Единственные
Шрифт:
– Ой, божечки мои, а вдруг скажу – и мне зачтется? А?
Но не было ни ответа, ни иного знака с потолка.
Анна Ильинична вздохнула.
– Ничего вам уже не зачтется, голубушка, – заметил Однолюб. – Потому что поздно. Сидеть вам тут до скончания веков.
– Сама знаю, – огрызнулась старуха. – Лидка, отдай ему это – и лети! А то – останешься, как я, в углу куковать!
– Что отдать, мама?
– То, что просит.
– А я ведь ничего не прошу, – сказал Однолюб. – Заметьте, милые дамы, я стою и молчу.
Анна Ильинична взяла фигурку, положила на середину ладони, и темная жесткая масса
– Вот – мальчик, смотри, Лидка. Каждому человеку выдан запас этой, и не выговорить… Мне вот было дано на троих мужчин, на двух дочек и на сына, и на внуков шестерых, вон они, внуки, вот – в складку завалились. Должно было на всех хватить. А засохло во мне, как корка, как корочка хлебная. Потому что вот этот рядом терся, сволочь!
Старуха запустила в Однолюба фигуркой.
– Любить лишь раз нужно, твердил! Хорошо лишь одного любить, это правильно, за это все похвалят! Верной надо быть, талдычил, черт!
– Я, что ли, вам это сказал, Анна Ильинична? – почти искренне удивился Однолюб. – Время такое было – все верность женихам соблюдали. У вас одной разве жених с фронта не вернулся?
– У Польки, у Розки, у Тамуськи, у Нинки… – стала перечислять Анна Ильинична. – Так Полька вообще по рукам пошла! Что – и мне надо было? Что – я такая? Не-ет, я не такая! Божечки мои, стыдоба-то какая – у нее Ваську в сорок четвертом убили, а она уже в сорок шестом с кем попало путалась! Я-то помню!
– А Розка? – подсказал Однолюб.
– А Розка первая замуж выскочила, дуреха. Первая! В сорок пятом! Зимой, в феврале! Лидка, это он про тетю Розу. Когда похоронку получили, ревела в три ручья, а в сорок пятом – здрасьте! Зимой! Влюбилась! В кого? В Лешку! Ей на него всегда было начхать, а пришел с фронта без руки – так нате вам, влюбилась! Про Саню забыла, а с Лешкой – в загс! Не-ет, я себя хранила! Я – не такая! Я если полюблю – так до смерти! Одного! И чтоб ни-ни!
В голосе была яростная гордость. Такой Лидия Константиновна родную мать не знала.
– А Константин Иванович?
– А что – Константин Иванович? Родители гундели – иди за него да иди за него, тебе уж тридцать, скажи спасибо, что хоть этот сватается. А ему-то – сорок девять, какая там любовь? Замуж вышла, при чем тут любовь? Вот – Лидку свою родила. А любила – его одного, другого любить не могла.
Анна Ильинична повернулась к портрету – а портрета-то и не было. Одно темное пятно на обоях, да и оно тает, тает, тает…
А пространство сужается.
И есть в нем место еще для одной живой души. Пока еще – живой. Для нее приберегли этот угол.
Она крепко сидит в ловушке, поставленной Однолюбом. Много лет сидит. Деваться ей некуда. Годы не те, чтобы что-то затевать. Вроде – некуда…
Дверной звонок был старый и с придурью – дребезжал через раз. Илона не стала его чинить: кому надо, тот будет жать на кнопку так и сяк, пока не дождется звука.
Она чистила картошку, очень хорошую картошку, сама отобрала из целого мешка, когда звонок подал голос. Вставать и открывать дверь не хотелось. Звонок не унимался. Илона, шаркая древними шлепанцами и бормоча нехорошие слова, пошла в прихожую.
– Илонка, это я, открой! – кричала из-за двери Галочка. –
Я это!Дверь распахнулась, Галочка ступила на порог, и Илона даже испугалась – что с ней стряслось?
Вроде и не так давно встречались в супермаркете, возле хлебных полок. Или нет – Галочка забегала вечером, у нее чайная заварка кончилась, Илона поделилась и еще дала майонез; пожадничав, она набрала на рынке пакетиков дешевого майонеза, который отдавали по пять рублей, потому что срок годности практически истек, и потом только поняла, что никогда не будет делать салатов, для которых он требуется.
Галочка изменилась страшно, именно что страшно – личико сделалось с кулачок, плечи как-то очень жалко обвисли.
– Илонка, у меня к тебе разговор, – сказала она. – Ты понимаешь… в общем… ну, пойдем на кухню, что ли? В общем, такой вот разговор…
– Что случилось? – спросила Илона. – На тебе лица нет.
– Вот то и случилось. Ну… ну… вот даже и не знаю, как начать.
– Проходи, садись, я чайник поставлю.
Илона порадовалась, что успела сунуть две пустые бутылки в мусорник. Это было для нее достижение, которым она могла гордиться, – всего две бутылки с прошлого вторника, и то – не днем, а лишь на сон грядущий. Чтобы лучше спалось, то есть – для здоровья.
Она быстро накрыла мусорник крышкой, ополоснула руки, вытерла их кухонным полотенцем, купленным двадцать лет назад, и выставила на столик чашки. К чаю было печенье из неведомой страны, тоже базарного происхождения – с истекшим сроком годности, ну да что ему, печенью, сделается? Сколько Илона ни брала дешевых продуктов, продаваемых с поддона – вывозился поддон на пятачок возле овощных рядов, товар разлетался вмиг, поддон исчезал, и поди докажи, что тут только что шла бешеная торговля! – ни разу не отравилась. Да и было ли когда, чтобы человек отравился макаронами?
Галочка села, положила руки на колени, вдруг спохватилась, достала из кармана халата пузырек, вытряхнула две таблетки и запила их водой из-под крана.
– Ты что, простыла? – спросила Илона.
– Хуже. Ну, в общем… В общем, я – все. Была сегодня утром у врача. Онкология. Ну вот, сказала.
– Так это теперь лечится.
– Если вовремя захватить, может, и лечится, а у меня, Илонка… У меня – не вовремя. Поздно…
– И что, врач так прямо сказал? – не поверила Илона.
– Ну, не совсем прямо. Сказал – положение очень серьезное. Попросил телефоны детей. Ну, я и говорю – старший, Максим, уже в Америке, младший, Артем, вообще в Австралии, и внуки все там. Чего их беспокоить? Старшей, Габи, всего четырнадцать, Бруно – двенадцать. Остальные – крохи.
– Не мог он так сказать. Им нельзя так говорить.
– Ну, нельзя. Спросил, с кем я живу. Я рассказала про Толика. А он – нужно объяснить детям, что положение серьезное. Возраст у вас, говорит, уже значительный, вы всю жизнь работали и обо всех заботились, пускай теперь о вас позаботятся. Лекарства выписал…
– Ну, мало ли, что он имел в виду! Галка, мы ведь уже не девочки! – пылко заговорила Илона. – У нас уже и должны быть болячки!
– Это онкология, Илусик. Онкология. Я же не от зубодрала это услышала. Ну, хватит! Я должна позаботиться о Толике. Дети и внуки не пропадут. А Толик… Нельзя, чтобы он один остался. Илонка, если что – забери его! Будь с ним!