Джош
Шрифт:
– Чудеса в решете!
– В голосе Билла недоумение.
– Как это тебя угораздило?
Джош одним прыжком вскакивает на ноги, кашляет, потирает затылок и проклинает себя. Юный Рекс ухмыляется во весь рот, от уха до уха. Гарри смущен, словно это он сам сейчас растянулся на ровном месте, и обеспокоенно оглядывается на тетикларин дом. А Билл едва удерживается от смеха:
– Да у тебя талант, приятель. Может, еще разок, в замедленном темпе?
Рекс прямо закатывается, но Джоша долго, наверно, еще не потянет смеяться шуткам Билла О'Коннора.
– Ты ему ножку, что ли, подставил, Рекс?
– В вопросе Гарри какая-то скрытая забота.
– Ничего он не подставил, - со злобой возражает Билл.
– Это у него у самого, видать,
Дурацкое хихиканье Рекса обезоруживало Джоша, он дорого бы дал, чтобы влепить ему по морде, но ведь это было бы все равно что ударить Бетси. Джош только сквозь зубы проговорил:
– Сами видели, я споткнулся.
– Можешь нам не объяснять, парень.
– Да? Ну и что? Неужели это так смешно? Долго мы еще будем тут болтаться или все-таки пойдем, может быть?
– Идем, конечно, идем. Только до участка Митчелла пять миль и обратно тоже пять миль. Ты как считаешь, дойдешь? А то хороши мы будем, если придется тащить тебя домой на носилках. Пока мы еще только у задней калитки.
Гарри чуть не машет на них руками:
– Прекрати сейчас же, Билл! Что вы оба как с цепи сорвались? Рекс, я тебя излуплю, если ты сию минуту не замолчишь. Споткнулся так споткнулся. Чего вам еще надо? А ну пошли отсюда. Она же нас из окна увидит.
Джош злорадно:
– А уж это будет прямо беда, правда?
– Именно что беда!
– Споткнулся?
– Билл все еще продолжал издеваться и потешаться, но, видно, и он уже почувствовал, что зашел слишком далеко.
– Два раза на одном и том же месте? Ну и ну! Два дня подряд. Надо же.
– Ну что ты прицепился?
– сорвался на крик Джош.
– Подумаешь! Сам, что ли, никогда не спотыкался? Небось когда сам расшибешься, то не хохочешь. Ты имей в виду, мне после вчерашнего безразлично, пойду я с вами или нет. Никакого одолжения вы мне не делаете.
– Что верно, то верно, приятель. Одолжение мы делаем не тебе. Можешь не сомневаться, Бетси права: не родился еще у Плауменов мальчишка, с которым стоит связываться.
– То есть в каком это смысле?
– А в каком хочешь.
Гарри опять пробует восстановить мир:
– Да ладно! Кончайте, слышите?
– Он совсем переполошился.
– Ты что, не понимаешь, Билл, мы же у самой ее калитки!
Но Билл отвечает со злобой:
– Ну и что? Какая теперь разница! Она уже и так все знает. Он же ей все рассказал, это уж точно, рассказал, да еще и передернул. Она даже к двери выйти не захотела. Не одета! Разве так бывало, чтобы она к двери не подошла? Говорил я тебе, что все это представление ничего не значит. Наплевать ему на нее и на нас наплевать. Все ребята Плаумены одним миром мазаны. Надоело мне с ними цацкаться. Чего ради? А этот еще такой желторотый, даже на ногах не стоит.
Гарри ругал Рекса:
– А все твое дурацкое хихиканье. И ноги твои. Вечно суешь их куда не следует. Смотри, что наделал. Надо же, ведь я уж думал, что удастся поправить дело.
В груди у Джоша что-то оборвалось, он словно со стороны увидел, как выпрастывает руки из лямок, тянет с плеч рюкзак. Кровь прилила к голове, кулаки потяжелели от ярости. Гарри бросился между ними:
– Не тронь его, Билл! Слышишь? Назад! Он убьет тебя, Джошуа, он же в два раза тяжелее. Здесь нельзя, Билл! Не здесь. Ты что, не понимаешь, что ли?
Он толкает Билла в грудь, чуть не сбивая с ног, тянет за руку Рекса, и они отступают, а Джош все никак не может сбросить рюкзак, вылезти из лямок, они его сдавили, скрутили, как смирительная рубаха. Гарри, Билл и Рекс уже далеко. Они уходят в сторону железной дороги. Гарри все оглядывается, взволнованно разинув рот, словно никак не может отдышаться. А Рекс знай себе хохочет и так, хохоча, скрывается из виду.
