Единственный вдох

Кейли нечего сказать, и когда Ева забирает сумку и идет к хижине, подруга ее не останавливает.

Легче собираться, не раздумывая, главное – не останавливаться. Ева укладывает вещи в чемодан и лишь на секунду замирает, задев пальцами потрепанную клетчатую рубашку Джексона. Та фотография с джазового фестиваля так и не нашлась, неужели ее нигде нет? Ева забирает из душа шампунь, кондиционер, мыло и гель для умывания, кладет все в косметичку. Кое-что откладывает в ручную кладь: книжку, зубную щетку, чистое белье, плеер и наушники.

Затем прибирается в хижине, достает все из холодильника, выметает песок, вытирает пыль. Страшно останавливаться, вдруг начнут одолевать сомнения? Кейли уже позвонила и забронировала билет.

Стоя у кухонного стола, Ева ест бутерброд с сыром. Затем надевает свитер и складывает вместе гидрокостюм, маску и ласты, которые ей дал Сол. Заглянув в комнату к подруге, Ева говорит:

– Пойду отнесу ему.

Кейли складывает платья в чемодан.

– Давай. Надеюсь, все пройдет нормально. – Она с явным огорчением улыбается Еве.

На улице прохладно. Небо ясное, светит луна. Ева сбрасывает сандалии: хочется напоследок пройтись босиком по берегу, ощутить мокрый песок, который прилипает к пяткам.

Ей полюбилась естественная красота острова. Она дышала этим воздухом, плавала в этом заливе, стряхивала соль с кожи. Она никогда так не привязывалась к какому-то месту, и мысль о том, что нужно уехать, причиняет боль.

Ева замирает, глядя в ночное небо. Вот бы понырять в последний раз, погрузиться на дно океана к рыбам, услышать шепот и бурление волн… Нет, времени мало, рано утром уезжать.

Она оставляет костюм, маску и ласты на берегу, закатывает джинсы и заходит в воду. Прохлада обхватывает щиколотки. По поверхности идет рябь, серебристая от лунного света.

Ева поднимает взгляд: у Сола горит свет. Вот он проходит мимо окна… Не хочется говорить ему, что она уезжает. Не хочется смотреть в глаза, зная, что больше они не увидятся.

Однако другого выхода нет. Здесь, в окружении прошлого Джексона, Ева будет постепенно сходить с ума. Когда она приехала к Жанетт и увидела там пикап Сола, то вдруг усомнилась в нем. Сол всегда будет ассоциироваться у нее с ошибками Джексона, а это несправедливо. Сол заслуживает большего, намного большего.

Из гостиной Сола виден мягкий оранжевый свет в окнах хижины. Уже час, как она вернулась, но к нему до сих пор не зашла. Сол не находит себе места от беспокойства. Вдруг Ева уедет из Тасмании?

Он достает пиво и пьет, расхаживая по дому. Мысли скачут от Евы к Джексону, от Джексона к Жанетт. Сол останавливается у окна и сквозь свое отражение вглядывается в ночь. Слова Жанетт его поразили: Джексон жил с бесконечным чувством вины из-за одного неверного решения. Он не вызвал пожарных, и этот выбор изменил всю его судьбу. Мать Джексона погибла, жизнь отца разрушилась – и за это он винил только себя.

Сол пытается представить утро, когда погиб Джексон. Брат рыбачил; к нему подошла Жанетт, угрожая разрушить то единственное счастье, что он нашел. Джексон смотрел ей в глаза, в глаза женщины, которая уверяла, что он отец Кайла, и наверняка догадывался, что Жанетт его погубит. Жаль, что последние моменты жизни брата были так мучительны.

Ева бродит по мелководью; пальцы немеют от холода, зарываясь в песчаное дно.

В то утро яростно бушевали волны, били о скалы и взметались белой пеной. Бурное течение уносило Джексона, тащило все дальше и глубже… а Жанетт беспокойно расхаживала по берегу, стараясь не терять из виду своего мужа.

Мужа Евы.

На глаза накатывают слезы, проливаются теплыми каплями. Ева закрывает лицо руками и плачет. Прерывистое дыхание согревает ладони, плечи подрагивают. Хочется еще раз ощутить его объятия, прижаться к его груди. Невыносимо думать, что все кончено.

Ева потеряла счет времени, но чьи-то шаги на берегу прерывают ее всхлипывания. Слышится шорох ткани, скрип песка под ногами. Ева замирает: она здесь не одна, и от этой мысли по спине пробегают мурашки.

Кейли точно в хижине, а Сола она заметила в окне его дома. Ева убирает руки от лица и смотрит на берег. Кто-то стоит у воды и наблюдает за ней, потом начинает медленно удаляться. Фигура, движения кажутся знакомыми.

Ева нагоняет, подходит ближе.

– Сол?

Человек останавливается, стоит к ней спиной.

Пальцы проваливаются в песок. По дну ползают крабы, высматривая добычу.

– Сол, это ты?

И тогда мужчина оборачивается.

Звуки исчезают: и шум прибоя, и хор сверчков. Все тело напрягается, словно выталкивая Еву наружу, к мерцающим звездам.

Очень хочу, насколько это возможно, все исправить.

Я был тем, кто мог утешить тебя: шептал на ухо, что все будет хорошо, или дважды сжимал руку, как бы говоря: «Я с тобой».

Мне этого не хватает. Тянет обнять тебя, ощутить тепло твоей кожи, вдохнуть ее запах, нежно провести пальцами по шее.

Так много нужно рассказать, чтобы ты поняла. Я пытался сделать это – мысленно, – но этого мало.

Ты должна услышать правду, должна услышать ее от меня.

Я начинаю с этого:

– Ева…

Глава 34

Луна освещает его лицо, знакомое и вместе с тем поразительно неузнаваемое. Стрижка наголо, густая борода. На нем темные брюки и куртка, такая огромная, что скрывает очертания тела, заставляя сомневаться.

А затем он произносит ее имя – это точно его голос.

Она отходит назад, зажимает рот руками. Залив омывает лодыжки, звездное небо кружится над головой. Надо за что-то ухватиться, но вокруг только вода и ночь.

– Ева, – говорит он, и в этом единственном слове столько эмоций, что Ева отшатывается, и дно словно уходит из-под ног.

Она падает; тело скрывается под соленой водой, вода заливается в нос, наполняет рот.

Ева с трудом поднимается, откашливается. Мокрая одежда прилипает, будто затягивая обратно на дно. Нетвердой походкой Ева выходит из воды, а он уже бежит навстречу.

– Нет! Нет!

Он останавливается.

Глаза щиплет от соли, дыхание перехватывает.

– Ева, это я, – говорит он.