Джулиан Ассанж. Неавторизованная автобиография

Сайентология культивировала обширную манипулятивную сеть. Она преследовала газеты, своих бывших членов и многих других людей с помощью юридических процедур и нелегального запугивания, хотя сама до сих пор является объектом расследования ФБР. Свое религиозное учение эта церковь самым подлым образом считает коммерческой тайной и предметом авторского права. Спустя годы WikiLeaks вскрыл ее секреты, опубликовав подборку этих абсурдных рассуждений, каждую страницу которых украшает фраза «Копирайт 1966, Л. Рон Хаббард. Все права защищены»: «Состояние Очищения великолепно. Мы ждали этого состояния очень долго. Когда индивид достигает Очищения, он совершает Прыжок». Если позволите игру слов, то противостояние этим психам принесло мне чистоту понимания. Борьба с церковью — это не просто борьба Сети с кучкой чокнутых, у которых карманы набиты деньгами. Это борьба против попыток корпораций подавлять Интернет и свободу слова. Это борьба за интеллектуальную собственность, за саму суть самовыражения и принципы беспрепятственного доступа к информации. В год, когда меня судили, я писал об этом, я указывал, как прецеденты, устанавливаемые сегодня сайентологией, могут завтра оказаться мощными орудиями корпоративной тирании. Я всегда был борцом до мозга костей, и в тот год все время, что не проводил с сыном, уходило на создание, скажем так, глобальных платформ местного протеста. Мы митинговали около здания сайентологов, например, на Флиндерс-стрит, раздавая прохожим буклеты, а также выступали в списках рассылки и на форумах против каждой их попытки давить на свободу слова.

Это была дорога от локального к глобальному и назад. Мой любимый вид путешествий.

7. В будущее — дорогой точных наук

Ближе к концу 1998 года я написал электронное письмо многим славным людям из разных стран. Я покидал Мельбурн — «самый удобный для жизни город на планете», — чтобы броситься в далекий незнакомый мир снега, льда, грязи на дорогах и рухнувшего коммунизма. Я не знаю, как находят собеседников и соратников другие люди, но мой подход всегда был несколько экзистенциальным. Понравилось чье-то лицо. Встретил человека, который любит те же книги. Кто-то интересен тем, что создал хорошую группу или выступил против старцев из вонючего местного совета. А возможно, ты просто с кем-то проболтал до утра. Тогда я не был никаким руководителем, но и потом, возглавив собственное дело, не изменил своим принципам: двигайся вперед и продолжай доверять людям. Поэтому в своей рассылке я написал: «Если кто захочет посидеть, попить пива, а может, выпить водки под сочный кусок сибирской медвежатины или просто скоротать вечер за болтовней, прошу, дайте мне знать».

28 октября 1998 г. Сан-Франциско

05 ноября 1998 г. Лондон

06 ноября 1998 г. Франкфурт, Берлин

09 ноября 1998 г. Польша, Словения, Восточная Европа

15 ноября 1998 г. Хельсинки

16 ноября 1998 г. Санкт-Петербург

20 ноября 1998 г. Москва

25 ноября 1998 г. Иркутск

29 ноября 1998 г. Улан-Батор

03 декабря 1998 г. Пекин

Поездка была внушительной, но все получилось. Я знакомился, оставался на ночь, ел и пил с похожими на меня молодыми людьми, ездил по всей Европе и Азии и на каждом углу ощущал, что вижу новый мир. Это был мир, куда-то мчащийся изо всех сил; мир людей, до конца не понимающих, чем все обернется, как нужно выражать свои убеждения, зачем делиться своими технологиями, — и тем не менее все они открывали мне на что-то глаза.

