Джулиан Ассанж. Неавторизованная автобиография
Шрифт:
Хочу сказать несколько слов о роли технологий в моем проекте. Интернет сам по себе вовсе не наделяет нас свободой. Это лишь дешевый способ размещения контента и возможность издавать его на международном уровне, выходя за рамки местной цензуры. Но он не дает никакой дополнительной свободы. И если вам хочется свободы, то даже в эпоху Интернета вы должны за нее бороться. Египетские события 2011 года назвали твиттер-революцией, как будто режим Мубарака был сметен из-за флешмоба, устроенного в Кремниевой долине. И этот вымысел популярен не случайно: он подкрепляет американское восприятие своей роли в мире как изначально благотворной. Он также подкрепляет склонность американцев рассматривать любую форму народного стремления к свободе и демократии как проявление американского духа. Поэтому заявление Хиллари Клинтон, что «Мубарак — отличный парень и должен остаться на своем посту», за считаные мгновения превратилось в: «Разве не здорово то, что сделали египтяне, и разве не здорово им в этом помогли США?» Я никогда не пойму, как такое
Борьба с деспотическими режимами начинается и заканчивается борьбой за информацию и за коммуникации. Египетская революция не была твиттер-революцией, точно так же как Французская революция не была революцией печатного станка и политического памфлета. Обе эти революции — это протест людей, делящихся друг с другом информацией и идеями с помощью доступных технологий и выражающих свои мысли в публичном пространстве. Мой друг Джон Пилгер был абсолютно прав, заявив, что правительство США боится не WikiLeaks и не Джулиана Ассанжа. Какое кому дело до того, что знаю я? Какое кому дело, что знает WikiLeaks? Это совсем не имеет значения. Опасность в другом: что знаете вы? Все дело в вас.
Вернемся в Мельбурн, в 2006 год. Я был рад увидеть, что старый хакерский дух еще теплится. Наша группа обитала в доме 177 на Грэттен-стрит, рядом с оживленной дорогой, и наши математические развлечения и ночные занятия, я уверен, очень способствовали всеобъемлющему хаосу в нашем хозяйстве. Спеша все проработать, я малевал алгебраические формулы и диаграммы сперва на доске, потом на стенах, на окнах, на столах и вообще на любой плоской поверхности. Иногда шум машин с улицы совсем не давал сконцентрироваться. Тогда мы, действуя в старом стиле, взломали городскую систему регулирования дорожного движения и установили на светофорах постоянный зеленый свет. На время, хотя и ненадолго, машины перестали газовать перед нашим окном.
Примерно в это время я стал задумываться о своем родном отце. Я не видел его, когда был ребенком. Своего приемного отца я вспоминал как заботливого родителя и всегда был предан ему. Звал я его папой. О моем настоящем отце мы особенно не говорили, ни злого слова, ни доброго; полагаю, мать просто вела себя тактично по отношению к Бретту. Мы ничего не знали друг о друге, и в то время это было нормально для Австралии: не стоило отравлять жизнь новой семье регулярными и, возможно, досадными напоминаниями о прошлом. Мое детство по большей части было лишено какого-либо давления, и об отце я думал нечасто.
Но в возрасте полового созревания с мальчиками что-то происходит: чувствуешь внезапный прилив самосознания и, хочется надеяться, интеллекта. Ты неожиданно принимаешь мир и отвергаешь некоторые его стороны. Вскоре я сам стал отцом, и образование мне давали книги. Они имели для меня особое значение — Достоевский, Кёстлер, Кафка. Полагаю, в то время я еще не мог осознать, что источник моего интереса к ним вовсе нельзя назвать неисповедимым. Потребовались годы, чтобы понять: все дело в моем отце. Тогда идея найти его представлялась мне лишней эмоциональной нагрузкой, но все же я чувствовал какое-то незримое воздействие. После окончания университета я пришел к выводу, что своей личностью во многом обязан этой невидимой персоне, которая, возможно, в чем-то помогла мне.
Мы обменялись несколькими письмами, поболтали по телефону. А потом я отправился в Сидней на встречу с ним. Ощущение было странное. Мой отец, его подруга и сын приехали в аэропорт встретить меня. Я взял с собой велосипед, и отец решил проехаться на нем до их дома в Ньютауне, пока мы добирались туда на машине. Подруга отца, кинопродюсер, была явно без ума от него; мне она показалась интересной и явно незаурядной женщиной. Мой отец в тридцатипятилетнем возрасте решил переучиться на актера. Не знаю, открыло ли это ему глаза на что-то новое или, наоборот, закрыло, но в любом случае приезд в тот дом и встреча с ними произвели на меня сильное впечатление. Еще там со мной произошел довольно любопытный случай. Вечером я бродил по дому, изучая содержимое книжных шкафов. И чем дольше я это делал, тем больше злился: там стояли, полка за полкой, те же самые книги, что покупал и читал я. Внезапно меня осенило: ведь мне пришлось начинать с нуля, с самой нижней ступеньки, я выковывал себя сам, проходя через множество испытаний и злоключений, но если бы я знал отца все это время, то мог бы просто брать книги с этих полок.
Может быть, чувство досады было слишком обостренным из-за работы, которой я тогда занимался; из-за моих исследований причинно-следственных отношений; из-за попыток найти научную основу для понимания связи между частным человеком и властью. Так или иначе, ощущение я испытал сильное. Я был словно наэлектризован. Именно в те минуты до меня дошло, что между нами есть генетическая связь, касавшаяся и склада ума, и черт характера. Наверное, я многое упустил, не имея возможности соотносить себя с ним и учиться у него. Во время того визита меня потрясло чувство, что я слишком много делал сам.
