Еда и патроны

Хотя желание полюбоваться результатами гнева толпы было велико, я предпочёл не повторять вынужденных ошибок своих подопечных, возможно уже бывших, и направил пошедшего рысью Востока влево от шоссе, к промзоне.

Чёрт. Не знай я, что здесь производили, наверняка принял бы эти нагромождения металла за адские машины. Найти место более подходящее для них, чем преисподняя, трудно. Так и вижу кучи вопящих грешников, которых зачерпывают огромные ковши и с диким лязгом тащат до чанов, где вовсю кипит бесовское варево, и обезумевшие от ужаса грешники падают вниз, и варятся, корчась и стеная в кипящей маслянистой субстанции, чёрной, как дёготь, пока та не покроется розовато-жёлтыми разводами от выпаренных жира, лимфы и крови, пока отслоившаяся кожа не расползётся лоскутами, пока мясо, сойдя с костей, не распадётся на пряди, а сами кости не рассыплются, став хрупкими как стекло. И бежит адский бульон по кривым трубам, и разливается в грязные корыта, и приходят к ним твари из самых тёмных уголков преисподней чтобы жрать, отрыгивать и снова жрать грешные души.

Бля, придёт же такое в голову. Но остатки оборудования, возвышающиеся между заросших железобетонных ангаров, и вправду смотрелись чудовищно. Этакая бесформенная мешанина из полусгнивших цистерн, опор, балок, труб и лестниц — ржавые монументы былой индустриальной мощи, достигающие двадцати-двадцати пяти метров вверх, поскрипывающие на ветру расшатавшимися, узлами. Теперь уже трудно понять, как действовали эти агрегаты, дававшие работу немалой части населения десятитысячного микрорайона. Некоторые рухнули и лежали на земле грудой металлолома, другие были близки к этому, теснимые лесом, безжалостно разрушающим фундаменты, и подтачиваемые коррозией. В одной из прогнивших стальных бочек слышался скрежет когтей по тонким стенкам. Должно быть крысы свили гнездо. Верхотуру «адских машин» облюбовали вороны.

Я спешился и взял коня под уздцы. Не хотелось привлекать внимание высоким силуэтом, да стрелять с седла не приучен.

Мы благополучно миновали кладбище достижений народного хозяйства и уже приближались к выезду из Юрьевца, когда из-за угла впередистоящей бетонной коробки мне наперерез вырулил задумчивый субъект. Он остановился, краем глаза заметив направленный в его сторону АПБ, и поднял замотанные лоскутами тряпья руки. Между нами было метров двадцать.

— Нет-нет! — вовремя опомнился мыслитель, потому как спусковой крючок уже почти выбрал ход. — Я не заразный! Не стреляй!

— А руки почему замотаны? — сам не ожидал от себя такого вопроса, до сих пор не пойму, зачем его задал, вместо того, чтобы влепить пулю потенциальному разносчику инфекции.

— Это не то! — просиял везунчик щербатой улыбкой и принялся разматывать свои клешни. — Это не копоть! Я сам… — запнулся он, развязывая зубами узел. — Сам боялся. Думал — всё, амба, приехали. Ан нет, поживём ещё! Во, глянь.

— Стой тихо. Я и отсюда прекрасно твои гнойники вижу.

— А знаешь, что это такое? Ящур! Всего лишь сраный ящур! — мужик утёр рукавом слёзы счастья и, подняв глаза к небу, перекрестился. — Спасибо, господи.

— Откуда известно? Ты медик?

— Я — нет, а вот человек, что здесь недавно с теми бандитами проезжал — дай ему бог здоровья — медик. Сразу видно. Он-то и сказал, мол, хуйня это всё, а не чёртова копоть. Ящур, мол, у вас. А и действительно, я, как услыхал, так и вспомнил сразу — тут ведь до войны, вон, через дорогу и направо, институт какой-то был, по животным, лекарства для скотины домашней испытывали. А у скотины какая первейшая напасть? Ящур! Испытывали-то, небось, на свиньях больных, да коровах. Тут и хоронили. Почто далеко возить, когда лес кругом? А теперь — я вот что думаю — воды-то грунтовые могильник этот вскрыли, да всю заразу к нам в Лакинск и принесли! Сами хороши, конечно. Развели панику — копоть-копоть! Ну, ничего-ничего, не велика беда. Старые скважины засыплем, новые выроем, и заживём лучше прежнего, — мужик вдруг погрустнел и начал прилаживать назад размотанные бинты. — Людей только жаль. Зазря под владимирскими пулемётами легли. Эх… Как теперь с этими мразями уживаться? — он, не обращая больше внимания на готовый к стрельбе АПБ, развернулся ко мне спиной и побрёл в сторону Лакинска.

