Дженкинс

Билли пришлось заново учиться ходить и разговаривать. Как только основные функции ее тела пришли в норму, она принялась за ремонт помещения, в которой жила.

Пайпер отсутствовала несколько часов – навещала друзей и забирала малышей из детского сада, но, зайдя поздороваться с Билли, ахнула: бывшая комната Фиби превратила в храм. Храм имени Кристи Дженкинс.

Повсюду была развешана одежда Кристи, разложены ее детские рисунки, фотографии, игрушки, листочки дневника…Словом, все, что Билли смогла обнаружить.Она впервые за все это время радостно улыбнулась Пайпер и попросила выбрать фото Кристи, которое ей нравится больше всего…

Это была новая, более хитрая тактика: если от боли невозможно скрыться, то, может быть, стоит бежать не от нее, а по направлению к ней? Билли сознательно окружила себя теми вещами, которые создавали видимость присутствия сестры и в то же время как нельзя лучше напоминали о ее смерти. Она не отгоняла свою тоску теперь, а стремилась как можно плотнее слиться с ней, чтобы стать одним целым. Это было близко к мазохизму: каждый раз, когда она чувствовала очередной приступ отчаяния и горечи, какая-то часть ее довольно оскаливалась. Уже скоро…

Когда же он наступит, тот самый момент?

Она ждала, что однажды сможет преодолеть эту границу. Что там, за этой точкой, за этим болевым порогом, пределом того, что она сможет вытерпеть? Когда станет невыносимо просто дышать, тогда она перемахнет за ограничительную линию одним прыжком.И начнется что-то новое…Что-то другое…

Она не знала, что именно ждет ее там. Может быть, боль просто отпустит. Навсегда. Может быть, все чувства просто притупятся. Может быть, сердце просто остановится. В любом случае, это будет спасением.

Поэтому больше их, этих вещей, которые говорят ей, что она убийца! Комнату, две, дом, целый мир! Пусть эти портреты окружают ее повсюду. Пусть эти строчки всегда напоминают ей о том, что маленькая девочка мертва из-за нее…

Проходили дни, но что-то по-настоящему странное происходило с Билли. В неверном свете луны глаза сестры оживали и впивались в тело сотнями иголок…О, они кричали, они вопили, эти страшные глаза, они показывали на нее пальцем, призывая всех в свидетели страшного преступления. »Убийца, убийца!»,–говорили они, и лица Кристи на всех фотографиях множились, однако слаженно кивали в поддержку этих обвинений. Они обступали ее со всех сторон, извергая красный яд, и Билли отмахивалась, отбивалась, защищалась, но глаза, руки, губы сестры продолжали наступать, даже телекинез не помогал справиться с ними. Вихрь из маленьких и взрослых Кристи хотел закружить ее, унести с собой. »Мы будем сестрами вечно, Билли…Я всегда буду твоей старшей сестренкой…Пойдем со мной! В моей могиле, там, в земле, есть маленькая комнатка, где мы сможем играть…И я никогда больше не обижу тебя, я отдам тебе всех своих кукол…Билли, почему же ты молчишь? Билли?»

Когда Пайпер обнаружила ее утром, забившуюся в угол, с горящими мутными глазами и множеством порезов от кусков стекла, на которые разлетелись рамочки с фото, очевидно, перемещенные самой Билли, она робко предложила обратиться к психологу, но услышала в ответ такой горький и зловещий смех, что в ужасе отпрянула.

– Я ухожу, Пайпер. Мне нужно жить одной.

Напрасно сестры и Лео пытались доказать, что она еще не вполне окрепла и оправилась…Билли осталась тверда в своем решении. Со дня смерти сестры прошло уже больше трех месяцев, но ни истерики, ни отрицание, ни самобичевание не помогли ни «оправиться», ни погибнуть. Значит, так оно и будет. Значит, этого уже никто и ничто не отнимет. А раз так, нужно учиться жить по- новому.

Не без проблем, но удалось- таки вернуться в колледж и снять небольшую квартирку. Все возвращалось на круги своя. Вот только – это Билли знала точно – ничего уже не будет по-прежнему.