Возможно, тесно общаясь с отцом, я сформировался бы гораздо быстрее. Проблема была не в любви, а во взаимопонимании. Он обладал особенной, явно культивированной добротой, заставлявшей тепло относиться к нему; говорить с ним было легко, хотя иногда он вел себя замкнуто. Нам по-прежнему просто общаться благодаря мгновенному пониманию, будто мы с ним всегда находимся на одной волне. Рядом со мной никогда не было наставника, и по зрелом размышлении я пришел к выводу, что это всегда создавало для меня проблему. Мне приходилось самому конструировать себя и доставляло особую радость быть наставником для других. Странное дело. Всегда приходится играть роль сильного человека.Я всегда знал, что отличаюсь от других, но встреча с отцом смягчила это ощущение. Наверное, людям со мной не очень легко. Я родился склонным к спорам. А в мире так много всего, что нужно и можно исправить, и так мало на это времени. Мой отец преподавал йогу, и однажды рано утром я отправился с ним на занятие, после чего все вместе пошли в кафе позавтракать. Люди были счастливы, они пили апельсиновый сок и все такое, и вдруг я завел дурацкий разговор о государственной поддержке материнства. В воздухе повисло напряжение, которое невозможно было не уловить, но я вцепился в свою тему и продолжал чего-то доказывать, хотя совсем не знал своих собеседников. Они один за другим покидали столик, и в конце концов рядом со мной никого не осталось. Большинство людей, садясь за стол, пытаются найти между собой что-то общее, но я — другой и почему-то стремлюсь найти различия. Люди заплатили по 25 долларов, чтобы расслабиться, а в итоге им пришлось пить сок с каким-то парнем, пытающимся устроить бурные дебаты. Но это лишь часть правды. Дело в том, что никакая релаксация на меня не действует. Я знаю свои недостатки.
А мой отец? Я видел, что он такой же, как я. Может быть, я все придумал и мне вовсе не нужно было расти в окружении его книг и под его покровительством? По крайней мере я научился сопротивляться, жить своим умом и знаю, где найти точку опоры, а не полагаюсь на поддержку отца и на его связи. Как он сам, когда был с моей матерью в 1960е годы, заявлял, что личная жизнь растворяется в политической борьбе. И может быть, мое детское решение избегать знакомства с отцом — принцип, который я соблюдал все эти годы, — это проявление моей личной политики? Я хотел найти свой, ни на что не похожий, способ существования и к 2006 году уже знал, что мир должен быть вылечен от покровительства, выгоды, тайных сговоров, взаимно гарантированных услуг — всей той инфекции, которая разъедает его, а потом взрывает изнутри.
8. Рождение WikiLeaks
Долгожданный момент наступил: колеса закрутились, и наш WikiLeaks отправился в свое путешествие. Я видел изнутри множество организаций, как при дневном свете, когда заходил туда для разных встреч, так и по ночам, когда взламывал их системы и совершал долгие прогулки по их порталам. Но в 2006 году время познавательных экскурсий закончилось. Пришла пора всерьез взяться за государственные учреждения и правительственные институты, идти по следу их секретов и вытаскивать наружу все их темные дела. Я не считал себя политическим мыслителем со своей оригинальной системой взглядов, но я хорошо разбирался в современных технологиях и научился понимать, как устроены властные структуры. Именно с них я намеревался ободрать все шкуры, вплоть до костей, именно для них я готовил ванны с кислотой. Перед нами стоял выбор. Либо мы продолжаем благодушно жить: беспокоиться о своем ипотечном кредите, добиваться известности, благосостояния и даже настоящей любви. Либо мы способны заняться целым миром: исследовать его до нутра, говорить о нем без обиняков, ничего не скрывая, и проверять, насколько справедливы и праведны его деяния.
Когда вы надолго застреваете в какой-нибудь организации, то начинаете разбираться, благодаря чему она держится на плаву и защищает свои интересы: власть, покровительство, подхалимство, круговая порука и маркетинговые стратегии. Такова правда, на которой держится весь мир, и я давно уже понял, что большинство его институций пойдет на любые жертвы, но будут отрицать это до самого конца. Неважно, идет ли речь о правительстве Кении или банке Julius Baer, — все они работают лишь на себя, берут под защиту сообщества ловких людей, умеющих создавать для своих патронов прибыль и оказывать им нужную поддержку; тогда как обычные граждане брошены своими государствами на произвол судьбы. Что такое патронажные сети — мне пришлось узнать еще в подростковом возрасте, и я отлично разбираюсь в их мотивах и механизмах работы. Каждый человек или организация, выступающие против них, могут быть уничтожены любыми методами; на страже их интересов стоят и суды, и агентурные разведки, и пресса. Я был готов к этому. Для защиты источников я отточил технологии и методы криптографии до такой степени, что сам не знал, кто эти источники. Мы имели опыт активистской работы и были готовы разоблачать власть. У нас не было офисов, но были ноутбуки и паспорта. Наши серверы находились в разных странах. Мы знали, что должны стать самой надежной платформой для информаторов — безопаснее мир еще не видел. У нас была смекалка. У нас была философия. Игра началась. Я зарегистрировал WikiLeaks.org 4 октября 2006 года. Наверное, я уже тогда знал, что моя обычная жизнь, если о таковой вообще могла идти речь, больше никогда не будет прежней.