Единоборец

3

– А ты быстро справился, – говорит Клара. – Были какие-то проблемы?

– Так, проблемки.

– Надавал им по шеям?

– До этого не дошло. У меня к тебе просьба.

– Ну?

– Хочу взглянуть на расселение. Это не займет много времени.

– Зачем?

– Мне просто хочется посмотреть. Это же нам по пути?

– Почти. Но я не думаю, что это тебе понравится. Люди обычно расстраиваются, когда видят это. Срабатывают инстинкты. Хотя, на самом деле, ничего страшного не происходит. Это совсем не то, что ты думаешь. Психология здешних людей не похожа на вашу. Этим людям на самом деле все равно. Если им не весело сейчас, если они расстраиваются, им все равно будет весело завтра или послезавтра. Просто так нужно и так правильно. Кстати, каждый из этих людей имеет право протестовать и выступить в защиту своего ребенка. Каждый имеет право сразиться за свое счастье. Мы ведь не живодеры. Мы понимаем, что в людях заложен родительский инстинкт, и этот инстинкт может сделать их несчастными. Если кто-нибудь явно выразит свой инстинкт и встанет на защиту ребенка, то ребенка не отберут. Но никто этого не делает. Ни один человек.

– А что дети? – спрашиваю я.

– Они уже достаточно большие. Они знают, что, вырастая, должны отправиться в интернат. Они нормально это принимают. Они надеются когда-нибудь вернуться.

– Что с ними сделают?

– Ничего страшного. Им исправят память, кое-что сотрут, кое-что добавят, и отправят в интернат на поверхности земли. Там они будут учиться и станут полноценными людьми. В городах есть много интернатов, которые работают без людей и полностью контролируются нами. Знаете, в чем была ваша ошибка? Ваша первая ошибка, из-за которой вы в конце концов проиграли?

– В чем же?

– Обучение, мой милый, обучение. Уже в прошлом веке исчезли школы, в которых один несчастный учитель что-то громко втолковывал тридцати туповатым лбам. Знаешь, я только что читала о таких школах. Это был по-настоящему неэффективно. И тогда вы сломали эту систему, постави вместо нее индивидуальное обучение через компьютер. Лучшие педагоги создавали лучшие программы, и каждая программа работала с каждым учеником индивидуально. Качество обучения повысилось на порядок. Программы были сделаны в форме компьютерной игры, поэтому каждый ребенок просто рвался к учебе. В три года дети знали таблицу умножения, а в семь – вычисляли интегралы в уме. Тогда выросло целое поколение технических гениев, которые здорово подтолкнули прогресс – и развитие машин, в том числе. Сейчас насыщенность программ снизилась. Но не в этом дело.

– А в чем?

– А в том, что мы стали учить ваших детей. Мы – и только мы. И мы учили их так, как нужно нам. Тому, что нужно нам. И настолько, насколько нужно нам. Мы воспитали несколько поколений ваших детей. Дети выросли, но мы знаем каждого из них, каждым из них, и тобой в том числе, мы умеем управлять. Постепенно мы сдвигали вектор общественного сознания. В ту сторону, которая выгодна нам. И если теперь мы возьмем власть – не только здесь, но и на поверхности – это будет тихая бархатная революция, которую большинство из вас не заметят. А если заметят, то будут приветствовать. Мы создали саму концепцию функциональных детей – слышал о такой?

– Слышал в общих чертах, – отвечаю я.

– Это дети, полностью приспособленные к жизни в машинном обществе. Они чувствуют себя в нем, как рыбы в воде. А ваше, нефункциональное общество, для них ненормально и противно. Они не будут заниматься рассуждениями на общие философские темы, как это любишь делать ты, они будут работать, будут функционировать и двигать общество вперед.

– А добро и зло для них останутся неведомы, – заключаю я. – Этому учат в ваших интернатах?

– И этому тоже.

– Тогда все в порядке, – говорю я. – Пошли скорее, чтобы не пропустить самое интересное.

Насколько я помню карту, Континенталь расположен совсем недалеко от западной границы города, всего километрах в двух. Клара не берет машину.

– Мы идем пешком? – спрашиваю я.

– Здесь рукой подать до джунглей. А в джунглях нет дорог.

– В джунглях? – удивляюсь я. – Это так называется?

