Единая параллель

Дорога по крутому склону виляла петлями: от одного дальнего лога к другому, будто впопыхах брошенная, нераспрямленная веревка. А тот, кого догонял Вахромеев, шел прямой тропкой, срезая углы-повороты.

Они встретились уже у самого перевала, где в редком низкорослом листвяжнике тропа снова выходила на дорогу, — присаживая каблуками Гнедка, Вахромеев сумел-таки на последней петле опередить и первым выскочить к седловине.

Она была в том же стареньком сером платье, в каком он встретил ее первый раз — еще тогда, в Авдотьиной пустыне. За спиной — дорожная торба, а в руке — модная красная сумочка, которую она зачем-то купила несколько дней назад (может, уже тогда собиралась уходить?). Именно эту сумочку он сразу увидал из окна сельсовета: будто запоздалый цветок марьина коренья вспыхнул на склоне горы.

Монашка с мамзельской сумочкой. Чудная девка…

Появлению Вахромеева она не удивилась: видела, как он гнал лошадь по серпантину, как мелькала в пихтачах его выгоревшая гимнастерка.

— Шальной ты, Коля. Гляди-ка — коня запарил.

Вахромеев ничего не сказал, спрыгнул на землю, пошел рядом, тяжело переводя дыхание, словно не на лошади, а пешей рысью сам отмахал эти несколько километров.

Он шел и с каждым шагом ощущал нараставшее холодное жжение в груди — как в детстве, когда однажды наглотался сосулек и полдня стынул, маялся горлом перед тем, как надолго до беспамятства заболеть. Как и тогда, медленно меркнул свет в глазах, утрачивая краски и четкость. Унылым, серым, плоским становилось все окружающее.

Тряхнул головой, взглянул вверх и понял: легкая одинокая тучка задернула солнце. Невесело подумал: может, и у него будет так же — ненадолго, временно?

— Чего молчишь? — усмехнулась Фроська. — Торопился, лошадь было не загнал, а теперь язык отнялся. Ну спрашивай.

— А! — Вахромеев в отчаянии махнул рукой: чего спрашивать-то? И так все ясно. Он слишком хорошо знал ее, чтобы не задавать бесполезных пустых вопросов, не уговаривать, не умолять: то, что она решила, то будет только так и не иначе. А она конечно же решила…

— Рассчиталась на стройке?

— Не. На что мне расчет? Деньги получила — позавчера получка была.

— Где тебя искать-то?

— А нигде. Считай, что меня нет.

— Может, напишешь?

— Нет. Я же сказала: нету меня.

На перевале остановились. Фроська сдернула платок, подставив ветру разгоряченное лицо. Тяжелая тугая коса, упруго вздрагивая, упала на спину.

— В летчики ухожу, Коля. Светлана звала, вот и адресок у меня тут, в сумочке. Учиться буду, в мотористы сперва пойду. А уж потом — в небо махну. Ты, поди, не веришь?

— Верю… — сумрачно вздохнул Вахромеев. Уж он-то знал: задумает — сделает. Не девка — веретено кедровое.

— Ты, Коля, не серчай, и плохо про меня не думай. Для нас обоих так нужно, ты это пойми. Ступай домой, у тебя жена, дочка… А я половинками жить не умею и не хочу. По мне — либо все давай с горкой и присыпкой, либо — не надо ничего. Обойдусь, проживу.

Ни слез не было, ни вздохов — только короткий прощальный поцелуй. Сухим, горьким показался он на каленом ветру…

Ее легкая фигура уже скрылась за поворотом, а Вахромеев все так же изумленно и растерянно оглядывал окрестный листвяжник, кое-где забрызганный первой желтизной, будто старался навсегда запомнить это пустынное место, где так внезапно резко повернула его судьба, начисто оборвав вчерашние радости и надежды…

А слева, внизу, его ждала Черемша — неугомонная, прилипчивая, сварливая и добрая, полная людской суетности и припрятанных подвохов. Ленивая по утрам, буйная по праздникам, песенная и ласковая теплыми летними вечерами. Она даже не звала его, уверенная в том, что он, Кольша Вахромеев, от роду и до самой смерти принадлежит только ей и что дальние дороги для него заказаны навсегда. Она просто ждала.

