Единственный крест

— Отчего же? Отвечу. Совсем наоборот.

И вновь разговор закончился для Сидорина неожиданно. Торжественным голосом Лиза заключила:

— А вот ты, Асинкрит Васильевич, не в моем. Абсолютно. — И нажала на кнопку «отбой».

Глава двадцать вторая. Зачем тебе это нужно?

— Дядя Асинкрит! — восторгу Аси не было предела. — Это вы?

— Неужели я так изменился, тезка? — было видно, что стоявшему на пороге глазуновской квартиры Сидорину приятно столь бурное изъявление радости.

— Проходите, пожалуйста. Мама, дядя Асинкрит пришел.

— Слава Богу, в кои-то веки и к нам пожаловал, — Галина вышла встретить гостя в фартуке, — причем вовремя: минут через пять будем ужинать.

— Так я же специально подгадывал: уж больно на домашние потянуло, — улыбнулся Сидорин.

— А что же Алиса? Ой, да не смотри на меня так! Думаешь, я ничего не знаю?

— Знать, может, ты и знаешь, да то ли?

— То самое, не сомневайся. И как вы девочку из детдома позавчера домой к Алисе брали и…

— Продолжай, продолжай.

— Этого мало?

— Знает она… Из того, что мы Лизу взяли на выходные, никто же секрета не делал. А на наши с ней отношения это не влияет.

— Ой ли?

— Абсолютно. Помнишь, в песне поется, как встретились два одиночества? А тут целых три. И маленькая Лиза нам нужна даже больше, чем мы ей. Вот и вся история.

— Нормально все прошло?

— Кажется, малышке понравилось. Мне уже это мороженое — вот здесь. Как впрочем, и детские магазины. Лиза-старшая дорвалась. Так что, Галина Алексеевна, некогда Алисе было кашеварить. К тебе решил придти.

— Послушай, ты хочешь меня убедить…

— Ни в чем я не хочу тебя убеждать. Кто-то обещал меня накормить — вот и все.

— И как еще накормлю! Но пока Вадик по телефону разговаривает, помогай мне.

— Готов!

— Бери штопор, открывай вино. А ты, Аська ставь тарелки и фужеры.

— Вы совсем офранцузились, или есть повод?

— Есть, да еще какой.

— Тогда мне лучше немного беленькой, а то с вина меня на сон тянет.

— Тебя же раньше с пива тянуло?

— А теперь вот и с вина. Что поделать, старею. Мой выбор редеет… Надо же, опять стихами заговорил.

— Говорю же, влюбился. Пора тебе, Асинкрит, о завтрашнем дне думать, пора.

— Человек должен жить сегодняшним днем, Галя. А что будет завтра — одному Богу ведомо. Так, что за повод для торжества?

Вышел Вадим.

— Привет, Асинкрит! Молодец, что пришел. А меня достали совсем, даже дома покоя нет. Что за жизнь! Кстати, Галчонок, у нас сегодня праздник?

— Не знаю, для кого как, а для меня праздник. Вы садитесь, садитесь. Теперь наливайте. Аська и Олечка, вам компот.

Когда все приказы были выполнены, Галина взяла в руки бокал с вином.

— Сейчас я, на ваших глазах выпью этот бокал — и все. — Пауза получилась долгой и эффектной. — Больше пить не буду. — Пауза еще дольше и еще эффектнее. — Года полтора точно не буду… А выпить я хочу и, надеюсь, меня поддержат все присутствующие, за собственное здоровье и здоровье нашего с тобой, Вадим, малыша.

— Галочка, не может быть! Ура! — И Вадим бросился к жене, тут же заключив ее в объятия. Рядом прыгала Ася. Олечка и Асинкрит, переглянувшись улыбнулись друг другу: им было неудобно так бурно проявлять свои эмоции, но они тоже были счастливы.

— Может, Вадик, может. Да не задуши меня, медведь! А ты, Асинкрит, и впрямь — настоящий друг. Приходишь, когда нужно.

— Стараюсь, — скромно ответил Сидорин, — за тебя, Галина. И за вашего малыша!

* * *

Когда все эмоции остались позади, а со стола была убрана последняя чашка, Асинкрит и Вадим уединились в кабинете хозяина квартиры.

— Слушай, Асинкрит, мне даже жить захотелось…

— А раньше не хотелось?

— Это совсем другое, старик. Смысл в моей жизни появился. Не просто — днем работа, вечером ужин и телевизор, а в субботу дача, а смысл. Цель.

— Я тебя понимаю. Но сейчас, если не возражаешь, вернемся к моим баранам.

— Прости, совсем забыл. Знаешь, там, похоже, все чисто. Чему я, признаться, рад: Сергей не только мой коллега, но и друг.

— Так это Романовский обследовал Тимофеева на предмет вменяемости?

— Он. Только ты сам посуди, Асинкрит: почти спившийся человек, дома — ни копейки. Если бы, подчеркиваю, если бы Романовский был заинтересован сфальсифицировать итоги экспертизы, неужели ты думаешь, что нищий алкаш и его непутевая семейка могли проплатить данный интерес? Так что, не бери в голову, старик. В этой жизни, увы, бывает все.

— Слишком все гладко, Вадим. Несколько лет живет в доме человек. Пьет, конечно, дебоширит, жену поколачивает. Время от времени его привлекают за хулиганство. А потом он вдруг — бац! — своих соседей режет и…

— Остановись, Асинкрит. Даже в подозрениях мы должны быть объективными. Как ты выразился — «пьет, конечно»? Вот тебе и ответ: деградация личности, зверь в человеке убивает своего хозяина. И еще. Экспертиза не говорит, что Тимофеев все время жил в состоянии нервного срыва или психического расстройства. Но вот когда этот несчастный убивал, то не осознавал, что делает. Романовский, как честный врач, как представитель медицинской науки это зафиксировал. Вот и все.

— Прости, Вадим, может, я ослышался: кто — несчастный? Тимофеев или тех, кого он, как поросят, зарезал?

— Не придирайся к словам. Очень жаль тех людей, я читал об этом случае в газетах — им, кажется, и тридцати еще не было. Но разве не мы читали с тобой дневники Достоевского? Помнишь, он писал, что народ жалеет убийц…

— Брось, Глазунов. Народ жалел, ибо не сомневался в ту пору, что покусившегося на самое дорогое — жизнь человеческую, ждут не только муки адские, но и страшные терзания совести. Сильно сомневаюсь, чтобы Тимофеева сейчас эти терзания одолевали.

— Может, ты еще и за смертную казнь ратуешь?

— В обязательном порядке.

Глазунов вскочил и забегал по комнате. Он всегда так делал, когда сильно переживал.

— Вообще-то я думал, Асинкрит, что мы с тобой гуманисты, что…

— Еще раз прошу прощения, Вадим, но я не гуманист, я человеколюбец.

— Не слышал такого определения.

— Очень жаль. Я людей люблю. Конкретных людей, а не абстрактного человека. У Лизы Ивановой, дочери действительно несчастных людей, в глазах немой вопрос стоит, ей просто его задать некому: «За что?» За что в одну минуту ей сломали жизнь? А честный врач ей отвечает: «Дяденька Леша был не в себе»…