Её вина

Спешит ко мне, присаживается рядом с диваном, на котором я лежу. А за его спиной появляется невесть откуда взявшийся медик.

– Так, молодые люди, пропустите. Доброй ночи, барышня, – сурово нахмурившись, здоровается со мной пышнотелая грузная тётка. – Ну-с, на что жалуемся?

Непроизвольно касаюсь пальцами затылка, но по-прежнему молчу.

Всё, вспомнила. Прежде, чем уйти, один из нападавших хорошенько приложил меня головой о каменную стену. Вот тогда-то я и поняла, что означает выражение «искры из глаз посыпались».

– Эй! Она у вас немая, что ли? – тётка светит мне мерзким фонариком прямо в глаз.

– Уберите это, – дёргаюсь и прищуриваюсь.

– А не, говорит, – хохотнув, замечает женщина. – Приподнимись-ка, душенька!

С какой радости она мне тыкает? Этика и воспитание отсутствуют напрочь.

– Ариш, давай немного подними голову, повернись, – уговаривает Захар.

На автомате делаю так, как он просит. Врач какое-то время осматривает и обрабатывает мой затылок.

Шишка небось будет размером с гранат!

– Тошнит?

– Немного, – пытаюсь сесть на постели, но внезапно ощущаю сильное головокружение.

– Куда ты собралась, дорогуша? Приляг быстро! – мужицким басом ругает меня она. – Так-с, наблюдаем небольшую дезориентацию в пространстве и заторможенность движений. Пальцев сколько? – раскидывает в воздухе пятерню.

– Вы издеваетесь? – начинаю раздражаться.

– Арин… – Захар поглаживает меня по плечу.

– Четыре.

– Ага, ну почти, – хмыкает та в ответ. – Как зовут? Возраст? Какое сегодня число?

– Что за глупые вопросы? – возмущаюсь я. – Вы Санту-Барбару пересмотрели?

Это ж там одна из героинь потеряла память и на полном серьёзе возомнила себя мужчиной. «Спасибо» Ренате за знакомство с этим «чудом» кинематографии. Лет пять назад мы отдыхали с друзьями на даче, и она, будучи не совсем трезвой, где-то нарыла это нечто, после чего заставила нас смотреть серию за серией. Это продолжалось каждые выходные. Меня надолго не хватило. Ну где это видано, чтобы персонаж двести серий лежал в коме! Уму непостижимо.

Кто-то издаёт смешок, и я поворачиваю голову влево.

А, ну теперь ясно, где я.

У окна, опираясь на костыли, стоит Громов. Рядом с ним его мать. Она обеспокоенно смотрит то на меня, то на врача.

– Девушка, я жду. Имя, возраст, число, – монотонно повторяет докучливая тётка и суёт при этом мне под мышку градусник. – Там люди умирают ежеминутно, а вы тут резину тянете.

– Арина Барских, двадцать пять лет. Сегодня… двенадцатое вроде, июль, – нехотя выдаю я ответы. Не отстанет ведь.

– А год? Девяностый?

– Очень смешно, – поджимаю губы. – Я тогда ещё не родилась даже.

– Спутанность сознания отсутствует, Валер. Сейчас давление проверим и температуру, – басит она.

Кошмар, ну и голос… Ей бы в тюрьме работать или в армии.

– Нормально со мной всё уже, – отмахиваюсь беззаботно.

Да, немного штормит, но я жива, а это главное.

– А ну-ка ещё раз глаза глянем. Смотрим налево. Направо, – продолжает она свою экзекуцию. – До конца до-конца вправо смотрим…

– Неприятно. Больно, – зажмуриваюсь, потому что изображение слегка движется, и это здорово напрягает.

– Реакция зрачков на свет нормальная. Наблюдается мелкий горизонтальный нистагм.

– Что?

– Непроизвольные дрожательные движения глазных яблок, – поясняет она. – Давай градусник.

Дрожательные движения. Естественно… Тычет в меня этим своим прожектором.

– Да уберите вы от меня этот фонарь! – отпихиваю её руку.

– Отмечается раздражительность и агрессия, – чеканит она.

– Это её нормальное состояние, видимо, – язвит второй лекарь, что-то фиксирующий на бумаге.

Я посылаю в него такой красноречивый взгляд, что он моментом заливается краской и стыдливо опускает глаза.

Пишешь? Вот и пиши молча. Идиот…

– Так, Валер, фиксируй, температуры нет, давление почти в норме, пульс немного скачет. Предполагаю лёгкое сотрясение мозга. В больницу едем?

– Нет, – тут же отказываюсь я.

Ненавижу больницы.

– И не вздумайте что-то сейчас колоть! – предупреждаю я. – Ещё занесёте мне какую-нибудь дрянь.

Тётка подкатывает глаза.

– Значит так, моя прекрасная, если симптомы к утру не пройдут – идёшь к врачу. Пока прописываю постельный режим и отдых. Можно что-то седативное, щас Валера выпишет.

– Она сознание там на улице потеряла, это не страшно? – интересуется Захар.

– Страшно – это когда ноги трамваем отрезало… вон как на днях было. Парень теперь на всю жизнь инвалид. А мог вообще умереть!

Боже…Стреляю глазами в сторону Громова. Ему это слышать – «самое то»…

– Я просто переживаю. Вдруг с Ариной не всё в порядке? – искренне беспокоится друг.

– Да в норме твоя принцесса, мой хороший. Острит, язвит нам на радость, – хмыкает тётка, собирая свой чемодан. – Кто ж её так по головоньке-то приложил? Не сама явно…

– На неё напали в тёмном переулке, – объясняет девушка, чью личность я усердно пыталась установить сразу после того, как пришла в себя. – Её ограбили.

– А на шее что у тебя, Арин? Царапина? – Захар осторожно поворачивает мой подбородок вправо.

– Ножом угрожали, – признаюсь я тихо.

Мы смотрим друг на друга.

– Твою мать… – гневается он. – Прости, что не дождался на месте. Кофе решил выпить, пока ты пошла сюда.

– Очень вовремя, молодец! – фыркает блондинка. – Её в нашем районе вообще одну отпускать нельзя. Это всё равно, что голодным уличным собакам кинуть кусок нежнейшего отборного мяса.

Ну и сравнение…