг, а в воздухе густо пахло элем и луком.

Здесь автору книги «Капитан Крамли» предстояло притвориться спящим и дать возможность своим соседям обшарить его карманы. Это были грубые парни с кустистыми бровями и широкими носами. Тобиасу было нестерпимо чувствовать на своем теле их бесстыжие ощупывающие пальцы, когда они лезли ему под подушку и тонкое одеяло. У него было такое чувство, будто по его телу бегают крысы.

Потом они оставили его в покое, о чем-то пошептались и занялись, как он понял, своими бесстыжими играми, со стонами и проклятиями.

Наконец они утихомирились и уснули, и Тобиас Отс вылез из-под своего одеяла. Эти эпизоды и специфическая атмосфера ночлежки позднее будут описаны не только в его книгах «Смерть Мэггса» и «Майкл Адамc», а по сути, в каждой из работ, которые потом напишет Тобиас Отс. У него дворы всегда будут покрыты зеленой, дурно пахнущей слизью, маленькие каморки будут шкафами с удушливым воздухом и запахом эля и лука. Везде будут стены с оборванными обоями и жилетки, запачканные яичным желтком. Это будет мелькать время от времени в его серийных заметках, но если ему за это хорошо платили, тогда, значит, все хорошо. Ибо Тобиас Отс появился в Хай-Холборне, не поборов своих страхов, а умножив их, и можно поручиться, что он скорее утопится, чем позволит, чтобы жизнь его семьи опустилась до подобной нищеты.