Её несносный студент

А мы с Катей тихонько посмеиваемся, наблюдая за тем, как Юлька отчитывает мужа и брата.

Правда, веселье мое длится недолго, до слуха доносится знакомый голос, от которого все тела начинает дрожать. Этот голос я не забуду никогда. Евгений Николаевич Волков.

Поворачиваю голову и замираю. В нескольких шагах от меня, рядом с одним из столиков действительно стоит Волков старший. Машинально, не контролируя себя, делаю шаг назад и уже собираюсь отвернуться, как боковым зрением цепляю какое-то движение. А потом все становится неважно, только шум в ушах и боль в груди, да такая, что мне едва удается устоять на ногах. Рядом с отцом, в компании весьма эффектной девицы стоит и Егор. А меня словно в прорубь с ледяной водой окунули, а потом по стене размазали, по крайней мере именно так я себя чувствую, глядя на то, как девчонка его касается, как поправляет воротник, небрежно сглаживая складки на черном, должно быть стоящим целое состояние, пиджаке. Он улыбается, позволяя ей вот так открыто флиртовать, кокетничать. Все правильно, Ксюша, вот такие как она ему пара, а не ты. Ровесница и его круга, а я… Я просто мимолетное увлечение, недоступное, а потому желанное. Но недолго. Понимаю, что вот она причина его внезапного исчезновения. И нет у меня, наверное, права, злиться, не права таить обиду. Только боль никуда не исчезает, острыми иглами впивается в кожу и кинжалом в прямо в сердце.

— Ксюш, ты чего? — откуда-то со стороны доносится голос Кати, но я не реагирую, не могу. Просто продолжаю стоять и наблюдать за парочкой впереди.

Не знаю, сколько бы это еще длилось, если бы, словно почувствовав на себе мой пристальный взгляд, Егор не повернул голову, встречаясь со мной взглядом.

И все что я могу, — глупо улыбаться, из последних сил держа себя в руках, смотреть ему в глаза и улыбаться.

Он застывает на миг, точно не ожидая моего здесь появления. Смотрит в упор, пока девчонка щебечет что-то, большим пальцем касаясь его губ и стирая с них невидимый след.

И, наверное, это становится последней каплей.

— Ксюша, — он кричит через разделяющее нас расстояние, а я поджимаю губы и мотаю головой.

— Прости, — бросаю Кате и прежде, чем она что-либо успевает сообразить, разворачиваюсь и пулей мчусь в сторону выхода.

Бегу не разбирая дороги, слезы застилают глаза. Ну почему, почему же так больно.

«Ты просто моя» — звучат в голове его слова.

«Моя. Моя. Моя»

Не твоя. И никогда не была.

Я только твой

Егор

Дать Александровне пару дней на то, чтобы принять факт неизбежности моего постоянного присутствия в ее жизни, пожалуй, было самым идиотским моим решением за все прожитые на этом свете восемнадцать лет. Потому что ни хрена я, оказывается, не джентльмен и совести у меня все-таки нет. Три дня, три долбанных дня я на стену лез, и ни хрена это не прикольно играть в хорошего мальчика.

И что в результате мы имеем на сегодняшний день? Я с голой жопой, без собственного жилья, потому что дебил и не озаботился столь серьезным вопросом, моя гордость, не позволившая мне даже за вещами заскочить, одна ночь в машине, опять же потому что дебил и смотрим пункт первый, охреневший в прямом смысле от моего воскресного вида дед, к которому я, хоть и позвонил предварительно, но все же завалился незваным тюленем в квартиру.

Спустя пять минут охреневал уже я, потому что дед мой все же с сюрпризом и в прошлый раз мой внутренний Шерлок был прав: у деда появилась женщина. Таким идиотом я себя еще не чувствовал, ведь своим появлением явно нарушил планы деда, но он тоже хорош, мог меня и послать по телефону.

В общем миленькую до нельзя женщину, явно моложе моего деда лет так на пятнадцать, я точно поставил в неловкое положение, выводы столь неутешительные я сделал из ее спешных сборов и отчаливания из квартиры.