Последнее время стал всё чаще ловить себя на том, что испытываю обиду. Всегда терпеть не мог обиженных, а тут такой конфуз. Вот и сейчас опять. Сколько там положил пулемётчик возле КПП «предупредительной» очередью? Двадцать восемь голов. Двадцать восемь безоружных, нуждающихся в медицинской помощи жалких ничтожных обывателей. Они никого не замочили, не кинули на бабло, не насиловали ни чьих сестёр, дочерей, матерей, не ставили ни чей авторитет публично под сомнение. Они просто хотели поговорить. Хотели, чтобы к ним вышел медик, и вынес вердикт — жить или умереть. Будь этот медик толковым и верным клятве, всё бы закончилось прекрасно. Даже дай он второй ответ, толпа, понурив головы, так же спокойно расползлась бы доживать недолгий век по родным углам, или искать спасения на новом месте. Но вместо медика они дождались очереди из ПКМа. Один мудак один раз нажал на спуск и сделал тридцать восемь трупов. И что, его заклеймят позором? Да нихуя. Он выполнял приказ, защищая родной город от смертельной угрозы. А теперь возьмём меня. Не знаю, сколько точно на моём счету покойников, думаю — не больше сотни. Сотня трупов за десять лет активной трудовой деятельности! Итак, я — десять ублюдков в год, тот ухарь — двадцать восемь божьих овечек за пять секунд. На кого боязливо косятся и шепчут, думая, что их не слышно: «Это тот самый. Точно тебе говорю. Он из людей мозг через глазницы высасывает, а детей жрёт целиком»? Ёбаные неблагодарные твари. Я всего-то двух малолеток замочил, и то, когда сам был таким же сопляком. И уж точно их не жрал. Ну, Бабу только покусал слегка. А эти сплетни про высасывание мозгов — вообще полная чушь! Какая безграмотная падла такое выдумала? Найти бы суку, да продемонстрировать, как на самом деле мозг из черепа извлекается. Э-хе-хе. Мир полон глупости и предрассудков. Хотя, с другой стороны, в нашей профессии репутация — чем хуже, тем лучше. Может и чёрт с ними? Пусть болтают. Хм… Думаю, будет не лишним даже пустить пару-тройку слушков от себя лично.

На расстояние прямой видимости с группой Ткача я вышел уже через час. Всё это время пришлось пробираться через нестройные ряды ящурных возвращенцев, заполонивших дорогу собой и своим барахлом. Многие, судя по нагруженным повозкам, собирались покидать родной посёлок если не навсегда, то явно не на недельку-другую.

Ещё минут через двадцать показались окраины Лакинска.

На сей раз Ткач решил не искушать судьбу и, дабы избежать конфликта с готовящемся к мучительной смерти населением, без отлагательств огласил добрую весть:

— Жители города Лакинск, — начал он речь комплиментом, — призываю вас не предпринимать необдуманных действий! Слухи о распространении чёртовой копоти — ложь! Ваши больные инфицированы ящуром! Это не смертельное заболевание! Вам есть что терять! Будьте благоразумны! Не препятствуйте нашему проходу через город! И мы не причиним вам вреда!

Голос его был слегка искажён и резонировал. Видно успели смастерить рупор. Сообразительные. Да и вообще, неплохой способ пересечения территории с потенциально враждебным населением. Входишь в городишко и сразу, не останавливаясь, начинаешь орать во всю глотку поразительную хуйню. Например: «Граждане Кислодрищенска, командование Громадной Освободительной Всенародной Непобедимой Армии берёт вас под свою защиту! Через двадцать минут здесь будет проходить многотысячная колонна военной техники в сопровождении десяти бронепоездов и пяти линкоров, отправленная нашим мудрым Вождём в победоносный поход на заокеанского врага, готовящего коварный план вторжения! Просим не препятствовать проходу колонны, и не кормить солдат, что может понизить их боевой дух! Во избежание трагических случайностей рекомендуем укрыться в подвалах! Источники подозрительного движения будут уничтожаться точными ковровыми бомбардировками и ракетными ударами с орбиты!». А сам тем временем, пока население пытается осмыслить услышанное и пребывает в замешательстве, продвигаешься к выходу. Кстати, неплохо звучит. Нужно будет при случае опробовать.

Когда я вошёл в Лакинск следом за наёмниками, проведённая ими разъяснительная работа уже принесла плоды: лица ящурных больных светились придурковатыми улыбками, многие из «записных покойников» крестились, обратив взоры в сторону часовни, некоторые стоя на коленях. Один оборванец, с красными глазами на опухшей роже, носился от дома к дому, орал: «Славьте господа!» и норовил обняться с каждым встречным. Судя по растопыренным клешням, эта участь была уготована и мне. Наличие под целью объятий такого немаловажного фактора, как конь, любвеобильного безумца не смущало, но вот направленный в лицо глушитель АПБ быстро заставил изменить траекторию. Остальные внимания на меня почти не обращали, а когда подтянулись первые возвращенцы, то и вовсе перестали замечать, устремившись к растущей шумной толпе.

