Единственный выживший
Шрифт:
Вместе с тем желание знать правду, которое и привело Джо в Колорадо, нисколько не ослабело и почти равнялось лихорадочно-жгучему стремлению разыскать свою младшую дочь, которое теперь бушевало в груди Джо с силой, намного превосходящей обычное безумие и обычную одержимость.
В аэропорту Денвера Джо вернул арендованный автомобиль, оплатил счет, а в обмен получил подписанную им залоговую квитанцию на кредитную карточку. До рейса оставалось еще пятьдесят минут.
Прохаживаясь по залу ожидания, Джо понял, что умирает от голода. Ничего удивительного в этом не было, поскольку, если не считать пары печений и чашки кофе, которыми угостила их Мерси Илинг, он ничего не ел со вчерашнего вечера, когда по пути в дом Норы Ваданс сжевал на ходу
В аэропорту было несколько кафе, и Джо направился к ближайшему из них. Там он заказал двойной сандвич, тарелку картошки фри по-французски и бутылку пива.
Никогда еще ветчина не казалась ему такой вкусной. Расправившись с бутербродом, Джо облизал с пальцев майонез и приступил к хрустящей картошке с маринованным укропом, из которого брызгали во все стороны крошечные капельки пахучего сока. Пожалуй, впервые с того, прошлого августа Джо не просто поглощал пищу, а наслаждался ею.
Джо подошел к посадочным воротам, имея в запасе двадцать минут, но тут его внезапно затошнило с такой силой, что он почти бегом бросился к мужскому туалету. Когда он ворвался внутрь и заперся в кабинке, тошнота странным образом прошла, и, вместо того, чтобы скорчиться над унитазом, Джо привалился спиной к запертой дверце и заплакал.
Он не плакал уже несколько месяцев, и ему было непонятно, что заставило его так горько рыдать именно сейчас. Может быть, он плакал от предчувствия счастья и скорой встречи с Ниной, а может быть, потому, что боялся никогда не найти ее или потерять во второй раз. Не исключено, что он заново оплакивал потерю Мишель и Крисси, или же на него так сильно подействовало то, что он узнал о судьбе рейса 353 и его пассажиров.
Скорее всего на него обрушилось все сразу.
Джо понял, что теряет контроль над своими чувствами и эмоции захлестывают его, и приложил все усилия, чтобы совладать с ними. Не много же от него будет толку, если он позволит себе так стремительно переходить от эйфории к отчаянию!
С покрасневшими от слез глазами, но уже вполне владея собой, Джо поднялся на борт самолета, следующего рейсом до Лос-Анджелеса в тот самый момент, когда пассажиров в последний раз попросили занять свои места.
Когда "Боинг-737" оторвался от взлетной полосы, сердце Джо застучало так громко, что ему показалось, что сейчас его услышат все пассажиры в салоне. Непроизвольно он вцепился руками в подлокотники кресла, ибо в какое-то мгновение ему показалось, что он сейчас упадет головой вперед – упадет и больше не поднимется. Когда головокружение прошло, Джо понял, в чем дело: он отчаянно боялся подниматься в воздух. Во время полета в Денвер он ни капли не трусил, но сейчас его охватил самый настоящий, первобытный ужас, и объяснение этому могло быть только одно. Случись что с самолетом по пути на восток, и Джо только приветствовал бы свою смерть – так велики были его отчаяние и чувство вины перед погибшей семьей, но сейчас, когда "Боинг" взял курс на запад, он не мог позволить себе погибнуть даже в силу нелепой случайности. Теперь у него появилась цель, ради которой он должен был, обязан был жить.
К счастью, страх и острое чувство опасности скоро притупились, но, даже когда самолет набрал расчетную высоту и выровнялся, Джо продолжал нервничать. Он слишком хорошо представлял себе, как один пилот поворачивается к другому и спрашивает: "Мы записываем?.."