Фиби блаженно вытянула ноги и чуть не замурлыкала. Как хорошо было после рабочего дня скинуть туфли и позволить гудящим ногам дышать! Она оглянулась по сторонам, но ее маленького маневра никто не заметил: сестра закрыла ресторан на час раньше, чтобы Холливеллы могли провести вечер по-семейному.

На этой неделе «У Пайпер» была итальянская кухня, и ведьмам с мужьями подавали разнообразные салаты, лазанью и вкуснейшие десерты.

Фиби с улыбкой посмотрела на мужа. Он был неотразим. Все семья, наконец, смогла собраться вместе, только детишек доверили заботам Виктора и няни. Как отметила Фиби, говорить о делах всерьез никто не хотел, все шутили и дурачились. Сейчас Холливеллы были совсем непохожи на могущественную магическую династию.

– И тогда ты сделал…что? – хохотала Пайпер, слушая рассказ мужа о каком-то трудном ученике.

– Нет! Не может быть! Лео, осторожней, так ведь можно и работы лишиться! – вторила Пейдж, падая от смеха на плечо Генри.

Фиби рассеянно хихикнула. Было шумно и много вина, поэтому она с трудом улавливала суть разговора. Ее сестры и зятья долго рассказывали друг другу о детях, и она потерялась в этом кружке советов «наш малыш», где заведовала старшая. Потом Пейдж, Генри и Лео заговорили о работе: все они так или иначе занимались воспитанием, а сестрица даже на двух фронтах. Но Фиби не поэтому чувствовала себя неловко. Не потому, что не могла поддержать ни одну из тем беседы. Несмотря на пару рюмок спиртного, веселую компанию и ненавязчивую музыку на заднем плане ей не давала покоя тревога, съедавшая ее изнутри.

Она пришла сюда, чтобы пообщаться с любимыми людьми, но сейчас не могла вставить и слова. Что-то было не так. Опять. Но что?

Быть психологом отвратительно. Если ты специалист в чем-либо, знания могут сослужить хорошую службу во многих ситуациях. Но когда доходит до тебя самой…Да, сапожник без сапог. Она безнадежно перечисляла себе все положительные составляющие своей жизни, но они не складывались в единое целое, не давали суммы. Можно сколько угодно твердить себе, что новое платье идеально сидит, что фасон подчеркивает фигуру, что цвет оттеняет сияние глаз…Но если ты чувствуешь себя в нем некомфортно, ты его не купишь. Так и здесь.

Ощущение тревоги невозможно удалить щелчком пальцев. Это не то же, что выключить свет или стереть файл. Нет.

Фиби откинулась на стуле. «Попробуй абстрагироваться. Ты не действующее лицо, а лишь зритель этого спектакля». Посмотрев на себя и остальных со стороны, она сможет понять, в чем причина.

Вот красиво сервированный стол. Вот три пары. Пайпер и Лео выделяются сразу. Стоит только остановиться, и в каких-то мельчайших чертах проступает тот факт, что эти люди давно знакомы. Давно вместе. Пайпер в лазурном платье без бретелек казалось удивительно юной. Во взгляде ее мужа читалось безграничное обожание. Фиби моргнула и снова посмотрела на них. Эта связь была так очевидна, она просто била в глаза. Казалось, окажись они на разных концах комнаты, города или даже мира – сверкающая связующая нить чувств станет вполне осязаемой и притянет их к друг другу.

Эти люди знали друг друга лучше, чем себя, но все равно находили новые причины, чтобы любить друг друга, и каждый день по-новому. Оба находили радость в том, чтобы быть здесь и явно развлекались, но источали смутное желание снова оказаться вдвоем. Фиби, видевшая всю историю становления этих отношений, уже не представляла одного без другой. Они удивляли ее тем, что находили романтику и красоту в простых вещах. Обыденность не убивала, а укрепляла эту связь. Поссорившись, они скитались друг без друга, словно потеряв все ориентиры, и умоляли судьбу поскорей помирить их. И были вместе, были вместе столько лет вопреки всему и всем и даже вопреки друг другу.