Единственный свидетель(Юмористические рассказы)

Разрываю конверт, из него вываливается карточка.

Девушка снята. Красивенькая! В морской фуражечке, кудряшки вьются, в глазах — мечтанье… «Сумел, думаю, выбрать невестку. Молодец!»

Стала письмо читать — и сразу у меня в глазах потемнело.

Пишет:

«Жену мою зовут Марина. У нас с ней родственные души. Она такой же романтик, как и я, любит море, приключения и дальние странствия. Она служит радисткой на нашем судне, и мы с ней скоро уходим в новый рейс на китобойный промысел».

Я в рев. Поревела, поревела, все обдумала и написала ему ответ.

Так, мол, и так, я тебя благословляю, но жить одна больше не хочу. Я решила тоже ехать на китобойный промысел вместе с вами. Кита убить я, конечно, не сумею, но кухаркой на вашем судне или уборщицей вполне смогу соответствовать. Устраивай меня, сынок, к себе. Вам же с Мариной легче будет, потому что дети и у романтиков бывают. Внука или внучку вам китиха нянчить не станет…

Так что и я теперь в романтики записалась на старости лет. Через это и знаменитой стала на весь двор.

Вот жду ответа. Конечно, они согласятся на мой приезд. Мать, ведь она всем нужна, а таким романтикам — вдвое, потому что они сами как дети!

1948

В саду

I

В начале мая вдруг резко испортилась погода. Подул северный ветер, небо затянулось тучами, стало холодно, мрачно. Радио сулило дальнейшее понижение температуры. Это и заставило деда Шулыгу принять решение — пойти в Борское.

Выслушав «Последние известия», дед помрачнел, задумался. Потом сердито рванул шнур радиоприемника, прервав на полуслове знаменитого тенора, исполняющего любимую бабкину «Метелицу», и встал из-за стола.

Бабка, возившаяся у печки, сказала недовольно:

— Ты что, очумел? Только распелся человек, а ты дергаешь.

Дед ответил не ей, а своим мыслям:

— По всему видно — не миновать мне завтра утром в Борское идти.

— Это зачем же такое?

— Прогноз слыхала?

— Он не «прогноз» пел, он «Метелицу» пел!

— Прогноз погоды! — значительно произнес дед Шулыга. — Понижение ожидается. И заморозки возможны. Понятно?

Бабка сделала невинное лицо и спросила кротко:

— А ты, значит, пойдешь их отменять?

— Нерассудительная ты женщина! — с сожалением сказал дед. — До такого человек еще не дошел, чтобы природе приказывать: подай дождь, подай вёдро!.. В будущем, конечно, будем регулировать. А пока — нет. Шалишь!

Бабка притворно вздохнула.

— А я думала, такое начальство, как ты, и сейчас может регулировать.

И прибавила уже с сердцем:

— Незачем тебе в Борское идти. И так недужный!

— Сад, боюсь, поморозят! Ребята у них в бригаде молодые, все спектакли да кино на уме, сами в клубе представляют. Надо бы приглядеть, посоветовать кое-что.

— И без тебя в Борском найдется советчиков! У них агроном собственный — Вера Васильевна, хоть и молодая девушка, но авторитетная. (К ней, говорят, учитель посватался, а она еще размышляет — идти ей за него иль нет!) Да и Матрена Лукинична, садовод, не хуже тебя разбирается. Сиди уж дома, на печке. Ишь расперхался!

Дед действительно раскашлялся некстати. А откашлявшись, решительно сказал:

— Ум — хорошо, а два — лучше. А три — совсем прекрасно. Я против агронома Веры Васильевны и Матрены ничего не имею, но они вдвоем за свою жизнь столько яблоков не съели, сколько я деревьев посадил и вырастил. Все равно пойду! И ты мне не перечь!

Бабка отвернулась и сорвала раздражение на кошке, подвернувшейся под ноги:

— Носит ее вражья сила! Брысь, окаянная!

Кошка обиженно мяукнула и одним махом сиганула под лавку.

Погремев ухватом и горшками, бабка сказала:

— Незачем тебе в тот сад нос совать. Он не наш, а борский!..

— Был борский, а теперь и наш! — отбился дед. — Забыла, как мы на собрание ходили, резолюцию принимали: «Желаем объединиться»?

Бабка залилась мелким смешком:

— Ловко это у вас получилось! Вы им — семь куриц с петухом, а они вам — сад больше чем в тысячу деревьев. И что яблоньки, что груши — все одна к одной. Давеча в сельпо ходила, глянула — как невесты стоят!

Дед Шулыга окончательно рассердился:

— Вот и опять выходит, что нерассудительная ты женщина! В Борском тоже некоторые по несознательности говорили: «Берем пяткинского карлика себе на шею». Конечно, колхозу нашему одно было название — карлик. Вся деревня — двадцать дворов, в колхозе работает семь душ…

Дед разошелся, говорил громко, размахивая руками, словно выступал с речью на собрании.

— Но землица у нас, между прочим, имелась! И хо-ро-шая землица! Бархат!.. Значит, и наш карлик с приданым за гиганта пошел!

— Уже запахали они наше приданое, — сказала бабка почтительно.

— То-то и оно! — подхватил дед. — Гляди сама: картошку до срока посадили! Большую силу колхоз набирает. Николай Иваныч, борский… то есть наш председатель… мужик хозяйственный, партийный, он наших пяткинских лежебоков охомутает, только держись!

— А ты не лежебок, ты по годам неработоспособный, — сказала бабка. — Пусть другие в борский сад ходят, которые помоложе.

Дед насупил брови:

— Да если мы такую красоту не сбережем — нас под суд мало!.. Пойду!

— А они тебе от ворот поворот сделают!

— Как так «от ворот поворот»? Теперь, после объединения, каждый винт будет к своему делу приставлен. Взять меня. У нас в Пяткине картошка. А картошка — это не мой профиль. Мой профиль — сад, пчела…

— Твой профиль — печка! — сказала старуха и сразу перешла на крик: — Нужен ты им очень! Не пущу срамиться!

Но дед властно оборвал неприятный разговор:

— Замолчи! Сказано пойду, значит пойду. Ужинать давай!

II