Что ж, ещё один шажок к призрачной цели. Следующий — Петушки. Городок с весёлым названием и совсем невесёлой репутацией. Никогда прежде там не бывал, но наслышан. И слухи эти меня здорово тревожат. Меня — того, кто вырос в пристанище греха и мерзости, того, кто якшается с людоедами, работорговцами, мародёрами и вероотступниками, того, кто отправил в ад сотню ублюдков, треть — ещё при жизни. Но предстоящий визит в Петушки меня почти пугал.

Судя по размеру шрифта и кружочка на моей карте, до войны Петушки могли похвастать населением тысяч в двадцать. Из немногочисленных предприятий самым жизнеспособным оказался маслосырзавод, до последнего работавший на сырье, производимом местными фермами. По слухам, петушкинцы, как и все, медленно вымирая, прожили в своём городе ещё три с лишним десятка лет, прежде чем… исчезнуть. Да, вымирание деревень, посёлков и небольших городков — дело обычное, но так, чтобы в один день… До Владимира — ближайшего крупного соседа — от Петушков шестьдесят километров. Связь между ними поддерживалась постоянно, в том числе и радиосвязь. А тут вдруг — бац. Ни слуху, ни духу. Потом якобы бродяги рассказывали, что видели на дороге и в лесу, недалеко от города, сотни свежих человеческих костей с обрывками одежды, россыпи гильз и странные зарубки на деревьях, в виде ни то пятерни, ни то восходящего солнца. Те смельчаки, что рискнул пойти дальше, уже ничего добавить не смогли, так как больше их никто не встречал. А ещё через некоторое время по Владимиру и окрестностям поползли слухи о чудовищных тварях, обосновавшихся в Петушках. Вариантов, разумеется, было огромное множество — от полудиких кочевых племён с севера, до лишённых рассудка и человеческого облика выродков, пришедших аж из радиоактивной пустыни, ранее известной как Европа. Напоминает сказку об обитателях арзамасского топливного хранилища. Масштаб другой, мотивы те же. Пустая страшилка? Может быть. Вот только вестей из Петушков за последние два десятка лет так и не пришло, как и смельчаков туда отправлявшихся.

За Лакинском дорога, ранее имевшая хоть чуть-чуть, но пользуемый вид, с каждым пройденным километром всё больше превращалась в широкую лесную тропу. Через несколько часов пути уже ничто не напоминало об асфальтовом полотне трассы М7. Оно полностью заросло землёй, а ту, в свою очередь, покрывала сохнущая трава с единственным различимым следом проехавшей недавно телеги.

Муромские сосновые леса постепенно сменились лиственными, точнее — голыми, с редким вкраплением тёмных, едва не до черноты, елей, в окружении громадных лип, ясеней и дубов. Паутина ветвей здесь до того плотная, что даже без листвы даёт тень не хуже чем в сосновом бору. Молодняку не просто выжить в тёмном подлеске, он тонок и чахл, зато папоротник вовсю разросся, и теперь его сухие мёртвые листья покрывали землю грязно-бурым ковром. Дважды я замечал кабаньи лёжки, прямо возле дороги, а ближе к полудню в нос ударил запах падали. На обочине, уткнувшись рогами в гнилой пень, лежала туша лося. Вернее обглоданный, в лохмотьях чёрного мяса скелет с источенными костями и задубевшей от крови шкурой, валяющейся на дороге, откуда лосиные останки и были перетащены моими подопечными, дабы освободить проезд. Судя по аромату, зверь умер четыре дня назад. Крупный, килограмм под триста-триста пятьдесят. Такого и волколаку завалить нелегко. Скорее всего, собаки поработали. Большая стая. Борозды от клыков на костях не особо глубокие, их почерк. Только вот… Два позвонка в шейном отделе раздроблены, и явно не зубами. Я пригляделся к земле вокруг тёмного пятна впитавшейся крови. Точно — следы здоровенных когтей, обрамляющих отпечаток широкой тяжёлой лапы. Сам Хозяин леса изволил отобедать. Содрал шкуру с убоины, съел жир, ливер и довольный жизнью удалился переваривать, а шавкам достались объедки. Но это вовсе не означает, что медведь забыл сюда дорогу. Он вполне может вернуться, рассчитывая перемолоть крепкие лосиные кости, пришедшиеся не по зубам мелким тварям, и полакомиться мозгом.