Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 10
Шрифт:
— Милая Эм!
— Ради Динни, конечно. Что ты будешь делать с садовником, который во что бы то ни стало желает укатать каменную площадку?
— Скажу, чтобы он этого не делал.
— А он не слушается: когда ни выглянешь в окно в Липпингхолле, он вечно куда-то тащит эту трамбовку. Вот и гонг, а вот и Динни. Пойдем.
Сэр Лоренс стоял у буфета и извлекал из бутылки раскрошившуюся пробку.
— Лафит шестьдесят пятого года. Никак не угадаешь, каков он окажется. Открывайте осторожнее, Блор. Как ты думаешь, Адриан, подогреть его или не стоит?
— Лучше нет,
— Пожалуй.
Ужин начался в молчании. Адриан думал о Динни, Динни — о Клер, а сэр Лоренс — о вине.
— Французское искусство, — сказала леди Монт.
— Ах да! — подхватил сэр Лоренс. — Ты мне напомнила, Эм: будут выставлены некоторые картины, принадлежавшие старику Форсайту. Ведь он умер, спасая их, и это нужно сделать в память о нем.
Динни подняла глаза.
— Отец Флер? Хороший был человек, дядя?
— Хороший? — повторил сэр Лоренс. — Пожалуй, не то. Прямой — да, осторожный — да, слишком осторожный по теперешним временам. Когда начался пожар, его ударило по голове картиной… Бедняга… Впрочем, во французском искусстве он кое-что понимал… Эта выставка очень бы его порадовала.
— Ни одна вещь на ней не может сравниться с «Рождением Венеры», заявил Адриан.
Динни бросила на него довольный взгляд.
— Божественная вещь! — сказала она.
Сэр Лоренс поднял одну бровь.
— Я не раз пытался понять, отчего народы становятся все прозаичнее. Сравните старых итальянцев и современных!
— Разве поэзия — не особое кипение крови, дядя? Разве она не юность или по крайней мере не восторженность?
— Итальянцы никогда не были молодыми, а восторженности в них и сейчас хоть отбавляй. Мы путешествовали прошлой весной по Италии, и ты бы видела, как они хлопотали из-за наших паспортов!
— Трогательно, — согласилась леди Монт.
— Весь вопрос — в способах выражения. В четырнадцатом веке средствами выражения для итальянцев были кинжалы и стихи, в пятнадцатом и шестнадцатом — яд, скульптура и живопись, в семнадцатом — музыка, в восемнадцатом интриги, в девятнадцатом — восстания, а в двадцатом их поэтичность выражает себя в радио и в законах.
— Это было так утомительно, — пробормотала леди Монт, — эти законы, которых ты не в состоянии прочесть.
— Тебе повезло, мой друг: я их читал.
— У итальянцев есть одна особенность, — продолжал Адриан, — век за веком они в той или иной области дают великих людей. Я не знаю, Лоренс, что здесь влияет — климат, кровь или, может быть, пейзаж?
Сэр Лоренс пожал плечами.
— Как тебе нравится кларет? Понюхай, Динни. Шестьдесят лет тому назад вас еще не было на свете, а мы с Адрианом пешком под стол ходили. Это почти совершенство.
Адриан отхлебнул из своего стакана и кивнул.
— Превосходное вино.
— А ты что скажешь, Динни?
— Я уверена, что оно великолепно, но ничего в этом не смыслю.
— Старик Форсайт оценил бы его. У него был замечательный херес. Чувствуешь букет, Эм?
Леди Монт, держа стакан в руке, оперлась локтем на стол и слегка раздула ноздри.
— Какой вздор! — пробормотала она. — Любой цветок пахнет лучше.
Последовало
всеобщее молчание. Динни первая подняла глаза.— А как поживают Босуэл и Джонсон, тетечка?
— Я только что рассказывала Адриану: Босуэл утрамбовывает каменную площадку, а у Джонсона умерла жена. Бедняга! Он стал другим человеком. Все время насвистывает. Следовало бы записывать эти мелодии.
— Старинные народные песни?
— Нет, современные. Он просто бредит.
— Кстати, о старине, — заметил сэр Лоренс. — Динни, ты читала когда-нибудь такую книжку: «Спроси маму»?
— Нет. Кто автор?
— Сертис… А прочесть следовало бы. Это разъяснение.
— К чему, дядя?
— К современности.
Леди Монт поставила пустой стакан на стол.
— Как умно они сделали, что закрыли тогда выставку картин в тысяча девятисотом году. Помнишь, Лоренс, в Париже… все эти хвостатые штуки? Какие-то желтые и голубые спирали, и пузыри, и лица вверх ногами? Динни, нам, пожалуй, пора наверх.
И когда Блор вслед за этим пришел спросить, не сойдет ли мисс Динни вниз, в кабинет, леди Монт пробормотала:
— Это насчет Джерри Корвена. Не поддерживай, пожалуйста, своего дядю. Он воображает, будто может быть полезным, но он ничего не может…
— Ну, что же, Динни? — спросил сэр Лоренс. — Люблю поговорить с Адрианом: уравновешенный человек, со своим особым складом ума… Я обещал Клер повидаться с Корвеном, но в этом нет никакого смысла, пока не знаешь, что говорить; да и тогда мало смысла. Как ты считаешь?
Динни села на краешек стула и оперлась локтями о колени. Эта поза не предвещала ничего хорошего.
— Судя по тому, что он сказал мне сегодня, дядя Лоренс, его решение твердо: или Клер к нему вернется, или он постарается с ней развестись.
— А как к этому относятся твои родители?
— Они очень этого не хотят.
— Ты знаешь, что на горизонте есть еще некий молодой человек?
— Да.
— У него нет ни гроша.
Динни улыбнулась.
— Мы к этому привыкли.
— Знаю. Но не иметь ни гроша, когда к тому же нет и никакого положения, — штука серьезная. Корвен может потребовать возмещения убытков: он, кажется, мстительный тип.
— Неужели ты думаешь, что он действительно пойдет на такое? В наше время это считается дурным тоном, не правда ли?
— Когда у человека взыграло самолюбие, он перестает считаться с хорошим тоном. Ты, вероятно, не сможешь убедить Клер порвать с этим Крумом?
— Боюсь, что Клер никого не послушается в этом вопросе. Она считает, что в разрыве виноват один Корвен.
— Я лично, — сказал сэр Лоренс, попыхивая сигарой, — сторонник того, чтобы последить за Корвеном, пока он здесь, собрать материал и перейти в контратаку, но ей такой план не нравится.
— Клер считает, что у Корвена впереди блестящая карьера, и не хочет ее портить. Да и потом это так противно…
Сэр Лоренс пожал плечами.
— Как же быть? Закон есть закон. Корвен — член Бартонского клуба… Может быть, поймать его там и уговорить, чтобы он оставил ее в покое, в надежде на то, что разлука смягчит ее сердце?