Единая параллель

«Санитарки» мигом свернули носилки и рысью помчались к пожарному депо. Гошка крикнул вдогонку:

— Клизму ему поставьте. А то он животом мучается.

Завернув за угол, Гошка постучал в обитую жестью дверь, где была резиденция киномеханика. Открыл ему конопатый парнишка, из тех липучих юнцов, что вечно вертятся у клуба, перематывают ленты, развешивают афиши, а то и торчат в дверях вместо контролеров.

— Где Степка?

— Вы спрашиваете про Степана Игнатьевича? — прищурился конопатый, жадно разглядывая Гошкины зеленые петлицы. — Они в Заречье. Будут трассировать улицу.

— Чего? — скривился Гошка (ну и сопляки заумные пошли: словечками-то какими кидаются!).

— Ну значит, размечать новую улицу. В порядке комсомольского шефства. А вы, товарищ, из Осоавиахима прибыли?

— Из роддома прибежал, — хмыкнул Гошка и с треском захлопнул дверь перед носом уж больно любопытного клубного активиста.

Впрочем, спускаясь с крылечка, он посмеялся: а ведь парень-то не узнал его! Помнится, этот конопатый громче всех орал, когда однажды Гошка через окно переправлял в клуб корешей из своей «стаи». Да, времена меняются и форма, как ни говори, вроде совсем нового обличья.

Надо было идти в Заречье. А между тем становилось жарко и все сильнее трещала голова после вчерашней выпивки (они с Корытиным парились в бане, а потом «хлопнули килограмм» — по бутылке самогону на нос). Может, зайти в рабочую столовую да пивом опохмелиться? Неудобно в форме. К тому же вечером предстоит заступать на дежурство, на сторожевой пост, и запах нежелателен. Корытин так и сказал: «Будет вонять — получишь в морду и вертайся домой».

Переходя по кладкам через Шульбу, Гошка увидел на зареченском взгорке группу ребят и среди них — Степку. Его нельзя было не заметить: черная птичья голова киномеханика возвышалась над остальными, вертелась, как на шарнире, поблескивали-вспыхивали на солнце очки.

Гошка остановился у большого фанерного щита, только что вкопанного на середине будущей улицы. Масляными красками на щите нарисованы были красивые желтые домики с голубыми ставнями, окруженные аккуратным розовым штакетником. В углу от красного солнца на всю улицу растекались стрелы-лучи, в то же время на уличных столбах горели столь же красные, как и солнце, электрические фонари в ореоле ярких лучей. Это было совершенно непонятно.

Подошедшему Степке Гошка указал на вопиющее несоответствие.

— Неважно, — сказал Степан. — Это не пейзаж, а план-проект. Реклама для будущих жителей, для кержаков. Она должна быть как можно привлекательней. Отражать перспективу новой улицы, ее прекрасное будущее.

Киномеханик был голым до пояса и выглядел довольно хило, если не сказать хуже. Все кости на виду, а уж ребра пересчитать можно, как на школьном макете, что стоит в углу биологического кабинета. Гошка усмехнулся, вспомнив, что Степка собирался его учить иноземному боксу. Такой учитель ненароком и рассыпаться может.

— Ну что, Полторанин, ты, говорят, в ВОХР назначен? — спросил Степка, разглядывая темно-серую форму.

— Назначен, — кивнул Гошка, — по линии государственной службы.

— Это хорошо, — Степан попробовал на ощупь суконную петлицу, погладил пальцем. — Форма тебе идет. А сюда зачем пришел?

— К тебе потолковать пришел. — Гошка чего-то замешкался, чувствуя липнувшую к спине гимнастерку: ну и жарит сегодня солнце! — Значит, дело такое, что я теперь при исполнении долга… При народном достоянии приставлен, чтобы бдительно охранять… Чтобы, значит…

— Говори, говори! — подтолкнул Степан запнувшегося охранника, яростно двигая лопатками от досаждавшей мошкары. При этом суставы у него захрустели, защелкали так, как будто шелушили пережаренную в костре кедровую шишку.

— В общем, должность у меня ответственная, — наконец решился Гошка. — Мне, поди, в комсомол надо поступать. Ты, комсорг, как думаешь?

— А сам как думаешь?

— Думаю: надо. Я ж все-таки теперича на виду… И опять же — заслуги некоторые есть. Вот, пожалуйста, именными часами наградили за спасение коней.

Гошка вынул часы из брючного кармана, подержал, чтоб поблестели на солнце, и протянул комсоргу. Тот приложил их к уху, удовлетворенно кивнул: хорошо идут— постукивают.

— Понятно… — серьезно задумался Степка. — Значит, Полторанин, желаешь вступить в комсомол… А как у тебя с диктатурой пролетариата?

— Нормально. Признаю и поддерживаю.

— А помнишь, что ты говорил на Заимке?

— Я осознал и уже перековался. Газеты читаю и радио слушаю. Про испанские события интересуюсь.

Степан наморщил лоб, закусил губы, будто в тяжком раздумье. Потом схлестнул ладони, приложил их к груди и стал крупно вышагивать вдоль красивого щита — туда и обратно. При каждом шаге давил ладони и гулко хрустел пальцами, рассуждая вслух:

— Допустим, со стороны образования у тебя плюс… Со стороны соцпроисхождения тоже плюс: бедняцко-крестьянское. Должность твоя позволяет, даже требует. Но вот твой морально-политический облик… Эх! — Степан с силой сдавил пальцы, и они хрустнули, как деревянная клетушка-мышеловка, на которую случайно сели. — Внушаешь ты мне подозрения в этом, Полторанин! Сильные подозрения!

— Да я вроде ничего… — смутился Гошка. — Раньше верно бывало… По молодости, по глупости…

Комсорг еще немного побегал, потрещал пальцами и вдруг резко замер, словно наткнулся на невидимый барьер. Отчаянно рубанул рукой.

— Ладно, Полторанин! Раздевайся!

Гошка вытаращил глаза:

— Ка… как раздевайся?

— До пояса раздевайся, скидывай гимнастерку. Включаю тебя в бригаду «Комсомольский аврал». В качестве первого общественного поручения.

— А зачем?

— Будешь работать с ребятами, делать разметку. Для каждого дома, двора, для каждого огорода.

Гошка удивленно отступил на шаг, снял фуражку и вытер мокрый лоб: это еще что за новости? Какой такой аврал?

— А я, между прочим, на службе, — сказал Гошка. — Мне в двадцать ноль-ноль заступать в наряд. Днем по инструкции положено отдыхать, выспаться перед ночной вахтой.

— Ты что, отказываешься?

— Не отказываюсь, а не имею возможности. Этим твоим архаровцам делать нечего — они же школьники, на каникулах находятся, вот и пускай вкалывают. А я на службе.

«Да и вообще, — подумал Гошка, — чего это ради стану я, служивый, уважаемый человек, отмеченный наградой, копаться в земле вместе с сопливыми желторотиками? На виду у всей Черемши, да к тому же задаром, за здорово живешь. Видали, нашли дурачка…»