Её звали Лёля
Шрифт:
– Я санинструктор, – кивнула Лёля на свою нарукавную повязку.
– Заряжай. Я… приказываю! – повторила командир орудия.
– Я… не умею! – В отчаянии воскликнула Лёля.
Стиснув зубы так, что те заскрипели, зенитчица с трудом поднялась и, опираясь на Лёлю, подошла к пушке. Села на место наводчицы и начала наводить.
– Неси снаряд! – Приказала она.
Лёля оглянулась: метрах в тридцати позади позиции валялся распотрошенный деревянный ящик. Она бросилась к нему и схватила один из маслянистых снарядов. «Господи!», – едва не воскликнула девушка. Смертоносная железка весила килограммов двадцать – почти половину веса худенького санинструктора. Надрываясь, она дотащила его до пушки.
Старший сержант показала, как вставить снаряд в пушку, затем сказала:
–
Бой между тем завершался. Немецкие танки, разворотив оставшиеся пушки зенитного полка, лезли дальше на восток. За ними, поливая все впереди себя из автоматов и расстреливая из винтовок и пулеметов, крались пехотинцы. Они уже не спешили, потому что знали: даже разорванное в клочья русское орудие может неожиданно выстрелить в упор. Даже пробитый в нескольких местах русский солдат может вдруг подняться и дать очередь из автомата. Все это немцы видели раньше, потому теперь тщательно прочесывали окрестности, и лишь убедившись, что никого в живых не осталось, спешили дальше.
Лёля пришла в себя минут через двадцать после того, как неподалеку от зенитной пушки взорвался танковый снаряд, уничтоживший и само орудие, и его командира – ту девушку, старшего сержанта. Дышать было тяжело, хотелось кашлять, но было очень трудно. Лёля посмотрела на свою грудь: она была вся в крови. С уголка рта стекала горячая тягучая струйка, во рту стоял сильный привкус железа. «Легкое пробито, – поняла Лёля. – Умираю».
Ей в этот момент не было страшно. Ей стало грустно, что она больше не увидит, как мама Маня хлопочет на их маленькой кухонке, и как по дому распространяется невероятно вкусный аромат блинчиков, которые Лёля так любила с клубничным вареньем. Что никогда больше не услышит она, как поет, подшивая что-то из своей одежды, старшая сестра Валя, голос у которой был сильный, чистый. И говорили ей становиться певицей с таким-то дарованием и такой-то внешностью – настоящая русская красавица! – но она стеснялась. Отнекивалась: «На кого я сынишку оставлю?». Было горько Лёле, что никогда не увидит она больше племянника Вовку и не услышит, как он скажет свои первые слова.
Лёля лежала на опаленной огнем и солнцем горячей сталинградской земле и смотрела в высокое небо. Такое безмятежное, чистое. Ее порадовало бы теперь, узнай она о том, что к середине боя Сан Саныч успел на своей Стешке ускакать к позициям санроты, где помогал срочно эвакуировать всех в город, а потом и за Волгу. Но санинструктор этого не знала.
– Sieh mal, Hans, russische Krankenschwester. Lebendige[6], – вдруг услышала Лёля неподалеку. Она с трудом повернула голову: к ней приближались два немца с карабинами в руках и ранцами за спиной. Они были грязные, уставшие, и не какие-нибудь толстые свины, какими их обычно изображали на плакатах и в кино, а обычными мужиками. Лёля удивилась: «Надо же, какие простые». Но в следующее мгновение поняла: «Как бы не выглядели они, это – не люди. Дикое зверье, пришедшее сюда грабить и убивать». Санинструктор протянула руку к поясу. Там у нее висела граната с заранее разогнутыми усиками.
Немцы подошли поближе. Пару минут спустя к ним присоединились еще трое. Стали с интересом рассматривать сначала зенитную пушку, а затем орудийную прислугу.
– Erstaunlich. Diese Frauen[7], – сказал один из пехотинцев. Затем посмотрел на Лёлю. – Hier ist einer von Ihnen[8], – добавил он.
Когда они подошли и стали удивленно разглядывать Лёлю, словно невиданное животное, внезапно раздалась очередь из автомата. Она свинцовыми градинами прошила немцев насквозь. Те всплеснули руками, и девушка увидела, как из их тел вырываются красные фонтанчики. Враги, не успев даже вскрикнуть, повалились на землю.
***
–
Ты что, помирать тут собралась? – Послышался знакомый голос.Лёля присмотрелась. Всё плыло перед глазами, голова сильно кружилась и, несмотря на летний зной, ей казалось, будто невероятно холодно. «Это от потери крови», – догадалась санинструктор.
