Джони, о-е! Или назад в СССР - 2
Шрифт:
— Пятьдесят тысяч герц не слышит ни одно человеческое ухо, молодой человек, — с усмешкой сказал профессор. Остальные преподаватели тоже разулыбались.
— Я не говорю, что моё ухо слышит в этом диапазоне. Так настроена колонка, а я что услышу, на то и реагирую.
— Ваша колонка выдаёт такие частоты? От пяти до пятидесяти тысяч герц?
Я грустно кивнул.
— По крайней мере, она так настроена. И то, что слышу я, мне хватает, для сглаживания синусоиды звука в пределах двадцати — двадцати тысяч.
— На слух двадцать тысяч? — тоже недоверчиво спросил профессор.
—
Они долго охали и ахали, предлагали пройти тест моего слуха, но я отказался, сказав: «Хотите, верьте, хотите, не верьте. Мне всё равно».
Они ещё некоторое время поохали, и поахали, а потом другой «профессор» спросил:
— А каким образом вы, молодой человек, закодировали звуки ваших электро-барабанов? У вас есть перфорационный считыватель? Где вы добыли перфокарты ритм-бокса? Это же секрет фирмы!
— Нет. Я пошёл другим путём. Сделал преобразователь акустического сигнала в цифровой формат, записываю его в определённый слот памяти, потом задаю темп, частоту повторов и записываю в «ритмбокс». Каждый слот памяти «ритмбокса» рассчитан на тридцать шесть тактов. Всего слотов пока восемь. Можно сделать сколько угодно.
Все «профессора» впали в ступор, но по-разному. Кто-то просто «завис», пытаясь сказанное мной уложить в свой стандарт восприятия информации, кто-то отвесил челюсть, кто-то с кем-то стал перешёптываться, судя по всему, совершенно не по этой теме.
— И где этот прибор, преобразующий и кодирующий акустический сигнал? Он есть в реале? — спросил главный «профессор». — Это ведь, как я понимаю, уже конечный прибор на который записаны синтезированные звуки?
— Да. На этом устройстве можно ввести тоже тридцать шесть тактов ударных инструментов. А программатор у меня дома. Приезжайте ко мне. Я предлагал товарищу, э-э-э, чтобы вы приехали ко мне. Там бы и посмотрели все мои приспособления. И… Вы ещё не видели мои акустические системы из берёзового шпона.
— Колонки из берёзы? И чего в них удивительного?
— Диффузоры в колонках сделаны из берёзового шпона. Звук — изумительный.
Рты профессоры раскрылись ещё шире.
— Это как это? Из целлюлозы мы делали, но чтобы целиком из дерева?!
— Из тонкого берёзового шпона. Приходите, посмотрите.
Да, именно здесь, на кафедре акустики, я научился рассчитывать и клеить диффузоры, а так же отливать резиновый держатель. Забавно… А теперь их учит Женька, то есть — я, а учить они будут через пять лет меня… Другого меня… Парадокс, ядрён батон!
— Можно же товарищам преподавателям ко мне в гости? — спросил я следователя.
— Конечно можно, — кивнул головой товарищ в сером костюме.
— Ну, тогда, не буду разводить жидким по твёрдому. В качестве подарка на день рождения можете преподнести вон тот осциллограф.
Следователь стукнул себя ладонью по лбу. О чём он подумал, я не знаю, но лицо его стало напряжённым, а глаза заметались, словно, в поиске выхода.
Но, зато он предложил меня подвезти до моего дома на Семёновской.
— Хоть шерсти клок, — подумал я, молча глядя в окно серой «Волги» ГАЗ-24.
Самое трудное для меня — это было удержаться от рекомендаций. Я видел, над чем
они работают. Вернее, не они, а эта лаборатория. Я почему и не стал интересоваться, так как не был уверен, что меня опрашивают настоящие преподаватели Политехнического института. И и на диффузор из берёзового шпона они отреагировали как-то слишком резко. Из чего мы только не делали диффузоры в этой лаборатории… Даже из простого куска фанеры. Может это уже позже, а сейчас они даже и не думают в этом направлении? Может быть, может быть…— Разрешишь, подняться вместе с тобой? — вдруг спросил Следователь.
— Да,, когда же это кончится? — подумал я, но спросил спокойно. — Зачем?
— Я у вас забыл кое-что своё, — проговорил человек в сером костюме и сером пальто, несколько стесняясь.
— Мдять, не презервативы использованные, случайно, в моей двуспальной кровати? — подумал я.
— А ведь я ни разу не видел вашего служебного удостоверения и даже не знаю, как вас зовут, — задумчиво произнёс я. — А вы мне уже, как родной. Что же вы забыли у нас дома, таинственный незнакомец?
— Кхэ-кхэ, — откашлялся следователь и не громко сказал. — Я позволил себе переписать у тебя музыку.
Хмыкнул даже водитель служебной «Волги».
— Что ты хмыкаешь, — озлился следователь, обращая гнев на водителя. — Знаешь, какие у него записи?!
— Вам нравится западный «рок»? Хотя… Разве есть «рок» не западный? Хе-хе-хе… Ну, переписали и переписали. Плёнка хоть хорошая? Не «тип шесть»?
— НЕ-е-е… Я на свой кассетник писал. На «Весну».
— Понятно, — скривился я. — Хотите, я вам вашу «Весну» переделаю? Будет лучше японского звучать…
Следователь оглянулся и посмотрел на меня.
— А долго? У моей дочери тоже день рождения. Ей семнадцать исполняется. Ей в подарок купил.
— Сегодня и перенастрою. Там делов на пару часов. Разбирать и собирать дольше, чем «лечить».
— А не сломаешь?
Я глянул в глаза следователю и улыбнулся. Он судорожно сглотнул.
— Хорошо. Тогда я, что ли, оставлю магнитофон и кассеты?
— Оставляйте.
Имя и отчество свои следователь так и не сказал. Вот, жук!
Глава 13
В квартире на улице Семёновской было чисто прибрано. Везде чисто прибрано, даже на первом этаже и в подвале, где раньше стояли деревянные окованные металлом ящики, наполненные самородным золотом. Ящиков в подвале тоже не было, а жаль. Ящики были качественные: не высокие, с застёжками и ручками для переноски. Ящики были похожи на снарядные времён второй мировой войны, или на небольшие сундуки времён раньших.
— Ну, нет и нет, — подумал я, уже точно зная, что и первый этаж и подвал мне удержать не получится. Тут как бы обе «тайные комнаты» сохранить. Одну, находящуюся в доме с моим адресом, ещё может быть, а вот вторую, расположенную в доме номер десять по улице Пограничной — навряд ли получится. Поэтому, ничего в них строить или устанавливать — типа студий или мастерских — я не собирался. Пользуюсь пока дальней комнатой, как мастерской, ну и ладно. Всё в этом мире временно и нет в этом ничего постояннее… Да-а-а…