Ее превосходительство адмирал Браге
Шрифт:
В последний раз Маша пришла к ней перед самым Новым Годом. В Кобонском бору по случаю войны было пусто и тихо. Ни домочадцев, ни большинства слуг. Все разъехались. Кто на службу, а кто в «эвакуацию» в Рощинское имение на Печере, а те, кто остался – Анна Карловна и Стеша, - жили во флигеле и в дела «княгинюшки» не вмешивались. Понадобится что-нибудь, сама позовет, недаром же по всему дому телефонный кабель протянут. Однако на этот раз ничего ей от них не требовалось, да и заехала она в Кобону буквально на пару минут: знала, Маша, если и появится, то только затем, чтобы окончательно попрощаться. Так и случилось.
Подруга перешла, как обычно, прямо в Лизин кабинет, и они с минуту просто стояли друг напротив друга и, молча, смотрели одна на другу так, словно собирались запомнить на всю
– Вот, - сказала наконец Маша и протянула Лизе пакет из плотной желтоватой бумаги, - на память. Чтобы вспоминала иногда.
– Что там? – спросила Лиза.
– Посмотри, - предложила Мария.
– Как скажешь.
Лиза вскрыла пакет и достала из него тоненькую пачку фотографических снимков. Все они, как она сразу же заметила, были выполнены в аутентичной для нынешней Себерии технике. Уже цветные, но несколько блеклые, так что найди их кто, никогда не догадается, кто на них изображен, и где сделаны эти снимки. А между тем, фотографии эти являлись, по большому счету, «последним прости» уходящей эпохи. Немолодая и несколько погрузневшая, но все еще симпатичная Лиза Берг. Она же с мужем и повзрослевшими детьми. И еще пара снимков на эту же тему, сделанных, однако, в таких местах, которые никому и ни о чем не говорят и сказать не могут. Ну а на остальных Маша, то одна, то со своим мужем Уго – бывшим техасским коммандером Уго Устари.
– Что ж, - сказала Лиза, убирая фотографии в пакет, - не даром говорят, что у дураков мысли сходятся.
– Вообще-то так только русские говорят…
– Не придирайся! – отмахнулась от подруги Лиза, подошла к письменному столу и, взяв со столешницы приготовленный на такой как раз случай пакет, вернулась к Маше.
– Держи! Тут наши фотографии. Снимала на твой телефон. Девайс тоже возьми. Нечего ему тут больше делать…
Обменявшись сувенирами, они еще посидели немного у столика в углу кабинета. Выпили по маленькому стаканчику старки, выкурили по сигарете, ни о чем практически не говоря, - ибо все уже давно и не единожды было сказано, - обнялись на прощание и расстались, что называется, на веки. Мария шагнула от стола и разом исчезла, а Лиза еще смотрела ей вслед, словно хотела заглянуть в мир, куда ушла ее подруга. А потом вдруг потяжелел афаэр, висящий у нее на груди вместе с нательным крестиком, и она поняла – уловила и осознала, - что между мирами встал непреодолимый барьер, и ходу ей теперь в эти далекие-близкие миры нет и не будет.
«Прощай».
С кем она прощалась? С Машей? С Лизой Берг? Со своей молодостью и другой жизнью? Наверное, со всем сразу.
– Ну, все, все! – сказала вслух, подавив нахлынувшую было слабость. – Нечего сопли распускать! Ты, Лиза, адмирал, тебе бабской дурью маяться невместно!
Она опрокинула еще один стаканчик старки и, заперев кабинет, пошла на улицу, где ее ждал геликоптер.
Тридцать первого декабря она работала, как в любой другой день. На дворе война, та самая, которую в ее прежнем мире назвали бы мировой, а здесь отчего-то прозвали общемировой. Впрочем, не в названии дело, а в сути. А суть, если правду сказать, была омерзительна до ужаса, потому что еще Лев Толстой, который в Себерии отчего-то не народился, писал, что война противоестественна и противна человеческой природе. Ну, или что-то в этом роде. Лиза за давностью лет точных цитат уже и не помнила почти. Но сути дела это не меняет, Себерия воевала, и мобилизация, имея в виду не только солдат и офицеров, набирала обороты. Увеличивалось военное производство и, значит, сокращалось гражданское. Уходили на войну мужчины, а на их место вынужденно заступали женщины. Указ Великого князя от пятнадцатого сентября разрешал мобилизацию в промышленность и системы здравоохранения, просвещения и тылового обеспечения всех женщин, имеющих гражданские профессии, а также выпускниц гимназий, слушательниц женских курсов и студенток университетов, кроме разумеется литерных специальностей, к которым относились медицина, технические профессии, юриспруденция и ветеринария. Напряжение росло, расходовались стратегические запасы и потихоньку таяли ресурсы, которые следовало восполнять. И ко всему этому в той или иной мере имел отношение Флот.
