Ее последний герой
Шрифт:
Спустя четыре месяца Городецкий узнал, что красавец уйгур погиб в горах во время ливня. Его молодая жена отвезла детей к родителям и вернулась в свой дом. И на следующий день бросилась в пропасть.
Он тогда думал: чертова жизнь! Эти двое были так счастливы и так влюблены! И им ничего не было нужно, кроме их семьи и их любви. И такой финал. Она могла вернуться в отчий дом, жить в достатке среди родни. Погоревать пару лет и счастливо выйти замуж. И никак не мог соотнести ее выбор с выбором его жены Лильки. Где пьяный больной угар – и где истинное, неподдельное горе?
Спустя почти три года Городецкий вернулся в Москву. Показалось,
Он рьяно принялся за дело и снял «До востребования. Имя – любовь». Лучшую свою работу, как он всегда считал.
А еще через полтора года встретил Ирму.
Разделась и легла в кровать. Включила Шопена – помирать, так с музыкой. Отец, слава богу, отправился в санаторий. Путевку, конечно, выбила мать со свойственной ей хваткой и решительностью. Спасибо! Двадцать четыре дня одиночества. Это хорошо или плохо? Точно хорошо.
А в два часа ночи, измученная и несчастная, она набрала его номер. Будь что будет! Не станет говорить – ну и ладно. Может, тогда полегчает.
Он ответил не сразу, через восемь звонков. Она считала.
Кашлянул:
– Да, я слушаю.
И тут она завопила. Ведь совсем не собиралась, а завопила так, что самой стало неловко.
– Хватит уже, – растерянно оборвал он. – Почему, собственно, я должен был докладывать? Мы же расставили точки над «и». Или я ошибаюсь? Каждый живет своей жизнью. Да, я уехал. Так мне было проще. А тебе… Да я был уверен, что у тебя все нормально. Жизнь, так сказать, вошла в колею.
Она снова закричала и заплакала.
Он совсем растерялся:
– Ну прости, прости. Не подумал. Не подумал, что надо было эсэмэску послать хотя бы. Да, дурак. Сволочь, согласен. Старый идиот. Сердце? При чем тут сердце? О господи, не подумал! Ну, еще раз: прости. Да успокойся же, наконец! Что случилось? Все живы, здоровы. Выпей валокордина или ну не знаю чего там еще. Выпей и спи! Ночь на дворе. Посмотри на часы! Я? Да, спал. Преступление? Возможно. Да, отдохнул и привел нервы в порядок. Чего и тебе от души желаю. Нет души? Хорошо, согласен. Все? Нет, не все? А что еще? Приедешь? Сейчас? Даже не думай! Не открою. Ты слышишь? Я тебе не открою. И с удовольствием пойду к чертям собачьим, раз ты так желаешь. И пропаду пропадом к твоему удовольствию. И исчезну с лица земли. Обещаю.
Она бросила трубку. Он попытался прикурить. Зажигалка в дрожавших руках чиркала и не давала огня. Он пошел на кухню за спичками. Закурил и бросился в комнату.
Схватил телефон и прокричал в трубку:
– Не вздумай садиться за руль, слышишь? Не смей ни за что! Я тебе приказываю!
Она хрипло рассмеялась:
– А я уже за рулем. И кстати, кто ты такой, чтобы приказывать мне?
Оставшееся время он простоял на лестничной площадке, периодически вглядываясь в мутное грязное стекло. Наконец она подъехала. Он бросился по лестнице вниз.
Когда она зашла в подъезд, он уже стоял у входной двери. Она испуганно отпрянула:
– Ты!
Он сделал ей шаг навстречу и крепко прижал к себе.
– Дура, – прошептал он. – Какая же ты у меня дура!
Он гладил ее по голове, утыкался в ее макушку и слышал, как бьется ее сердце. Впрочем, как было понять, чье это сердце колотится?
– Пойдем домой? –
всхлипнула она. – Я замерзла.Пошли. Домой. Греться. Греться, каяться, любить. Ну, и все остальное, что полагается. У всех нормальных людей. У живых.
Среди ночи, когда они еще не спали (как же они соскучились друг по другу!), Городецкий, радуясь, что вопрос, мучивший его, он может задать в темноте, не глядя в глаза, решился.
– Слушай, – от смущения глухо сказал он. – Все наши безумства и экзерсисы, хотя я наверняка себе весьма польстил, как в смысле безопасности? Ну, ты понимаешь, что я имею в виду…
Она вздохнула и поудобнее расположилась на его плече.
– А вот об этом не думай. Совсем не думай. Потому что, – она сделала паузу, – ну, потому что нет оснований. Совсем, понимаешь?
– Нет, – ответил он. – Понимаю, но не совсем.
Она резко встала с кровати.
– Тогда поверь на слово. Этого у меня быть не может. Просто не может, и все.
– Ты так в этом уверена? – уточнил он.
Она прошлепала босиком на кухню. Он услышал звук включенной воды. И следом – ее крик:
– Уверена! Это диагноз. Вердикт врачей, понимаешь? Никогда и ни при каких условиях.
Она заглянула в комнату.
– Спи спокойно, дорогой товарищ. Или не спи. – И она ловко улеглась ему под бок. – Не спи, лучше не спи, – забормотала она, утыкаясь ему в подмышку.
Потом подняла голову, посмотрела на него и скомандовала:
– И больше – никаких вопросов. Договорились?
Утро было сладостным, как никогда. Давно Городецкий не испытывал такого блаженства, наблюдая за женщиной. Как она выходит из душа, вытирая полотенцем влажные волосы. Как усаживается на стул, закинув ноги на табурет. Как придирчиво рассматривает себя в зеркало, чуть выпячивая нижнюю губу. Как шутливо требует кофе.
– Провинился – вот и подай. Наказан!
– Наказан, – согласился он. – Еще как наказан. Или премирован? Вот ведь вопрос.
Она болтает про работу, про злого начальника, про то, что нужно непременно съездить к отцу в санаторий. И встретиться с матерью.
– Неохота, а надо. Несложно раз в месяц попить где-то в центре кофе, правда?
Вздыхает.
– Не сложно, но неохота. Вот прямо чертовски, веришь? И откладывать нельзя: маман просто в бешенстве. Сегодня вечером придется. Деваться некуда. Слушай! У меня идея! Часов в шесть я с ней встречусь, ну, скажем, на Тверской. На час или полтора, не больше. А к полвосьмого подъедешь ты. И мы с тобой… – мечтательно протянула она. – Пройдемся по Бронной. Это раз. Посидим на Патриках – это два. Потом… А! Потом в Камергерский. Ты любишь Камергерский? Я обожаю! Прошвырнемся, потом посидим, например, в китайском ресторане. Ты любишь китайские штучки? Я больше всего – вон-тон. Это такой супчик, знаешь? И еще пирожки с капустой в рисовой бумаге.
Он молча курил и смотрел на нее, любовался.
Она поняла, порозовела и уточнила:
– Согласен? Мы же с тобой еще нигде не гуляли.
Он кивнул:
– В полвосьмого, у Пушкина.
– Там встречаются все влюбленные.
Он смутился. Влюбленные… Дурочка. Совсем еще ребенок. Где он – и где влюбленные? Ан нет, и его записала. Самое смешное, что это чистая правда.
Он думал про нее. Весь день. Перебирал, словно пряди волос, ее фразы, вспоминал ее взгляд и улыбку.