Ее звали княжна Тараканова

Глава 5 Эндшпиль

Итак, Августа Тимофеевна Тараканова — пусть не сразу и не просто, но все же признанная официальными источниками дочь императрицы Елизаветы. Все сомнения, весь отсчет правды и неправды велся именно от нее: ее судьба, ее жизненные перипетии, ее тихий и благолепный конец.

А ведь казенные летописцы вполне могли стоять на том, что у Елизаветы не было никакой дочери. Подобное утверждение представлялось самым простым, уничтожающим любые основания для дискуссий и споров. Жизнь цесаревны, императрицы протекает на глазах слишком многих, известна современникам во всех мельчайших подробностях. Голос очевидцев, притом многочисленных и каждодневных, вполне бы сделал свое дело.

Побочная дочь императрицы? Какая нелепость! Когда, где, наконец, от кого и в какие сроки могла появиться на свет? Вот записи камер-фурьерских журналов о ежедневных и ежечасных действиях императрицы. Вот свидетельства самых настороженных и враждебных соглядатаев — иностранных дипломатов. О чем вообще говорить!

Тем не менее протестов не было. Вопрос старались обходить молчанием, по возможности не замечать. Иными словами, прямые возражения выглядели недостаточно убедительными. Царственная биография давала достаточно оснований для кривотолков. Что это за таинственное богомолье, на которое отправляется цесаревна в августе 1728 года в сопровождении единственной спутницы и А Б. Бутурлина и которое продолжается больше месяца? Как объяснить исчезновение Елизаветы с июня по конец ноября 1729 года, когда ее не могли вернуть в Москву ни гнев императора, ни его прямые распоряжения? Или с чем связан ее отъезд из Москвы в августе 1730 года — снова несколько месяцев отсутствия, замеченных и подозрительной Анной Иоанновной, и всем двором?

Итак, Августа… Но почему именно Августа, когда такого имени в православных святцах никогда не существовало? Имя свидетельствовало о принадлежности к католической или протестантской, но никак не русской церкви. Как же могло случиться — и могло ли? — что Елизавета Петровна согласилась для своего ребенка на подобный акт измены вере, который наверняка отрицательно сказался бы на ее популярности. Одно дело — побочный ребенок кто богу не грешен, царю не виноват. Другое — перемена религии, из-за которой зачастую не находили своего завершения самые выгодные для государственных интересов царственные брачные союзы. И не менее важное обстоятельство — пострижение в монахини. Прежде чем уйти в православный монастырь, следовало принять православие, а вместе с ним одно из имен, освященных восточной церковью.

Вывод? Скорее одно из наиболее вероятных предположений. Побочная дочь Елизаветы могла переменить вероисповедание только при выходе замуж — перспективы престолонаследия, с которым связывался подобный вопрос, для нее все равно не существовало. И тогда приобретал черты правдоподобия тот самый брак с одним из представителей Голштинской семьи, о котором шли упорные разговоры в придворных кругах. Под этим же новым именем, принадлежавшим герцогине Голштинской, она и приобрела впервые известность.

Не меньшую загадку представляла и фамилия. Отчество у побочных детей могло соответствовать имени крестного отца, могло быть и просто вымышленным. Но в данном случае фамилия связывалась не с одной Августой. Ее носил, по свидетельству графа Блудова, и переславский узник — князь Тараканов. Двое детей «мужеска и женска полу», которых помнил охранявший сосланных Долгоруких подпоручик Тишин.

Конечно, не князья — подобного княжеского рода Россия не знала, а утверждение нового титулованного семейства требовало определенных юридических актов. Только условный титул — как-никак речь шла об императорских потомках! — не означал вымышленной фамилии. Смутные догадки о некой слободе Таракановке, входившей во владения Разумовских, или переделанном имени родственников той же семьи — Дараганов были лишены всяких черт правдоподобия. Зато в окружении Елизаветы конца 1720-х годов, то есть времен ее жизни в Александровой слободе, существовал Алексей Иванович Тараканов, представленный цесаревне «другом ее сердца» А. Б. Бутурлиным.