Некоторые люди обладают талантом дружить. Возможно, такая черта присуща именно лидерам. Прежде и я был этим одарен, а сегодня уже не уверен в этом. После путешествия по миру я вернулся в Мельбурн и начал подумывать об учебе. Поступил в Мельбурнский университет и стал изучать математику и физику. Там я познакомился с классным парнем по имени Дэниел Мэтьюз — блестящий ум, фантастические способности, свежее мышление и самостоятельные политические суждения. Узнал еще нескольких людей, которые разделяли мои политические взгляды. Конечно, и друзья, и сокурсники понимали всю мощь Интернета, но Дэн был единственным, кто разделял обе мои страсти. Он действительно понимал, какие возможности открывают новые технологии активистам. Как-то он написал длинное стихотворение «Если бы вы видели». Мне понравилась его славная и идеалистическая интонация, и я разместил стихи в своем блоге:

Простые люди, не проповедующие никаких — измов, Стояли там, пожимая плечами: я лишь человек! И бросались через границы, привечая соседей, И играли с детьми, глядя в будущее, И ждали не свершений, а лишь продолжения жизни.

Не думаю, что есть люди, которым незнакома надежда, исходящая от этих строк. Мы вместе с сыном тогда жили в восточном районе Мельбурна. Он ходил в школу Бокс-хилл, а я глубоко зарылся в математические проблемы. Мне казалось, что активизм и новые технологии уже сближаются, и в 1999 году я основал совершенно новую организацию leaks.org. Ей, как и многим едва оперившимся птенцам, катастрофически не хватало питания, поэтому мое начинание ничем не кончилось, но идея и название засели у меня в голове. Я уже говорил, что будущее виделось мне в новых друзьях и новых проблемах. В истине, раскрываемой при помощи математики, было нечто прекрасное, безупречное и справедливое, и я все больше осваивал именно эту сферу; теперь я изучал проблемы не каждую в отдельности, а учился видеть их в нравственном контексте совершенной квантовой механики.

В университет я поступил в 2003 году. Конечно, очень поздно для моего возраста, но я шел к этому тяжело и долго. Мельбурнский университет — второй старейший университет Австралии, официальное светское заведение под эгидой государства. Учебные корпуса находятся в Парквилле, тенистой части города, обильно украшенной викторианскими террасами, и мне грела душу мысль, что я буду учиться именно в этом месте. Математикой я всегда увлекался и довольно легко справлялся с нею, меня интересовали и ее история, и практическая сторона, еще маленьким мальчиком я конструировал какие-то механизмы и приборы. Когда с большим запозданием я начал изучать математику в университете, то был в курсе всего, чем занимаются лучшие криптографы, которые заодно пытались делать деньги на интернетовском буме; правда, я чувствовал уже некоторую пресыщенность криптографией. Мой хакерский опыт усложнял, а не упрощал понимание мира, может быть, поэтому я так стремился найти пристанище в царстве чистой науки.

Сперва университет навеял мне мысли о тихой мастерской для инвалидов, выписанных из психбольницы. Все оказалось ужасно монотонным и скучным; каждый день был четко структурирован; студенты и преподаватели выглядели погруженными во что-то свое; в общем, складывалось впечатление, будто воздух реального мира не проникал в это заведение благодаря установленным там фильтрам. Конечно, ничьей вины не было, но я с трудом находил общий язык с другими студентами, видимо, сказывались и пятнадцатилетняя разница в возрасте, и испытания, через которые мне пришлось пройти. Неприкаянные годы детства, взлеты и падения юности, сумятица подпольной работы, внимание СМИ во время суда — после всего этого казалось странным вдруг стать правильным и послушным студентом. Но я твердо намеревался освоить премудрости квантовой механики и чистой математики. Я очень хотел выжать из них все возможное, так как надеялся, что приобретенные знания послужат хорошим импульсом двигаться дальше. За краткое время я с головой ушел в изучение научных школ в физике, от Нильса Бора и Гейзенберга до Фейнмана, про себя я мечтал стать важной фигурой если не в самом университете, то в математическом сообществе.

