Эффект тентаклей

Раздумья не пришли к определенному выводу, однако по прошествии многих ночей и дней привели его к пониманию, что надо придать себе форму и одеть ее границей, дабы по одну сторону был он, а по другую — не-он. Примерно как деревья одеты корой. Он приступил к задаче, однако поначалу не знал, какой должна быть форма. Он мог бы стать деревом, но чувствовал, что это неправильно. Деревья — то, на что он смотрит, не он сам.

Однажды ночью он глядел на звезды. Какое-то время назад они, отчасти сами собой, отчасти от его праздных раздумий, приняли формы, отличные от формы деревьев, но какой-то не вполне понятной природы. Ему подумалось, что это своего рода знак. Своей формой они подсказывали, в какую форму он может себя облечь. Он перепробовал разные: длинную изогнутую, приземистую многоногую и стоящую прямо, с головой наверху, где происходит слышание и видение, а также ответвлениями снизу, пригодными для разных целей. Эта форма ощущалась как правильная. Он трудился над ней все дни, пока падали листья. Теперь стало ясно, что эта форма изначально подразумевалась в том, как он двигался и ощущал. Что такое улица, если не то, по чему он может ходить? Для ходьбы нужны ноги. Давняя привычка смотреть на опавшие листья подсказывала, что он смотрит откуда-то над землей, но ниже веток, с которых падают листья. Это вполне согласовывалось с наличием головы, расположенной несколько выше ног. Листья можно было хватать из воздуха и удерживать для осмотра отростками, крепящимися под головой. На концах их были площадки для укладывания листьев. От концов этих площадок отходили отростки поменьше и потоньше, чтобы трогать снежинки. Их можно было заворачивать внутрь, как заворачиваются кончики высыхающего листа. Только они не съеживались и не умирали, когда завернутся; их можно было развернуть, когда хочется.

Налетели осенние ветры и закружили сухие листья. Он чувствовал, что приятно двигаться так, и потому изменил свою форму: добавил еще пару отростков, формой примерно как листья. Они умели ловить ветер и давали ему свободу взмыть над землей, кружить вместе с листьями в воздухе. Кружа, он чувствовал вокруг других, они носились точно сухие листья, подхваченные холодным сухим ветром, неспособные освоить самостоятельное движение, как сумел он.

Теперь он понимал, почему кружение сухих листьев заворожило его с первого раза: это то, что происходит с подобными ему, когда они не могут ничего другого.

Когда они только что попали в это место.

Когда они только что умерли.

Он — мертвый.

27

У математиков Зелрек-Аалберг славился фрактальной трещиной в полу, но правоведов он занимал своим юридическими статусом и суверенностью. Если изложить очень длинную историю вкратце, Зет-А отличался от других княжеств некоторыми особенностями своего перехода из рук в руки в поворотные моменты истории на протяжении последней тысячи лет. В итоге получилось ни то ни се, как Джерси, Гернси и остров Мэн. Он никогда формально не входил в состав Нидерландов или Бельгии — скорее по недосмотру, чем в результате политического решения. Его не включили в договор, потому что у писца закончилось место на пергаменте и тот решил обойтись без одного названия. И до последнего времени это никого не волновало. Из разговора с Енохом Роотом, связанным с Зет-А древними семейными узами и знающим все подробности, Эл Шепард как-то узнал об особом статусе Зелрек-Аалберга и засадил полк медиевистов и адвокатов распутывать частности. Он скупил всю недвижимость в границах княжества и упрочил свое положение настолько, что счел возможным чеканить собственную монету (только цифровую) и выдавать паспорта.

Десять лет назад он сидел в угловой кабинке той самой таверны, на зелрек-аалбергской стороне трещины, когда бельгийская полиция, действуя совместно с Интерполом, явилась арестовать его по подозрению в организации Моавского фейка.