Переписка Елизаветы говорит, что А И. Тараканов подружился с А Я. Шубиным, а позже вошел в доверие и к А Г. Разумовскому.

По службе состоял он начальником ландмилицких войск на Украине и членом Военной коллегии. Так не мог ли этот сравнительно незаметный, но безусловно преданный человек оказать цесаревне столь необходимую услугу, приняв на свое имя обоих ее детей? Не случайно придворные документы называли находившихся на попечении Иоганны Шмидт детей то «племянниками», то «воспитанниками».

И еще одно соображение. «Самозванка» упорно повторяла, что в раннем детстве ей довелось побывать на границе России и Персии и лишь оттуда, проездом через Петербург, ее увезли за границу, в Киль. Маршрут фантастический, если только… не соответствовавший действительности. Дело в том, что А И. Тараканов в 1750-х годах служил именно в тех краях и командовал значительными воинскими силами. В критической для ребенка ситуации его любезностью могли воспользоваться еще раз. В таком случае воспоминания «самозванки» о дяде с войсками, расположившимися около Персии, могли бы приобрести смысл.

Но и дальше область предположений все больше расширялась. Тараканов умер после 1754 года — более точной даты в делах Военной коллегии найти не удалось. Сразу после его смерти богоданную питомицу следовало — и несомненно с немалыми осложнениями — путь не близкий! — доставить в Петербург. Дальше была Европа.

Приговор Екатерины не допускал разночтений: самозванка. Иначе — «всклепавшая на себя» чужое имя и «несбыточную породу». «Порода», положим, оставалась невыясненной. Тем более невыясненным оставался и вопрос имени: Августа Тимофеевна Тараканова и Елизавета. Просто Елизавета — без отчества и фамилии. Даже официальные историки удостоверяли, что никакой фамилией неизвестная никогда не пользовалась, в имени отца сомневалась, а к отчеству, живя в условиях западноевропейских стран, попросту не была приучена.

Только в таком случае относительно кого ее можно считать самозванкой? Готовясь к исполнению чужой роли, как могла она не предусмотреть столь существенной подробности, как имя, не поинтересоваться хотя бы возрастом той, которую собиралась изображать: Августа старше ее на добрых двадцать лет. Подобные сведения мог игнорировать беглый солдат, объявивший себя государем Петром Федоровичем, в какой-то мере Пугачев, но не человек ее уровня образованности, знаний, привычки общаться с придворными кругами. Промах неизвестной совершенно необъясним, если только она не пользовалась… собственным именем. Все может стать на свои места, если она утверждала самое себя и не сомневалась в своих правах.

Ход следствия — чего ждала от него и чего добивалась от Голицына Екатерина? Возможно, более подробных обстоятельств рождения, детства, слишком короткой жизни неизвестной, но разве имело значение ее подлинное происхождение? Другое дело — те, чьей подсказкой, помощью, поддержкой было вызвано ее выступление. Но, обещав Голицыну после разбора писем узницы выявить подлинный двигатель опасной интриги, Екатерина как будто забывает о своих словах, не добивается подобного выяснения и от следователя. Напротив — императрица откровенно заинтересована в прекращении разговора с неизвестной, каких бы то ни было допросов и встреч.

Голицын называет узнанные имена, обстоятельства, достаточно реальные, вполне доступные для проверки, и словно ждет соответствующего разрешения — на запросы, переписку, вызов свидетелей. Ждет и не получает ответа. Переезды по европейским городам, постоянная смена имен, и среди них не только рядовых, обыкновенных, способных не оставить по себе памяти, но и таких, как госпожа Тремуйль — фамилия слишком громкая, редкая, все члены которой известны наперечет. В конце концов, по тем же дипломатическим каналам не представляло особого труда узнать о пребывании в Лондоне представительницы семьи герцогов и предъявить неизвестной доказанное обвинение в использовании чужого имени.