Вот дела! Ну и ну! Каждый день тринадцатое число!
Джош швырнул рюкзак в грязь и охотно пнул бы его, как
футбольный мяч, если бы тридцать лет назад его не носил отец и если бы в нем не лежал завтрак.12
Что делать с днем, который окончился в четверть десятого, а должен был окончиться около четырех? Билл крикнул, что около четырех они будут обратно. Нельзя же вернуться в дом, поглядеть тете Кларе в глаза и сказать: "Я передумал", или: "Я плохо себя чувствую", или: "Мы подрались". За одним признанием потянется другое, если он начинает врать, из этого все равно ничего не выходит.
"Джош, - говорила мама, - с таким лицом, как у тебя, лучше говорить правду".
Вчера он мог вернуться в дом и вести себя так, словно на дороге ровным счетом ничего не произошло. Мог пойти с нею вечером второй раз в церковь в вычищенном, выутюженном, как новенький, костюме, хотя знал, что ребята не придут, но он ничего не обязан был ей объяснять: она-то не знала об их разговоре. Мог потом сидеть в ее огромной столовой за столом, накрытым на десятерых, преспокойно уплетать пирог с мясом и яйцами и ароматный фруктовый кекс и ни в чем не признаваться. Потому что она ни о чем и не спрашивала, а только сама все время извинялась. Вчера были свои трудности. Но сегодня совсем другое дело.
"Будь самим собой, держись спокойно. Иди к ним, и желаю хорошо провести день". Что-то в этом роде она говорила. Как же теперь быть-то? Иди к ним, развлекайся. Ха-ха-ха. Над чем ты смеешься, Джош? Это я развлекаюсь.
И он все-таки пинает рюкзак, хотя его и носил отец и хотя в нем лежит завтрак.
А потом снова вскидывает на одно плечо. Мог ведь лимонад вытечь. Он встряхнул рюкзак, чтобы проверить, цела ли бутылка или превратилась в кучу осколков.
Хорошо провести день. Каким это образом? Анекдот, да и только. Я же ни о ком из них слова дурного не сказал, ничего лишнего не ляпнул. И никого не продал: ни вас, тетя Клара, ни их. Я даже своих двоюродных братцев и то не продал, а они вон какой дрянью оказались, как будто я раньше не знал. Видно, они здесь сильно напылили, в этом тихом лесном углу. Подумать только. К ней ведь уже полтора года никто не приезжал. Такие милые мальчики, ждут меня с нетерпением. Да уж, ждут! Они меня прикончили и похоронили раньше, чем я приехал. Нет, правда, тетя Клара, должны же вы знать, что они собой представляют на самом деле. Как можно прожить здесь целую жизнь и не понять, что к чему. Но при ней-то они действительно хорошие. Не могу я их понять. Провожают ее по улице. На том пути. И на обратном. Толпятся вокруг. Помогают нести книги. Да, мисс Плаумен. Нет, мисс Плаумен. Как у вас с дровами? Не надо ли наколоть? Утром во вторник, как обычно, моем полы? Заморочили меня эти ребята.
Джош шагал по высокой траве. Репьи цеплялись за шнурки его ботинок, колючие семена набивались в носки и больно царапали ноги. Обходил подальше мутноглазых коров с огромными, как крючья, рогами.
Надо куда-то уйти, нельзя слоняться поблизости, не то еще заметит кто-нибудь из взрослых и тут же побежит докладывать тете Кларе. "Что это ваш племянник поделывает на задах у вас за садом? Один-одинешенек и пасмурный, как день ненастный".
Вдруг мелькнула мысль о змеях.
Бр-р-р! Господи! Страшно подумать. И нет никого из местных, того же Билла, Гарри или Рекса, кто мог бы принять на себя основной удар. Их-то змеи все равно жалить не станут. Такого змея если ужалит, сама же подохнет.
13
Ты должен принять решение, Джош, и поскорее. Куда, скажем, тебе теперь податься?
Если останешься здесь - могут заметить любопытные взрослые, если выйдешь на луг - могут подцепить на рога коровы, а заберешься в буш - там змеи. Не теряй чувства юмора, Джош. Может, тебе суждено умереть от старости, представь себе, сколько еще лет на это потребуется.
Будто это не он, а кто-то другой, Джош непринужденной походкой зашагал к железнодорожной станции. Дошел до ручья и спрятался под дощатыми мостками, где в субботу вечером споткнулся и ушиб ногу.