Джевдет-бей и сыновья

Снова повернув к железной дороге, Омер увидел возвращающегося от стрелки станционного служащего, представился ему и сообщил, что в здешних бараках у него остались машины и инструменты. Эту ночь он надеялся провести у Хаджи, который теперь сторожил бараки, поэтому спросил о нем.

При упоминании Хаджи станционный служащий улыбнулся.

— Да, он сюда заходит. Если хочешь, отправим за ним мальчика. Присаживайся!

Омер сел и посмотрел на портреты Ататюрка и Исмет-паши на стене. Станционный служащий вышел и вскоре вернулся.

— Я послал мальчика, — сказал он, глядя на беспечно зевающего Омера. — Пока он ходит, может, сыграем в нарды? Чтобы время провести…

— Конечно, почему бы нет?

Станционный служащий достал нарды. Начали играть.

Глава 52 ПО-ПРЕЖНЕМУ В ПОИСКАХ

Рефик сидел за письменным столом в кабинете.

Дверь открылась, показалось озабоченное лицо Османа.

— А, вот ты где! — сказал он и вошел в кабинет. — Опять здесь сидишь?

Рефик в ответ улыбнулся.

— А потом снова возьмешь и куда-нибудь уедешь! — пошутил Осман.

— Да, вот увидишь, уеду!

Осману не понравилось, что брат поддержал его шутку:

— Однако учти, что на этот раз никто не отнесется к твоему поведению снисходительно! Даже твоя жена.

— В самом деле?

— Ну-ка, что ты читаешь? — С видом отца, проверяющего домашнее задание сына, Осман подошел к столу и взглянул на отложенную Рефиком книгу. — Гольдерлин, Гиперион… Кто это?

— Немец, поэт.

— Который из них? О чем пишет?

— Сложно сказать. Честно говоря, я сам не очень понял. О древних греках, об их цивилизации и…

— Ясно. — Осман зевнул и потянулся. — Я вот что хотел спросить: что ты будешь делать на выходных?

— Сегодня я дома. Завтра, наверное, тоже.

— Я через час поеду в клуб, а Нермин сказала, что пойдет в гости к какой-то своей подруге…

«Я еще не говорил ему о Нермин! — подумал Рефик. — Неужели именно я должен это сделать?»

— Нас не будет, так что вы с Перихан приглядывайте за мамой.

— Хорошо.

— Этот грипп у нее уже десять дней и все никак не проходит. Я беспокоюсь. Как бы не оказалось, что это не простой грипп, а как бишь его… Испанский? Азиатский?

— Нет, это не то.

— Не то, думаешь? — Осман снова зевнул. — Я еще хотел спросить… — Словно желая получше обдумать вопрос, он замолчал и посмотрел на книги и бумаги, лежащие на столе. — Заплатить мне за тебя членские взносы в клуб?

— Поверишь ли, я совсем об этом забыл! — заволновался Рефик. — Не было времени подумать!

Осман непонимающе посмотрел на брата и с таким видом, будто тревожится за его душевное здоровье, проговорил:

— Ты смотри, не перетруждай себя… Я немного посижу внизу, потом поеду в клуб.