– Я… не…
– Молчи, молчи, сама знаю, – прозвучало в ответ. Сейчас отнесу тебя в тыл, там подлечим, а дальше видно будет.
– Ты… кто? – Спросила Лёля.
– Настя, Настя Денисенко, не признала? Мы ещё с Лерой Бойковой о Пушкине спорили, помнишь?
– Да…
– Убили мою Леруню, – неожиданно всхлипнула Настя. Но, тут же смахнув кулаком внезапно набежавшие слезы, достала пакет, разорвала и стала осторожно, чтобы не сделать ещё больнее, перевязывать Лёлю. Рядом с ней лежал ППШ, от которого сильно пахло сгоревшим порохом.
– Это ты… тех немцев?
– Ага, кивнула Денисенко. – Твари… – Она сжала зубы, чтобы не добавить к этому слову ещё десяток нецензурных. – Ну, вот так. Кровь остановила, теперь… как же тебя? Ты потерпи, Лёлечка, я сейчас тебя аккуратно на спину взвалю, только держись, сознание не теряй, ладно?
– Хорошо…
Настя села перед Лёлей, и когда та с трудом положила ей руки сзади на плечи, протянула их вперед и, поднявшись, потащила девушку. Идти им предстояло не так уж далеко, но это если без поклажи, здоровому человеку и по приятной погоде, а тут… Черный дым стелется по земле, изрытой воронками, пахнет кровью, порохом, сгоревшей резиной и много чем ещё. Только чувствовала все эти запахи одна лишь Настя, а Лёля периодически впадала в полузабытье, из которого её выводил голос девушки с ношей на плечах.
– Ну вот, я и говорю, – продолжила Денисенко свой рассказ, начало которого Лёля не запомнила. – Куда ты лезешь, мелкий? Твое дело сторона, а ну пошел отсюда! И так в спину его бам! Толкнула, в общем. Он из очереди вылетел, все вокруг смеются, я тоже. А он с коленок поднялся, шапку на голове поправил – дело зимой было, у него на голове ушанка такая пушистая, уши висят по сторонам, как у собаки – и повернулся. Тут я смеяться-то и перестала. Знаешь, кто это оказался? Наш новый учитель физкультуры! Он росточком-то невелик, про таких говорят метр с кепкой, хотя сам как пружина, крепкий такой. Но тут, в этом пальто и шапке, я решила, что передо мной шкет какой-то наглый, в очередь пробраться решил, представляешь? Я, как увидела учителя, покраснела до самых пяток. И говорю ему: мол, простите, пожалуйста, товарищ педагог, обозналась. Думала, он мне сейчас как выскажет всё, что думает. А чего? Это в школе я ученица, а тут – просто человек в очереди в кинокассу. Но он посмотрел на меня внимательно и как рассмеется! У меня от души отлегло.
Потом Настя, – «И откуда в ней столько сил?» – удивилась Лёля, – продолжая тащить раненую, рассказывала ещё много чего. Но при этом не останавливалась, а упорно продолжала двигаться к позициям санроты. И чудо, что по ним никто не стрелял ни с земли, ни с воздуха. Вокруг словно замерло всё, давая возможность Насте выполнить своё неожиданное задание.
– Как ты… меня нашла? – Спросила Лёля.
– Да сама не знаю, – ответила Денисенко. – Вот знаешь, словно ткнул кто-то в спину и сказал: сбегай, посмотри, как там у них дела. Я примчалась, все убитые. Стала тебя искать, и вот, видишь, на твое счастье. Ничего, Лёля, всё будет хорошо. Ты потерпи, сестрёнка, потерпи. Тут недалеко осталось. Сейчас вот перейдем ту балку, а там уже рукой подать. Ну, да ты и сама знаешь.
Лёля терпела. Боль в груди понемногу ушла куда-то на задний план. Девушка стала погружаться в какое-то состояние между сном и явью, и на ум стали приходить мысли об Артёме. «Жаль будет, если умру, – подумала девушка. – А ведь обещала ему вернуться, хорошей женой стать, детишек нарожать. Теперь, наверное, не получится. Прости, любимый Тёмочка, но, знать, не судьба». Подумав так, Лёля потеряла сознание.
И только Настя упрямо продолжала нести боевую подругу и рассказывать ей истории из своей недолгой жизни. Всё потому, что была уверена: пока Лёля слышит её голос, она не умрет.