Эдемский Маг. Том III

Его ждали дома, мальчик это знал. Но он не мог не посетить это великое место, не мог проигнорировать своё магическое чутьё. Он знал, что предки будут ругаться, но любопытство сейчас было куда важнее для парня. Он должен был увидеть, узнать, почувствовать, в конце концов поблагодарить за спасение от конца света. Этот юнец всегда был благодарен своим спасителям и благодарил от всей души.

— Давай, ещё немного… — кряхтел мальчик, уже не пытавшийся сделать работу по достоинству, а просто волочивший магов по земле, окончательно разрывая их тяжёлую броню. Тела шлёпались, небрежно кидались на других солдат, взгляды которых остывшими огоньками глядели на тёмное небо, заполненное жирными чёрными тучами.

Трупы солдат падали на другие трупы, горы росли вокруг паренька, большие и маленькие, а камень был всё ближе. Гора всё уменьшалась. Гора всё растворялась, приближая охотника к его драгоценной сверкающей добыче.

Вот последнее тело грохнулось о землю, вот глазам паренька показался лысый тощий маг. Акбек. Слабый человек, погибший как воин, как и все участники недавнего боя, недавней магической войны. Парень видел Акбека и видел рядом с ним камушек, озарённый закатным, словно бы последним солнцем для этого сложного, тяжёлого, но неповторимого мира.

— Вот он, всё ещё рабочий, свежий, живой. Его владелец точно не этот герой. Создатель камня жив, иначе не была бы жива его ювелирная работа, — восхищался парень, выхватывая камень из лап холодного, недвижимого Акбека и начиная вертеть его в своих руках, восхищаясь этими гранями, этим светом, этой мощью, заключённой в самом его недре. — Стоит только прилить немного маны, как я сразу…

Магия толком и не успела заполнить собой это необычное произведение искусства, как мальчик пропал. Насовсем. Испарился, словно и не стоял здесь и не искал магический камень. Парень был теперь в другом месте. Гораздо-гораздо более дальнем, чем родной дом. Мальчик оказался в том месте, которое впору было называть адом.

Глава 3

Башня гордо пронзала небеса, озаряемая оранжевым, словно бы последним светом. Солнце пылающей точкой повисло у края земли, всё никак не сваливаясь в уготованную ему ночную бездну. На улицах было довольно шумно и только в башне сейчас стояла относительная тишина, прерываемая лишь шумом бушующего огня да тяжёлым дыханием Вальтера.

Тело Верховного архимага напоминало большущий синяк. Весь сморщенный, грубый, ороговевший, покрытый твёрдой, словно бы каменной коркой, самый главный маг, голый по пояс, приготовился к сражению, смотря в звериные глаза своего врага.

— Мутант. Настоящий мутант, — причитала Крис, неожиданно вздрогнув всем телом и чувствуя панику где-то внутри своей души.

Рот Вальтера был ужасно искривлён, губы были тверды и черны, щёки напоминали впалые ямы, все прожжённые, покрытые ороговевшей кожей, ужасно пузырящейся, усыпанной огромными волдырями. Одна его нога была кривой, облезлой, чёрной, другая разительно от неё отличалась. Немного фиолетовая, но обтянутая хорошей кожей, совершенно контрастирующей с остальным телом этого чудовища. Одна рука казалось толстым противным суком от дерева, мелким и до жути омерзительным, другая же казалось вполне себе здоровой, бодрой, человеческой. Чудовище было поистине порождением мрака и вековечной тьмы, удивительно — как такой человек мог быть главой божественной церкви, Церкви Господа, Церкви добра и света.

— Урод… Ты же реально урод, Вальтер, — выпалил опешивший Авиад, сейчас чувствующий страх, отвращение и одновременно с этим замешательство. — Ты всё это время скрывал себя настоящего, прятал собственное уродство, прятал настоящего себя… Ты же омерзителен, Верховный, — злорадствовал старик, потихоньку оправляясь от увиденного зрелища и снова начиная противно гоготать.

— Ты их поверг в шок, господин силач, — по-злому произнёс Саркис, широко улыбаясь своими белыми ровными зубами да пожирая глазами уродство самого сильного мага Нижнего мира.

— Авиад… кх… Ты просто слеп, если видишь только глазами, — властно проговорил Вальтер, чувствуя ману на кончиках своих пальцев, чувствуя бурно текучую по теле магию, её ток, её мощный напор, готовый сносить любые препятствия на своём трудном пути. — Урод, да? Другого от тебя я не ожидал, старик. Такой как ты недостоин ничего в этом мире, я знал это ещё года три назад, Авиад.