Дальше мы имеем бездомного меня, временно приютившего меня деда, не упускающего момента подколоть и побурчать, три дня без Ксюши и два прогула, потому что ни черта бы я не смог держаться от нее в стороне и обязательно зажал бы в какой-нибудь аудитории.

— Егор, ну где ты опять витаешь?

И еще один пункт — благотворительные, ядрена вошь, вечер. И на кой хрен я только согласился? Вот с самого начала же понимал, что плохая это идея, очень плохая. Настолько, что вот уже почти час я стою и стараюсь дышать, потому что чертова удавка на моей шее, завязанная в хрен знает какой моднячий узел, по словам маман, опять же, явно сдавливает сонную артерию. Точно сдавливает, иначе почему меня клонит в сон?

— Егор, — щелчок тонкими пальцами перед глазами, привлекает внимание.

Выныриваю из собственных мыслей, вспоминая, что вроде как поддерживал диалог.

— Да, Аль, извини, что ты говорила?

— Я говорю, что ты какой-то странный.

Алина надувает ярко накрашенные губы, ресницами хлопает, даже сопит обиженно.

И угораздило же меня вообще согласиться сюда прийти. Но отказать маман все равно, что стать на пути у бронепоезда. Столько интересного о себе услышишь, что записывать можно, вдруг чего интересного пропустишь. В общем я оказался слишком слаб и позорно пал в словесном бою с этой несносной женщиной, дай Бог ей здоровья, но как только отец с ней столько лет прожил. Мать я, конечно, люблю, но у отца все же железная выдержка, кремень, а не мужик. Другой бы уже крышей поехал за столько лет, а этот ничего — держится.

— Чего это я странный? — усмехаюсь.

Альку я сто дет не видел. Если быть точнее, ровно два года, с тех самых пор, как она в столицу нашей необъятной свинтила. Островская вообще не в восторге от нашего города была, при первой же возможности свалила в какой-то охрененно крутой и не менее охрененно дорогой лицей, и в родном городе не появлялась совсем. Так что присутствие Альки в нашем «Мухосранске», как она любила его величать, меня сильно так удивило.

А потом разозлило.

Я же не тупой и не слепой, и прекрасно вижу, как папаня мой, чтоб ему подавиться, в своей голове светлой, планы выстраивает. И я бы понял, если бы идея маман принадлежала, но нет, тут только папаша исхитрился.

Благотворитель херов, в сводники заделался. С Островским наверняка планы уже совместные на будущее строят, родственные связи, так сказать, налаживают. Вон какой счастливый стоит, и не скажешь, что только вчера из больницы выписался и в животе три дырки.

Никогда не думал, даже предположить не мог, что папаша мой до подобных махинаций опустится. Знал черт, наверняка знал, что с Алькой мы были весьма близки в определенной плоскости.

— Ты явно меня не слушаешь, только лыбишься глупо, я между прочим и обидеться могу, найду себе более заинтересованного собеседника, Волков.

— Это, конечно, будет огромной потерей, Аль, как я это переживу, не знаю даже, — усмехаюсь, нависая над Островской.

Была стервой, такой и осталась. По глазам вижу, что отношение ей мое пренебрежительное явно не по вкусу, не привыкла девочка-получаю все что хочу, к такому отношению. Ее это и раньше бесило, но тогда мы типа даже встречались. В ее, конечно, представлении.

— Твоему отцу это не понравится, Волчонок.

— Тогда тем более не стоит тебя отпускать, да?

По-хорошему послать бы ее, но мне банально скучно, а она вроде как и за шута сойдет. Заняться все равно нечем, физиономией я своей перед кем надо отсветил, перед прессой помелькал, даже для фото попозировал, а вести светские беседы я не способен, не потому что тупой, а потому что неинтересно.

Алька — единственное толковое развлечение. Можно, правда, напиться, но маман не оценит моего порыва.

— Ты не меняешься, Волков.

— Зато ты изменилась, сиськи увеличила?

— Ты охренел? Они свои!

— Ой ладно тебе, Островская, а то я не помню, какие у тебя свои. Еще скажи, капусты объелась, и они выросли.

— Хамло ты, Волков. Вот чего ты такой злой? — она зачем-то меня трогает, а потом расплывается в какой-то хитрой улыбке и глазками стреляет. — Может уйдем?

— Уйдем?