Как Джо ни старался, ему так и не удалось выбросить из головы последние слова Делроя Блейна, поэтому он вытащил из внутреннего кармана куртки три сложенных листка бумаги и развернул их на коленях. Он надеялся, что, просмотрев их еще раз, сможет увидеть что-то такое, чего ни он, ни Барбара не заметили. Кроме того, Джо казалось, что ему удастся быстрее оправиться со страхом, если он сумеет чем-то занять свой мозг. Правда, стенограмма последнего разговора погибших летчиков
вряд ли для этого подходила, но ничего лучшего у Джо все равно не было.Рейс, которым летел Джо, был не из самых популярных, и салон самолета был заполнен примерно на две трети. Рядом с Джо, сидевшим возле самого окна, было свободное место, обеспечивавшее ему необходимое уединение, и, попросив стюардессу принести ему ручку и блокнот, он начал заново перечитывать расшифровку.
Бегло проглядев запись, Джо начал читать расшифровку внимательнее, выписывая слова Блейна в блокнот, чтобы не отвлекаться ни на панические реплики Санторелли, ни на сделанные Барбарой пометки, касающиеся пауз и других звуков. Он надеялся, что очищенный от посторонних наслоений монолог командира экипажа поможет ему увидеть новые нюансы, которые в диалоге просто не бросались в глаза.
Когда работа была закончена, Джо убрал расшифровку в карман и стал читать то, что у него получилось.
– Одного из них зовут доктор Луис Блом.
– Второго зовут доктор Кейт Рамлок.
– Мы записываем?
– Они делают мне больно.
– Они мучают меня.
– Заставь их перестать делать мне больно!
– Мы записываем?
– Мы записываем?..
– Заставь их прекратить, иначе, когда у меня будет возможность… когда у меня будет возможность, я их всех убью. Всех! Я хочу это сделать и сделаю! Я убью всех и буду только рад.
– Вот потеха!
– Ух ты!!!
– Уа-а-а-а-а! Вот и мы! Вот и мы, доктор Рамлок и доктор Блом! У-у-у-у!!!
– Уа-а-а-а-а! Мы записываем?..
– Мы записываем?
– Ух ты! О-па!
– О да-а…
– Ух ты-ы!!!
– Гляди! Ща ка-ак…
– Здорово!
Ничего нового Джо так и не увидел, однако некоторые особенности странного монолога Блейна, которые он подметил раньше, стали в этом сокращенном варианте более очевидными. Несомненно, командир экипажа говорил голосом взрослого человека, однако содержание его реплик казалось почти детским.
– Они делают мне больно. Они мучают меня. Скажи им, пусть перестанут. Скажи им!
Пожалуй, ни один взрослый, прося помощи или жалуясь на своих мучителей, не стал бы так строить фразы и пользоваться подобным набором слов.
Его самая длинная реплика, его угроза всех поубивать и радоваться этому тоже была детской, особенно в сочетании с последовавшим: "Вот потеха!"
– Уа-а-а-а-а! Вот и мы!..У-у-у-у!!! Ух ты-ы!!! О-па!
Блейн воспринимал грозящее ему гибелью падение самолета точь-в-точь как мальчишка, оказавшийся на мчащейся вниз тележке "американских горок". Барбара утверждала, что в голосе капитана не было страха, и Джо видел, что и в словах его страха было не больше.
– Гляди! Ща ка-ак…
Эти слова были произнесены за три с половиной секунды до удара о землю, так что Блейн наверняка видел, как, словно черный мак, раскрывается под ними ночной ландшафт. В последнем его восклицании тоже не было ужаса – одно лишь восхищение и восторг.
– Здорово!..
Джо разглядыбал это последнее слово до тех пор, пока его самого не отпустила дрожь страха и он смог размышлять о нем более или менее хладнокровно.
– Здорово!..
До самого конца Блейн реагировал на происходящее как мальчишка, попавший в парк развлечений. По всему было видно, что о пассажирах и об экипаже он заботится не больше, чем жестокий и беспечный подросток, сжигающий на спичке паука или муху.
– Здорово!..
Но даже самый беззаботный и беспечный подросток – настолько эгоистичный, насколько только может быть очень молодой и незрелый человек, – должен был в конце концов испугаться. Хотя бы за себя. Даже самый решительно настроенный самоубийца, прыгнув с балкона высотного здания, обязательно вскрикивает от ужаса или запоздалого сожаления, падая вниз, к мостовой. Но капитан Блейн, наблюдая надвигающееся на него небытие, не проявлял ни малейших признаков беспокойства; напротив, ему это явно нравилось, словно он достоверно и точно знал, что лично ему ничего не грозит.