Старик больше не слушал Верховного и ехидно улыбался, наблюдая за безобразным, неровным телом, лишённым верных анатомических пропорций. Старик более никак не мог уважать главу магов. Из чувств остались только смех и презрение. Да, Авиад презирал это чудовище. Это было уже необратимо, желание убить возобладало над всеми порами этого старческого тела, отчаянно пытающегося показаться молодым и бодрым, словно был он в теле юного паренька.

— Молчи, уродец. Твоя участь будет не менее ужасной, чем твоё тело. Обманул и предал всех людей, они же начинают прозревать, слышишь, псевдо-верховный? И они желают увидеть твоё бездыханное тело, причём без этой уродливой маски, прикрывающей твоё безобразие на лице, — он язвил. Язвил, пытаясь задеть Его чувства.

Вальтер не слушал, старался не слушать, хоть слова старика острым кинжалом ранили живое, мерно бьющееся сердце мага. Ранили так сильно, как если бы он был маленьким ребёнком, нежным и тонким душой, не верящим и даже боящимся несправедливости, угроз, не верящим в жестокость этого мира. Да, Вальтер никак не мог отделаться от ранимого и доброго ребёнка внутри себя, и потому отчаянно зажмурился, стараясь не принимать во внимание, ничего не слышать и ни о чём не думать. Тот пожар оставил лишь дитя. Дитя справедливости, дитя идеалов, дитя без злобы внутри. Пожар вместе с костями уничтожил и подростка, и родителя, превратив их в чёрный, сыпящийся пепел. Потому он и стал верить в Бога? Ребёнок внутри его уродливой оболочки окончательно забился в угол, ушёл от реальности, покинул мир и смотрел только в небо, ища в этой синеве Создателя, ища своего Спасителя. И в этом была трагедия этой разрушенной жизни. Вальтер действительно был несчастен, обижен, уязвлён. Он боролся со злом, он верил только в Бога, ведь ребёнок никогда не верил в самого себя, по причине неоформленности его как личности. Он хотел думать об идеальном мире, не представляя и не веря в другие краски существующей реальности, прося Бога убрать все эти углы, шероховатости, эти неточности и недостатки…

Верховный мотнул головой и несколько корок слезли с его щёк, падая на пол. На пол, покрытый мелкими осколками его маски, раковины, которая прикрывала этого человека вместе с его трагичной судьбой. На пол, такой гладкий и прекрасный, идеальный, как и само мировоззрение главы магов. Белоснежное одеяние змеёй лежало позади гордо вытянутой спины. Архимаг выпятил грудь, будто нарочно показывая всему миру истинное тело, настоящий облик, каким бы ужасным и омерзительным он ни казался. Вальтер пытался не обращать внимание на стариковские насмешки, не смотреть на дрожащую девчушку, ставшую бледной поганкой, сейчас явно сдерживающую позывы, явно мечтающую тотчас же проблеваться. Ещё и эти слуги, не замечающие никого и ничего, молчавшие и смотрящие куда-то вдаль, на расписную стену, такие раздражающие, буквально выводящие из себя своим молчанием.

«Я тут совсем один. Они готовы убить меня, раздавить, я знаю чего они хотят. Они хотят получить моё тело уже бездыханным и ещё более уродливым. Они ненавидят меня и готовы сорваться с цепи, как последние собаки. Собаки апокалипсиса… Так вот как выглядят эти твари из легенд. И я — последнее препятствие, отделяющие этих мразей от людей. От людей, которые неизменно погибнут от их жутких, вонючих, слюнявых пастей. Я не могу их пропустить. Несмотря на унижения, несмотря на боль, они не должны и думать о возможности разорвать на части ещё и простых людей… Да, все эти собаки сейчас смеются надо мной. Их ненависть, их смех — я не должен обращать внимание. Хоть я один. Хоть я совсем-совсем лишён союзников и близких мне людей…»

Старик продолжал насмехаться, берясь за живот и тыча в Вальтера своим кривым пальцем, Саркис растягивал и растягивал свою улыбку, не скрывая смешинки в своих злых, бесчувственных глазах. Верховный внезапно почувствовал себя нелепым, смешным младенцем, который вышел на дачную веранду полностью голеньким и писал прямо на новые доски, даже не следя за бегающей из стороны в сторону писькой, напоминающей хоботок маленького слонёнка. И все смеялись над нагим карапузом, без стеснения смотрели на его мелкий смешной хобот и смеялись, смеялись, смеялись, ведь детей никогда не воспринимали всерьёз, никогда не считали полноценными людьми.