Плечом к плечу по всей длине трещины стояли члены зелрек-аалбергской службы безопасности: американские наемники со штурмовыми винтовками. Бар за их спинами был плотно набит адвокатами, друзьями Эла и прессой. Все они в атмосфере, которую можно назвать праздничной, наблюдали, как Синджин Керр, лорд-канцлер Зелрек-Аалберга, напоминает бельгийским полицейским, что те не имеют власти по другую сторону трещины и в случае необходимости для охраны границы будет применена сила.

Бельгийцы отступили. И бельгийские, и голландские органы правопорядка дали понять: если Эл переступит трещину, его арестуют.

После того дня Эл ни разу не покинул свою страну размером с крикетный овал. Другой мог бы замонетизировать ее до смерти, застроить небоскребами, поставить вдоль всей фрактальной границы киоски с фейерверками, каннабисом и сувениркой, но Эл почти ничего в стране не менял. Это по-прежнему были милые фахверковые домики и огороды. Он сократил службу безопасности; теперь границу патрулировала горстка пожилых охранников, и если они были вооружены, то тщательно это скрывали. Все помещения за белеными стенами занимали его сотрудники. Ходили слухи о туннелях. Однако на сегодня персонал Эла состоял преимущественно из его врачей, юристов и бухгалтеров. Ситуация была патовая. По большинству обвинений, которые могли предъявить ему в связи с Моавом, истек срок давности. Он неоднократно заявлял, что готов потратить на свою защиту все до последнего цента. И все понимали, что в случае суда он либо не доживет до вынесения приговора, либо будет в таком ментальном состоянии, что приговор отменят по соображениям гуманности. Эл оставался дома и «путешествовал» по миру с помощью роботов удаленного присутствия, отключая им лица, чтобы никто его не «увидел». Он стал своего рода Человеком в железной маске.

Меньше чем через год после конференции на островах Сан-Хуан Корваллис Кавасаки, прилетевший в Амстердам по другим делам, арендовал машину и велел ей отвезти себя на границу. Зелрек-Аалберг изменился очень мало, но соседние голландские и бельгийские поселки превратились в быстро растущие города: там служащие Эла жили, делали покупки, обедали и растили детей. Машина высадила Корваллиса на бельгийской улице перед знаменитой таверной. Корваллис вошел, взял в баре бельгийское пиво и прошел в дальнюю часть таверны. Трещина в полу была заметна. Он через нее перешагнул. В ближайшей кабинке пил содовую человек в очках и с чем-то выпирающим под пиджаком. Очевидно, он проверял личность Корваллиса. Задняя дверь таверны выходила в биргартен. Там Корваллис и нашел Эла Шепарда. Тот сидел за столиком, укрытый от легкой мороси большим парусиновым зонтом.

Эл изменился совсем не так сильно, как ожидал Корваллис. Он указал глазами на стул, но не протянул руку. Корваллис сел, отхлебнул пива и посмотрел на Элмо Шепарда впервые за много лет. Тот выглядел здоровым. Лицо раздалось, как это бывает с возрастом. Оно выглядело странно неподвижным. Маленькие мышцы, отвечающие за выражение лица, наверняка напрямую связаны с мозгом, по крайней мере так думалось Корваллису. Он был не силен в анатомии, но сомневался, что спинной мозг участвует в подергивании бровей, моргании и всем таком. Даже люди с очень серьезными спинномозговыми травмами могут говорить и управлять инвалидным креслом с помощью рта. Нервы, вероятно, выходят прямо из черепа через дырочки или что-нибудь в таком роде. В любом случае у Эла что-то нарушило эту связь: лицо у него не двигалось, как у нормального человека. А поскольку люди настроены чутко воспринимать чужую мимику, Корваллису было очень заметно это нарушение — куда заметнее, чем любое другое неврологическое расстройство. Он немного почитал про болезнь Эла и был практически уверен, что оно вызвано не самой болезнью, а препаратами, которые Эл принимает от ее симптомов.