Взять хотя бы ресурсы. Хлеб и овощи, свежие и консервированные, поступали в Себерию из Византии и Техаса. Из САСШ через Техас и Тихоокеанский Союз поступало мясо, кукуруза, а также хлопок, железная руда, бокситы, промышленная продукция широкой номенклатуры и кое-какая техника двойного назначения. Но все это следовало доставить получателю, загрузив в трюмы морских и воздушных грузовиков, а их, в свою очередь, требовалось охранять при переходе из нейтральных стран в воюющие. И, разумеется, это была зона ответственности Флота. Так что Флот не только воевал, но и занимался снабжением. А еще он перевооружался,
разворачивал новые соединения, укреплял кадровый состав, строился и ремонтировался, наступал вместе с армией и с нею же вместе держал оборону, эвакуировал раненых и обеспечивал тылы воюющих армий, строил планы и разрабатывал операции, вел разведку и охранял свои собственные секреты. Так что, видит бог, Лизе хватало головной боли. Чего ей не хватало, так это времени, а порой и сил. Ведь не двужильная же она, на самом деле!Однако, куда ни кинь, всюду клин, - имя которому ответственность за страну и Флот, да еще и во время такой тяжелой войны, - и Елизавета впрягалась и тянула, без жалоб и стенаний, поскольку четко понимала, что делает и зачем. При этом Набольший боярин Адмиралтейства адмирал Ксенофонтов исполнял в последнее время исключительно представительские функции, переложив основной груз своих обязанностей на Лизу. Из этого однако отнюдь не следовало, что всегда и везде она обладала полной свободой действий. Время от времени, Ксенофонтов «просыпался» - чаще всего по просьбе некоторых высокопоставленных интересантов в промышленности, правительстве или великокняжеском дворце, - и начинал лезть куда не следует. И, значит, Лизе приходилось еще и объясняться с Самим, уговаривать его и искать с ним компромиссы, чтобы окончательно не испоганить то, что было с таким трудом выстроено. В общем, мало у нее было забот, так приходилось еще разруливать многочисленные ведомственные и межведомственные конфликты. И представительских функций, к слову сказать, никто с нее снимать не собирался, а это значит, что приходилось тратить время еще и на сидение в президиумах, награждение отличившихся в бою и на прочее все. Так что да, последние двенадцать месяцев она крутилась буквально, как белка в колесе, но и не крутиться было нельзя. Обязательства, взятые на себя добровольно и без принуждения, следовало исполнять.
Поэтому и тридцать первого – в Новый год, - она позволила себе взять паузу только в десятом часу вечера. Все-таки ей тоже хотелось хоть немного расслабиться, и Новый Год представлялся для этого великолепным поводом. Но домашнего праздника не получилось. Вадим был на фронте и выбраться домой, как планировал еще неделю назад, так и не смог: поляки активизировались и явно предполагали провести зимнее наступление. Аркадий и Борис учились в военных училищах, куда с началом войны перевелись из своих университетов. Из прочих родственников, так уж вышло, в Шлиссельбурге оставалась одна лишь Полина Берг. Вот с ней Лиза и договорилась встретиться и отметить праздник вместе. Поэтому без четверти десять она подняла телефонную трубку и попросила соединить ее с собственной квартирой на Смолянке.
Полина по случаю военного времени и по тем же обстоятельствам, что и Лиза, зимовала в Шлиссельбурге одна. Являясь действующим хирургом и главным врачом клиники при Старой Лекарской Школе Шлиссельбургской Академии, она и сама работала, как вол. Без выходных и нормированного рабочего дня. Поэтому еще в октябре они сговорились с Лизой съехаться, чтобы не возвращаться после работы в совсем уж пустой дом, и в качестве общего логова выбрали квартиру Лизы в доме Корзухина. Из этого, разумеется, не следует, что ни одной из них, - то одной, то другой, - не приходилось ночевать на Смолянке в одиночестве. Бывало, что уезжала по делам службы Лиза, случалось и Полине остаться на ночь в клинике, на три четверти превратившейся, как и следовало ожидать, в военный госпиталь. Однако конкретно сегодня Полина обещала приехать домой пораньше, купить по пути что-нибудь вкусненькое к праздничному столу, и даже, более того, этот стол накрыть.
– Привет! – сказала Лиза, едва Полина сняла трубку. – Извини, что закопалась. Буду буквально через сорок минут.
– Не оправдывайся, - отмахнулась невестка. – Пока ты на посту, у меня на сердце как-то спокойнее, и не у меня одной. Любит тебя народ, Веточка, - хохотнула, припомнив, как ее собственный муж, долгое время бывший по отношению к Лизе злобным хамом, в конце концов оттаял и назвал сводную сестру Веточкой, как звала ее в детстве одна лишь родная мать.
– Ладно, полковник, - хмыкнула в ответ Лиза, - не выпендривайся, а то живо на губу загремишь!
– Извиняйте, тетенька-адмирал, - хихикнула вредина-сноха, - я больше так не буду, честное скаутское!
– Ладно, не тянись! Скоро буду!
С началом войны, профессор Полина Берг получила звание полковника медицинской службы, чем ужасно развеселила и своего мужа – генерала-лейтенанта Берга, и Лизу, и Рощина, которые вдруг обнаружили, что теперь у них в семье «все подряд» военные, ну кроме разве-что Петра, но он Лизе не брат и не сват, а всего лишь бывший муж. А так, что ж, Иван Кениг – контр-адмирал, его жена Татьяна, приходящаяся Лизе двоюродной сестрой – кадваранг, а Виктор и Дарья Шумские - военные корреспонденты - майор и капитан. Впрочем, хотя звания у Лизиной двоюродной сестры и ее мужа были определенно армейскими, фильмы они снимают только о Флоте, получив аккредитацию в отделе печати Адмиралтейства. По блату, так сказать, но тоже, хоть и на свой лад, воюют.