Помню, как однажды отправился в Университет Нового Южного Уэльса на несколько сложных курсов по математике. То было приятное время, я восстановил контакт со своим реальным отцом — об этом расскажу несколько позже — и каждое утро ездил в университет на велосипеде. Однажды, когда я поворачивал, откуда ни возьмись, выехал грузовик и отшвырнул меня так, что я отлетел в канаву. Рука была сломана в шести местах. Меня подобрали и повезли в больницу, а там наложили гипс. Мне также вкололи трамадол. Этот синтетический опиат обладал странным и интересным эффектом: не мешая ясности мысли, он избавил меня от всех переживаний — того, что называют психологической болью. Скажем, во время трудной беседы я испытывал бы лишь позитивные эмоции, а негативные стороны разговора не воспринимал бы. После больницы я отправился на занятия и почувствовал сильное сердцебиение. Случился «сбой системы»: я вдруг забыл, как ставить ногу, чтобы сделать шаг. Но хуже, что сбились мои социальные «настройки»: я утратил какие-то ориентиры и плохо представлял, как, например, следует относиться к врущему человеку.

Так работал мой разум в то время. Изучение квантовой механики заставило меня осмыслять меру боли и удовольствия и решать, как их можно, с одной стороны, сбалансировать в жизни, а с другой — что произойдет, если одного будет больше, чем другого. В этом смысле сломанная рука была важна как аналогия, метафора образа действий, который необходим, чтобы добиться перемен и сохранить эти достижения. Наверное, звучит странно. Я хочу сказать, что это побудило меня задуматься, что отдельные события могут иметь весьма далеко идущие последствия. Я сломал руку, ее нужно было лечить, в каком-то смысле делать заново. И я начал обдумывать вот что: как вылечить несправедливость, которую я видел вокруг, как можно переделать мир с помощью политических актов. Таким образом я приходил к пониманию философии перемен и уверен, что она повлияла на все, что я делал потом. Конечно, в университете — с его по-монастырски душной, оторванной от практики атмосферой — подобные идеи невозможно продиагностировать на живучесть. Но сам процесс для меня начался именно с того времени, когда укрепилось мое понимание причинно-следственных отношений.

И тем не менее моя нетерпимость к чуждым мне вещам была очевидна. Возможно, даже слишком бросалась в глаза. Но что тут поделаешь? На нашем факультете действовал научный проект по изучению песка, поскольку американцы столкнулись с проблемой песка во время своих приключений на Ближнем Востоке. Какая-то женщина приехала к нам и выступила с лекцией о том, как это прекрасно — участвовать в тестировании военных разработок, помогать отправке грузовых самолетов, которые во время первой войны в Персидском заливе бомбили отступавшие иракские войска и устроили там настоящую бойню. Я подумал: «А чего это мы сидим тут и слушаем массовых убийц?» До меня тогда дошло, как люди, зарабатывающие на войне, используют университеты. Было четко видно, например, как все это проделывает на своих конференциях Организация оборонной науки и техники Австралии. Годы занятий квантовой механикой, натренировавшие мой мозг и приучившие к строгости мысли, сделали свое дело. В моем сознании наконец произошло нужное сцепление: и размышления о причинно-следственных связях, и ужас перед военным беспределом, и все более глубокое понимание внешней политики Запада — все стало складываться в полноценную картину. Становилось очевидным: нужны новые механизмы и совершенно новые инструменты, позволяющие воспользоваться плодами науки, и все это надо направить на общее благо. Не ради выгоды отдельных организаций, а ради истины. Мне нравилось изучать физику, но она не спасала меня от ненависти к государственным институциям, более того — мое отвращение только росло. Я видел мягкотелость многих ученых, видел их готовность принять спонсорскую помощь независимо от того, насколько подлы, жестоки и антиинтеллектуальны были люди и организации, ее выделявшие. И это тоже стало частью моего университетского образования.

Как-то раз я представлял наш университет на национальной олимпиаде по физике. На церемонии награждения декан факультета физики Австралийского национального университета показал на победителей рукой и заявил: «Вы — сливки австралийской физики». Я огляделся и подумал: «Боже всемогущий, надеюсь, он ошибается». Но в той компании у меня возникла тайная надежда, что мой интерес к квантовой механике может принести и нечто более полезное, чем заставить университетское начальство зардеться от гордости. Как и многие компьютерные специалисты из разных стран, я считал, что квантовая механика — это еще и методология, дающая нам понимание справедливости.