— Слухи о моем безумии сильно преувеличены, — начал Эл. — Некоторые новые лекарства, созданные моим фондом, на удивление успешно замедляют развитие симптомов. Без них я бы уже умер довольно неприятным образом год назад.

— Хорошо, — кивнул Корваллис.

По меркам Элмо Шепарда это была довольно долгая вступительная беседа, но она имела цель: пусть собеседник поймет, с кем имеет дело.

— Если бы не очевидные минусы, я бы посоветовал каждому сойти с ума хотя бы раз в жизни, — сказал Эл. — Ничего увлекательнее со мной в жизни не происходило. Для осознанного вхождения в безумие нужна кропотливая работа. Своего рода духовная практика. Я почти уверен, многие древние мистики — отшельники и пророки, которых примитивные культуры почитали за якобы особенную связь с божеством, — на самом деле страдали от диагностируемых душевных болезней, но старались войти в них осознанно. Будь у них доступ к современным медицинским учебникам, они могли бы сказать: «А, тут написано, что я параноидальный шизофреник», но поскольку они не имели доступа к таким материалам, то вынуждены были наблюдать сами за собой. Когда некоторые процессы в мозгу выходят из-под контроля либо, на другом конце спектра, перестают функционировать на уровне, необходимом для психиатрического гомеостаза, склонный к самоанализу больной вполне способен наблюдать результаты. Если вы монах-столпник, то плохо ваше дело; вам остается лишь учиться, как с этим жить. Однако сейчас можно интерактивно подбирать дозы психоактивных веществ, проходящих через гематоэнцефалический барьер, либо непосредственно стимулировать некоторые нервные узлы методами, проникающими в мозг и воздействующими на интересные области. У нас здесь такое оборудование. Я могу сунуть голову в магнит и пингануть непослушный нейрон. Я сделал это десять минут назад и сделаю через десять минут после вашего ухода.

— Сколько вам осталось? — спросил Корваллис.

— Жить? Или разговаривать с вами? — не дав Корваллису ответить, Эл продолжил: — Примерно три года жизни. Двадцать минут на разговор с вами.

— Я хотел обсудить пару вопросов.

— Да, Си, я догадываюсь, что вы приехали не просто так.

— Я говорил с Софией. Как вам наверняка известно, она теперь научный сотрудник. Официально работает над диссертацией. Однако присматривать за Процессом — работа больше чем на полную загрузку.

— Обычно люди, которые не могут осилить свою работу, делегируют задачи другим, — заметил Эл. — Я вполне ясно изложил свое мнение по этому поводу. Возможно, меня игнорируют, потому что считают сумасшедшим.

— Я вас не игнорирую, другие члены совета тоже. Вас игнорирует София. И не потому, что считает сумасшедшим, а по своему упрямству.

— Не понимаю, из-за чего ей упрямиться. Процесс — явление уникальное и беспрецедентное. Это золотая жила данных о функционировании человеческого мозга. София — единственная держательница токена. Она должна предоставить доступ другим.

— Это семейное дело, — ответил Корваллис. — Личное. Додж умер внезапно, когда она была маленькой.

— Я знаю обстоятельства.

— Она по нему скучает. Хочет восстановить связь с утраченным.

— И она действительно верит, что Процесс — реинкарнация Ричарда Фортраста?

— А вы, Эл?

— Я не знаю, во что верить, поскольку она — единственная держательница токена и не делится данными.

— Вы знаете ее — нашу — позицию по данному вопросу. Делиться нечем. Отслеживание жизнедеятельности Процесса сродни проблеме, с которой столкнулись союзники во время Второй мировой войны, до того как взломали шифр «Энигмы». Сообщения можно перехватывать и копировать, но нельзя расшифровать, поэтому мы не знаем, что на самом деле происходит. Мы можем только анализировать трафик. Это небесполезно, но…