Джигит
Шрифт:
Царь же, как известно, был мужчиной средних лет и весьма средних умственных способностей. Он вдруг вспомнил какую-то знакомую вполне убедительную фразу и ни с того ни с сего положил резолюцию: "Победителей не судят".
Алексей Петрович выколачивал золу из трубки, набивал ее свежим табаком и продолжал свое повествование.
Легендарный капитан Балк под общий хохот всей команды купал в невской воде крючкотвора-инженера с Адмиралтейской судостроительной верфи.
Потом на улицах Шанхая ликвидировал драку между английскими и русскими матросами. Хватал дерущихся за шиворот, приказывал: "Целуйтесь!",
Он всегда был полон решимости и мрачного юмора, и жизнь его была простой. А когда начальство за многие грехи перевело его с миноносца на транспорт, он выпил последний стакан водки, понюхал свою традиционную баранку и пустил себе пулю в лоб.
И казалось, что он сидит вот тут же, рядом, в кают-компании, огромный, чернобородый, с руками, скрещенными на животе, и широкой благодушной улыбкой.
И было спокойно.
10
– Его истребить надо, - глухим голосом сказал Борщев.
– За борт списать! К рыбам!
В носовом кубрике было темно и душно. Освещенные синим светом ночников, в подвесных койках, на рундуках и прямо на палубе лежали полуголые скрюченные тела, больше похожие на трупы, разбросанные взрывом, чем на живых людей.
– За борт!
– повторил Борщев.
– Суку такую!
От сильного удара встречной волны весь кубрик вздрогнул, и выгнутые тени коек качнулись вправо. Рядом с тусклым медным лагуном три темных человека тоже покачнулись, но удержались на ногах.
– Еще издевается!
– и Борщев яростно сплюнул в обрез.
– Говорил: может, вам отдохнуть хочется? Отдохнете, говорит, когда мы на рейд вернемся. Пять суток без берега припаял, стервец!
– Стервец, - поддержал чей-то голос из темноты, - это верно. Дышать людям не дает.
Из койки высунулась синяя в свете ночника голова с черными впадинами глаз.
– Больно много воли себе берет. Всю команду тиранит.
И снизу, с палубы, поднялось еще одно мертвенное лицо с крупными каплями пота на лбу.
– Неплохо бы списать.
– Ты слышишь?!
– чуть не закричал Борщев.
– Слышу, - ответил спокойный голос Плетнева.
Снова ударила волна, и тени поплыли влево. В дальнем углу кто-то простонал во сне. Глухо лязгнула где-то железная дверь.
– За борт!
– вскрикнул Борщев.
– Ты потише, - остановил его Лопатин. Но Борщев успокоиться не мог:
– Что же, по-твоему? Целоваться с немцем этим? Лопатин усмехнулся:
– Мы слишком хорошо с его высокоблагородием знакомы. Целоваться, пожалуй, не будем.
– Подумал и добавил: - А неплохо бы потребовать, чтобы его от нас убрали. Верно, Семен?
Плетнев ответил не сразу.
Конечно, явного контрреволюционера Гакенфельта убрать следовало. Но, с другой стороны, пока что вредить он не мог, и можно было временно сохранить его на корабле, чтобы еще сильнее раскалить атмосферу.
Нет, команда уже достаточно озлобилась. Пора бы ей теперь почувствовать свою силу, а то до сих пор она слишком была пассивной.
А если не выйдет? Если командир встанет на его защиту и будет поддержан неладным ревельским комитетом? Если, несмотря на все, Гакенфельт останется?
Что ж, и это в конечном итоге может
принести пользу: сплотит команду и малость подорвет авторитет командира. А главное, наверняка разоблачит Мищенку, который в этом деле пойдет за господ офицеров и всем покажет, кто он такой.– Верно, - сказал Плетнев.
– Как придем на рейд, так и созовем общее собрание.
– Собрание!
– возмутился Борщев.
– Опять разговоры разводить? Никаких собраний, балластину ему на шею - и пусть плавает!
– Замолчи, - снова срезал его Лопатин.
– Пустобрех!
– Ты! Ты!
– но больше Борщев сказать не успел. Прямо над его головой во всю силу забил большой звонок.
– Боевая тревога!
– крикнул Плетнев, и другие подхватили:
– Боевая тревога! Боевая тревога!
Люди соскакивали с палубы и падали с коек, в темноте и путанице хватаясь друг за друга. Набок полетел раскладной стол, и, гремя, отскочила крышка люка в носовой артиллерийский погреб.
Коротким громом ударила наверху стомиллиметровая пушка, и сразу весь кубрик повалился вправо. У выхода была давка, и все время, не переставая, захлебывался звонок боевой тревоги.
Плетнев уже был на верхней палубе.
Миноносец, накренившись на правый борт, полным ходом описывал циркуляцию. Качаясь, плыла выглаженная волна с рваной каймой пены, и дальше в смутной мгле качалось какое-то серое пятно, и за ним опадал высокий водяной столб.
Второй выстрел туда же, влево, и с мостика искаженный мегафоном голос Гакенфельта:
– Два меньше, беглый огонь!
Пятно быстро катилось к носу и почему-то уменьшалось. Позади него пророс новый всплеск, но смотреть было некогда:, нужно было бежать к своим бомбам.
Снова грянула носовая пушка.
Бежавший навстречу Бахметьев взмахнул руками, упал, но вскочил и бросился дальше. У второго аппарата минеры уже были на местах, а подальше, на машинном люке, с биноклем в руках стоял механик Нестеров. И снизу из машины шел тонкий пар.
Плетнев не останавливался. У него было странное чувство, будто он все это видел во сне или в кинематографе и чего-то не мог понять.
Кормовые пушки разворачивались, одна на правый борт, другая на 'левый, и писарь, стоявший у телефона кормового поста, тонким голосом кричал:
– На бомбах приготовиться!
У бомб возился ученик Кучин. Хватался за что попало и недоуменно бормотал. Плетнев оттолкнул его в сторону:
– Пусти.
К счастью, Кучин походное крепление отдал, а напутать ничего не успел. Теперь одно движение рычага - и бомба полетит за борт; только сперва нужно сорвать с нее предохранительную чеку.
– Готовы бомбы!
– крикнул Плетнев.
– Есть, - ответил писарь и в телефон повторил: - Готовы бомбы!
– Батюшки!
– вдруг сказал Кучин.
– Что же это такое?
Миноносец уже выровнялся и шел прямо. Вероятно, прямо на серое пятно, которое было неприятельской лодкой. Носовая пушка больше не стреляла - значит, лодка погрузилась. Что же дальше?
Дальше по звонку бомба полетит прямо в клокочущий пенный бурун за кормой. Что, если от толчка гидростатический диск вогнется и бомба тут же рванет? Не должна, а все-таки черт ее знает, и заряд у нее здоровый.