Он обернулся, равнодушным взглядом окинул пестрые ряды крыш и вдруг уловил какую-то перемену в давно привычном пейзаже: что-то вроде бы сместилось или добавилось лишнее?

Радостно вздрогнул, сообразив, в чем новизна: пустое раньше Заречье жило муравьиной суетой. От самого моста и до Касьянова луга пестрели бабьи сарафаны и мужские рубахи, несколько телег вытянулось вдоль будущей улицы, а с краю, неподалеку от лесопилки, синими хлопьями дыма поплевывал гусеничный трактор.

Зашевелилась Черемша, тронулась Кержацкая падь!

Вахромеев представил прямую будущую улицу и подумал, что она развернется в строгом створе с самой плотиной, словно рожденное ею продолжение, вечный живительный корень, уходящий в зеленое буйство тайги…

Будут шуметь ветры, падать и таять снега, придут тяжкие дни лихолетья, но люди окажутся сильными, выстоят и выдержат все, потому что загодя копили годами силу, спрессовывая ее в граненых глыбах таежных скал.

Они думали о будущем и оставили этот след в завтрашний день.

Часть вторая ОПЕРАЦИЯ «РУМЯНЦЕВ»

«И бысть сеча зла…»

Летопись

Пришел день, когда дрогнула, заколебалась чаша весов Истории.

Это случилось в июле тысяча девятьсот сорок третьего года в самом центре России, на знаменитой Курской дуге, которая гигантским коромыслом полгода держала на весу накапливающуюся боевую мощь противоборствующих сторон: в районе Белгорода — на одном конце, у Орла — на другом.

Здесь были сосредоточены лучшие дивизии во главе с лучшими генералами, самая новейшая боевая техника и самая грозная артиллерия. Советской обороне, местами глубиной до трехсот километров, противостояли немецкие танковые армии, те самые, что стальными лавинами неудержимо рвались на восток летом сорок первого и подошли чуть ли не к стенам самой Москвы. Они и сейчас, нацеленные на Курск, как на Ногинск два года назад, занимали свои традиционные фланги клещей.

Оберкомандовермахт [9] , согласно приказу фюрера, начинало решающую битву войны — детально спланированную, всесторонне подготовленную операцию «Цитадель». Она должна была завершиться окружением и разгромом войск наиболее сильных Центрального и Воронежского советских фронтов и в последующем перерасти в операцию «Пантера» — с выходом немецкого танкового клина на оперативный простор.

В бункерах «Вольфшанце» [10] хорошо были осведомлены о мощи советской обороны, о крупных, технически оснащенных, группировках Красной Армии, о ее стратегических резервах в ближайшем тылу. Но тем лучше — значит, больше будет перемолото советских дивизий: фюрер жаждал реванша за Сталинград.

9

Верховное главнокомандование немецко-фашистской армии.

10

«Волчье логово» — ставка Гитлера в Восточной Пруссии, в районе Растенбурга.

Полководцы вермахта стремились получить генеральное сражение, как когда-то Наполеон стремился к Бородино. С той лишь разницей, что они не задумывались над уроками прошлого, они даже как следует не знали, зачем им, собственно, новое Бородино?

Они уже забыли, что всего лишь полтора года назад было Московское сражение, после которого растеряли свои чины и звания более сотни генералов, в том числе главнокомандующий сухопутными войсками фельдмаршал Браухич, они успели забыть колокольный звон по Сталинграду, «Готтердеммерунг», «Их хатте айн Камераден» [11] и похоронные марши Зигфрида — все это еще недавно транслировало германское радио.

11

«Гибель богов», «Был у меня товарищ».