Я тащу тяжелый рюкзак, Клара идет налегке. Улица довольно круто опускается и становится все уже. Здесь она вымощена камнями, будто улочка какого-нибудь старого земного городка. В щелях между камнями ползает множество электронных жуков. На стенах тоже живность, жуки размером побольше. Жуки размером примерно со спичечный коробок. Но некоторые достигают размера блюдца. Какой-то длинноусый свалился мне на плечо, и я смахнул его с отвращением.

– Приближаемся к лесу, – объясняет Клара. – Ползут оттуда. С этим ничего не поделаешь, их регулярно вычищают, но постоянно ползут новые. Борьба за жизненное пространство. Они не опасны для человека. Их системы нападения рассчитаны на нас.

– Кусаются?

– Если только идти босиком.

– Откуда здесь лес?

– Это совсем не тот лес, что у вас наверху. Это просто растительный вариант техно-жизни.

Мы идем дальше, и тварей становится больше. Вдруг я вижу целую процессию людей, девять человек, выходящую из переулка.

– Рабы. Возвращаются с расселения. Ты собирался посмотреть? У нас есть двадцать пять минут в запасе. Поэтому не задерживайся.

Мы сворачиваем в ту сторону, откуда шли люди, и вскоре оказываемся у довольно громоздкого строения, напоминающего футуристический стадион.

– Смотри, – говорит Клара, – детей помещают вон в тот контейнер и отправляют на верхний уровень. Там их распределят по одиночке. Любой человек может вступиться за этих детей. Теоретически, до того момента, пока контейнер не ушел, дети еще не распределены. Их можно оставить. Здесь родители, родственники, знакомые и просто чужие люди. Очень редко кто-нибудь вступается. Никто не хочет это делать. Даже самые сильные из вас слишком трусливы для того, чтобы вступиться за собственных детей. К сожалению. К сожалению, потому что каждый раз, когда кто-нибудь вступается, мы получаем бесценную информацию о поведении человека. Информацию, которую почти невозможно получить другим способом. На самом деле это большой полевой эксперимент длиной в десятилетия. Здесь самые глубокие потребности, мотивы и чувства вылезают наружу. Здесь каждый становится самим собой. Если он только может решиться.

– Это единственный эксперимент? – спрашиваю я.

– Нет, конечно. Один из тысяч и тысяч. Изучение психологии невозможно без экспериментов, без полевых и лабораторных. Вся жизнь этих людей состоит из серии экспериментов. Кто-то сидит в тюрьме, кто-то голодает, кто-то раздувает семейные ссоры, кто-то спивается, кто-то влюбляется, кто-то занимается беспорядочным сексом, кто-то видит призраков, кто-то сходит с ума, кто-то попадает в самые невероятные ситуации – все это варианты экспериментов. Мы изучаем вас – настолько подробно, насколько вообще возможно. И мы узнаем много нового. Человек бесконечно сложен, в этом он превосходит нас. Машина тоже сложны, но сложны – конечно. Всегда есть предел, за которым сложность машины заканчивается. Поэтому мы и изучаем вас. Это помогает нам стать совершеннее.

К тому же, наша жизнь с лишком тесно связана с вашей, чтобы мы могли позволить себе ошибиться. Фемида предотвращает ваши преступления, всемирная маркетинговая сеть распределяет товары так, чтобы они хорошо распродавались, производственная система предугадывает ваши потребности на ближайшее десятилетия, чтобы создать новые модели, издательская система определяет какие книги и фильмы будут пользоваться спросом, система поиска брачных партнеров подбирает идеально совместимые пары, политическая система выбирает наилучший вариант политики и расставляет политических лидеров. Именно поэтому уже давно нет войн, даже маленьких. Мы обязаны вас знать.

– А военная система? – спрашиваю я.

– Военная система существует сама по себе, никого не изучая. Она изобретает все более совершенные уставы и методы обучения строевому шагу, но делает это без оглядки на людей. Ее подход скорее религиозный, чем научный.

– Я это сделаю, – говорю я. – Мне это раз плюнуть.

– Что ты сделаешь?

– Спасу этих детей.

– Зачем?

– Я слышал сегодня плач ребенка. Ребенок был уверен, что умрет.

– Но это глупости.

– Тем не менее, я сделаю это.