Единственная
Шрифт:
— Наверно, так, как люди обычно чувствуют себя в подобных ситуациях.
Слоун избегала смотреть в глаза Кейт.
— Джордан сказал, что ты мало ешь.
— Нет, я ем… достаточно.
— Столько, чтобы не умереть?
— Разве это так уж плохо — умереть?
Кейт покачала головой:
— Ты не хочешь этого, я знаю.
— А я не знаю, чего хочу, а чего нет… Иногда мне кажется нелепым, что мое тело живет, если умерла душа.
— Слоун, ты сильная. Ты ведь прошла через такие штормы и испытания…
— Это было другое.
—
— Это Джордан за тобой послал?
Кейт, минуту поколебавшись, ответила:
— Да, он звонил мне.
— И что он тебе сказал?
— Он… он полагает, что я — твоя подруга, смогу лучше понять тебя и поэтому… помочь…
— Ничего особенного со мной не происходит и ни в чем мне помогать не надо, — холодно ответила Слоун. — Просто я должна какое-то время побыть одна. Подумать о многом.
— О чем?
— О многом…
— О Джордане?
Последовала долгая пауза.
— И о нем тоже.
— О том, сможешь ли ты оставаться теперь его женой? — настойчиво уточняла Кейт.
— Ты не имеешь права задавать мне такие вопросы! — неожиданно взорвалась Слоун.
— Да я не задаю вопросы, Слоун, я проверяю себя, правильно ли объясняю твое поведение. Вы оба сейчас в трудном положении, Слоун, — он страдает не меньше твоего, поверь. Он хочет помочь тебе, и тем самым — себе, но ты сопротивляешься.
Слоун перевела дыхание.
— Он тебе сказал, что мы не спим вместе?
— Джордан проговорился, что ночует теперь в комнате для гостей, — у тебя бессонница и тяжелый сон — только и всего.
— В таком случае он не сказал тебе всей правды.
— И какова она, вся правда?
Слоун отвела глаза.
— Вся правда — в том, что я боюсь с ним спать, боюсь… я боюсь, понимаешь?! Он захочет меня, а я… вдруг я не смогу?!
— Слоун, он же все понимает…
— Да нет, ты не поняла, что я имею в виду, — страдальчески сморщилась Слоун. — Я… — Слоун запнулась, — я не хочу снова забеременеть, верней не могу больше забеременеть — не смогу — никогда!
Слоун встала и прошлась по комнате.
— Понимаешь, никогда: ни сейчас, ни завтра, ни в будущем.
Слоун остановилась, взглянула на Кейт пустыми и страшными глазами:
— Понимаешь, никогда!
Кейт собиралась спать. Состояние Слоун ее по-настоящему встревожило. Кейт знала ее много лет, знала все взлеты и падения подруги, но никогда Слоун не была в таком удручающем состоянии, как сейчас. Казалось, она потеряла все и на всем поставила крест: на замужестве, на карьере, на самой жизни!
Уже засыпая, Кейт с тревогой подумала — уже в который раз — о разговоре с Джорданом в библиотеке. Если Джордан снова спросит о Родди, что ответить?
«Я люблю его, не хочу его терять. И страшно этого боюсь», — Слоун посмотрела на часы: двадцать минут четвертого. Она так и не заснула в эту
ночь: все перебирала в уме разговор с Кейт. Если теперь она еще и потеряет сон?..Господи, она любит Джордана и любила все время, хотя порой не хотела ему этого показать. Она переживала за него, страдала из-за того, что не в силах ему помочь. Она потеряла ребенка и теперь… теряет Джордана.
Слоун встала и подошла к туалетному столику. Выдвинула верхний ящик, вытащила небольшой пузырек. Барбитурат! Ей прописали таблетки несколько лет назад, когда неожиданно расстроился сон. Слоун старалась пользоваться ими как можно реже, и пузырек был почти полон. Потом она достала коробочку амфитамина. Помнится, пару раз она воспользовалась этими таблетками — для поднятия тонуса.
И последнее лекарство — доктор Хаксли прописал ей дарвосетт: средство для снятия болей.
Как хорошо, что она все это сохранила.
Когда-то они были ей совершенно ни к чему, теперь пришло их время.
Джордан спал беспокойно — вертелся, стонал во сне. Переворачивая в который раз подушку, проснулся и сразу же подумал о Слоун. Может, она поняла наконец, как нелепо поступила, решив запереться от него в отдельной комнате? Внезапно Джордан услышал скрип двери и осторожные шаги: Слоун стояла на пороге в ночной рубашке. Джордан замер.
— Джордан! — прошептала Слоун своим нежным — прежним! — голосом.
— Да! Я проснулся.
— Можно мне войти?
Оба — один вежливее другого.
— Конечно!
Слоун вошла и закрыла за собой дверь. Джордан смотрел, как она движется к нему в темноте.
— Я люблю тебя, Джордан, я так тебя люблю!
— Я тоже тебя люблю, дорогая, — и я так соскучился по тебе, — Джордан принялся целовать лицо Слоун, но она отстранилась.
— Я буду тебе прежней женой… настоящей женой, но мне нужно какое-то время, чтобы…
— Тссс… Все нормально, и все будет замечательно, — прошептал он ей в самое ухо.
И оно действительно было прекрасно, это начало. А Джордан умел ждать.
Палм-Бич, февраль 1988
Джордан пришпорил коня и, подняв клюшку для удара «верняка», поскакал к мячу. Удар! Но мяч — странное дело! — полетел прямым ходом в офсайд. Джордан опустил клюшку, застыл на месте, растерянный и удрученный.
— Вот черт! — все бормотал потом Джордан, снимая шлем. Это был самый плохой удар за сегодняшнее утро.
А что тут, собственно, удивительного? Раньше Джордан часто думал об игре не только на поле, — и это приносило успех. Последние месяцы голова его постоянно была занята мыслями о Слоун, их отношениях. Думать о поло — на это не оставалось времени.
И вот опять Джордан вернулся мыслями к тому же. Слоун так переменилась с тех пор, как потеряла ребенка. После больницы Джордан надеялся, что все самое страшное уже позади, что скоро дела пойдут лучше, — сейчас он совсем не был уверен, что наступят лучшие дни.