Когда брат ушел, Рефик стал чертить линии на листке бумаги. Вписав в квадрат треугольник, спросил себя: «Что же я теряю время? Ведь прочитать Гольдерлина необходимо». И он снова взялся за странную эту книгу, которая не вызывала в нем ни волнения, ни интереса. Потом пробормотал себе под нос: «Почему же, собственно говоря, необходимо? Потому что, составляя свою программу, я включил эту книгу в список произведений, которые необходимо прочитать. Кроме того, она пригодится мне, когда я буду писать письмо герру Рудольфу». И он снова принялся читать, на этот раз от скуки покачивая ногами. В книге говорилось об афинянах и о золотом веке греческой культуры, потом о каком-то греческом восстании — похоже, против турок. Рефик очень хотел проникнуться интересом к поэту которого так любил герр Рудольф, даже нашел французский перевод, но ничего не получалось. При мысли о древних греках ему все время представлялись завернутые в нечто вроде простыней бородатые и высоколобые люди, вечно размышляющие о чем-то очень глубоком, — образ из исторических фильмов и книг. Он еще немного почитал, потом заметил, что одолел всего четыре страницы, и попытался вспомнить, о чем на этих страницах шла речь. «Под влиянием Диотимы моя душа, то есть душа Гипериона, обретает покой и… Кто-то пришел? Нет, это не колокольчик, а трамвайный звонок… Да, потом он говорит, что афинское искусство, философия, государственное устройство — это не корень, а плод… Нам это все тоже нужно. Государственное устройство у нас другое… Да… Почему у нас нет философии? Она тоже нужна! И еще здесь все время говорится о разуме. В Афинах понимали, что такое разум, и во всем полагались на него. А в Турции не понимают… В Афинах все было основано на разуме. Кроме того, нужно свести воедино красоту разума и души. Хорошие слова… В каком месте они были?» Найдя искомое место, Рефик сделал пометку на полях. Потом начал грызть карандаш и, ощутив во рту вкус дерева, подумал: «Сколько раз я уже принимался грызть этот карандаш! Который час? Чем сегодня собиралась заняться Перихан?»

Внезапно он встал, вышел из кабинета и, быстро поднявшись по лестнице, вошел в спальню. Перихан сидела перед зеркалом, Мелек ползала по полу и с интересом изучала изогнутую ножку кровати в стиле ар-нуво.

Рефик поймал взгляд жены в зеркале и отвел глаза.

— Что-то мне сегодня не читается.

— Ты и так много читаешь.

— Чего-то мне хочется, а чего — не пойму, — сказал Рефик и начал бродить по спальне. Потом остановился у окна. — Сегодня на улице холодно… Чего-то мне хочется, что-то меня беспокоит… Осман недавно сказал, что… Ты меня слушаешь?

Перихан на секунду перестала красить губы, сказала:

— Да! — и вернулась к своему занятию.

— Осман сказал, что если я еще раз уеду из дома, как в прошлом году никто не отнесется к этому снисходительно, даже ты. Что скажешь?

Перихан засмеялась:

— Ты что же, снова намерен сбежать?

— Ты ведь понимаешь, что я спрашиваю из чистого любопытства?

— Да. Я тебя очень люблю. Я рада, что дождалась тебя и мы теперь вместе. Если уедешь — что ж, снова буду ждать.

— Никуда я не уеду — горячо сказал Рефик. — Я тоже очень тебя люблю. — Он подошел к жене и обнял ее, но, увидев отражение в зеркале, смутился и вернулся к окну. — Зачем красишься?

— Папа попросил. Сказал, что хочет увидеть свою дочь с накрашенными губами.

— А, ну да, ты же сегодня идешь к родителям! Я и забыл, — сказал Рефик и после паузы спросил: — А завтра чем бы нам заняться? — Перихан не ответила: должно быть, все еще была занята губами. — Что будем делать завтра? А послезавтра? А послепослезавтра? Чем мы вообще будем заниматься до самого конца нашей жизни, чем?

— Ты ведь ходишь на работу…

— Хожу, но время, чтобы думать, все равно остается. Значит, хождение в контору нельзя назвать в полном смысле слова работой.

— Осман говорит, что ты много работаешь. К тому же ты ведь решил, что больше не будешь думать о таких вещах. Ты говорил, что будешь работать в конторе, чтобы не позволить этим странным раздумьям вновь овладеть тобой, что дома будешь читать, составишь себе программу, будешь жить нормальной жизнью.

— Ну вот, как видишь, я живу.

— Я не шучу! — сказала Перихан и, чтобы показать, насколько она серьезна, отвернулась от зеркала и посмотрела на настоящего Рефика. — Ты говорил, что опыт, полученный в Кемахе и в Анкаре, позволит тебе переосмыслить свою жизнь и всерьез задуматься о том, что нужно делать, чтобы жить правильно и достойно, обещал тщательнейшим образом обдумать все от самых больших жизненных целей до самых незначительных бытовых мелочей, составить себе программу и не поддаваться больше глупой тоске, лени и приступам раздражения!