Джевдет-бей и сыновья

— Да, не так.

— Что случилось?

— Я же сказал: жизнь пошла под откос.

— Не сказал бы, что это очень понятное выражение.

— Да, ты прав. Просто я сам себе это все время говорю, привык уже. Но какими еще словами можно это выразить?

— Подумай немного. Что стряслось?

— Я не могу быть таким, каким был. Не могу жить, как жил раньше. Нет, не совсем так… — Рефик замолчал, подыскивая слова. — Я хочу, чтобы в моей жизни было что-то еще. Не могу жить по-старому!

— Гм… — протянул Мухиттин, показывая, что старается понять, о чем говорит друг, но не может.

— Перихан говорит, что я стал беспокойным…

— А тебе тоже так кажется?

— Может быть… Если под душевным спокойствием понимать способность мирно плыть по течению жизни… Если спокойный человек — это тот, кому нетрудно быть счастливым, то да, я теперь стал немного беспокойным.

— Очень плохо! — сказал Мухиттин. Немного подумал и прибавил: — Ты раньше гордился этим своим душевным спокойствием. Благодаря ему ты был здоровым, счастливым и, честно говоря, несколько осоловелым. Нет, это беспокойство, должно быть, не такая уж плохая штука…

— Но что мне делать? Чем мне заняться?

«Да, ему совсем плохо, — подумал Мухиттин. — Но в чем дело, никак не могу понять». Он начинал ощущать какое-то неопределенное раздражение.

— В чем дело-то? Расскажи толком!

— А что еще сказать? — Рефик замолчал, подумал немного, потом смущенно проговорил: — Мне теперь не хочется ходить в контору. Думаю перестать.

— Чем же ты тогда будешь заниматься?

— Не знаю… Я думал с тобой об этом поговорить.

— Послушай, ты женат, у тебя ребенок. Ты инженер. Работа необременительная. Живешь в большой счастливой семье. Всё у тебя есть: очаровательная жена, друзья, крут общения, тихая, мирная жизнь. Мне ли тебе об этом напоминать? Ты и сам все это знаешь.

— Знаю! — невесело усмехнулся Рефик. — Слишком хорошо знаю! В этом-то, похоже, все и дело!

Мухиттин чувствовал, как растет в нем раздражение.

— А еще? Ты уверен, что больше ничего нет и причина твоей тоски именно в этом? Должно быть, что-то все-таки случилось, какая-то неприятность с тобой произошла.

— Нет. Я бы скрывать не стал.

— Гм… Ладно, в конце концов, у тебя недавно отец умер, дочка родилась — вот ты и растерялся немного.

— Может быть.

— Ты говоришь, что не можешь жить по-прежнему. Что ты имеешь в виду? Что такого ты делал раньше, чего не можешь делать теперь?

— Раньше я был спокойным. Наверное, Перихан права. Да и ты сказал примерно то же самое. Я потерял покой и не вижу теперь в жизни прежней гармонии. Вроде бы все по-старому, а гармонии между мной и миром нет. Я еще немного поживу, как жил, но в конце концов такая жизнь станет совсем невыносимой.

— Ну и ну! — проговорил Мухиттин и испугался, что голос его звучит насмешливо. — И даже в контору больше не хочешь ходить!

— Вот видишь!

— Ты, стало быть, несчастен?

— Несчастен, брат, несчастен! И это так странно…

Рефик снова назвал Мухиттина братом, но на этот раз это слово его не тронуло. Как ни пытался он заглушить свое раздражение, оно все росло.

— Наверное, путешествие пошло бы тебе на пользу. И деньги, и время у тебя есть.

— Нет-нет! Я об этом думал, но не получается. — Отведя взгляд, Рефик прибавил: — Думаю, не поехать ли к Омеру на железную дорогу.

— Может быть, ваш дом тебе мал, — сказал Мухиттин, старательно пряча пляшущую в уголках губ усмешку. — Ты теперь отец семейства. Мог бы переехать с Перихан в другое место.

— Да что от этого изменится? Выпьем еще?

— Выпьем. Я бы предположил, что это жара на тебя так повлияла, но уже октябрь на носу…

— Ты надо мной смеешься, что ли? Я говорю, что несчастен, а ты… Я покой потерял!

— Послушай! — оборвал друга Мухиттин. Он понял, что своего ядовитого раздражения, превратившегося в гнев, сдержать уже не сможет. — Ты не имеешь права быть несчастным. Не имеешь права, понял? Послушай, что мне сейчас вспомнилось. Два года назад таким же сентябрьским днем я пришел к тебе домой. Я был пьян. Ты стал меня попрекать и учить жизни. Я был уязвлен. Нет, постой, теперь моя очередь. Да, ты не имеешь права быть несчастным. Несчастье — привилегия этих мальчишек, утешающихся стихами, привилегия поэтов, рыбаков, шоферов. Мы наслаждаемся вкусом своего несчастья. Что ты на меня так смотришь, думаешь, я несу вздор? Да, может быть, но ты тоже несешь вздор, потому что я никак не понимаю, что ты хочешь сказать.

— И я не понимаю, — проговорил Рефик. Вспышка друга, похоже, его испугала. — Ты меня, честно говоря, удивил.

— И я на тебя дивлюсь, — сказал Мухиттин. Гнев еще клокотал в нем. — Я еще вчера удивился и встревожился, когда услышал твой голос в телефонной трубке. Когда ты сюда вошел, твой вид меня встревожил еще больше. Я думал, с тобой стряслась какая-то беда, что-то серьезное. А оказалось, что ничего такого нет!

— Чего же ты ждал? — пробормотал Рефик.

— Все у тебя в порядке. Я-то думал, случилось что-то такое, от чего человек на самом деле становится несчастным. Ну, не знаю, например, ребенок заболел. Или ты влюбился в другую женщину Или компания разорилась. Или жена обманывает. Что-то в этом духе. Но у тебя нет ни малейшей причины быть несчастным. Такой голос и такое лицо, как у тебя, действительно могут быть только у несчастного человека. Но ведь у тебя в жизни одно сплошное счастье. Спокойная, беззаботная, гладкая жизнь! А в таком случае… — Мухиттину хотелось кое-что сказать, но он заставил себя замолкнуть. Потом передумал и все-таки договорил: — В таком случае я вот что скажу: с жиру ты бесишься!

Рефик оторопело посмотрел на друга:

— Вот, значит, что ты мне хочешь сказать!

— Что поделать. И учти, другие тебе скажут то же самое. Потому что никого ты своей историей не разжалобишь. Всем хочется, чтобы такие люди, как ты, были счастливы. Никто тебя не поймет. Всё у человека есть, а он еще и жалуется! Никто этого не поймет, никого твоя история не заинтересует.

— Тебя, стало быть, тоже?

— Ты так не говори! — крикнул Мухиттин, но собственный голос показался ему неискренним, и он испугался. — Сколько лет уже нашей дружбе!