Ефрейтор Сизов и его товарищи

Девушке пришлось хлебнуть немало. В тринадцать лет она лишилась матери — брюшной тиф скосил неуемную в работе, а потому не по годам изможденную женщину. А когда Красная Армия пришла в Западную Украину, пуля, посланная врагом, оборвала жизнь ее отца. И осталась дивчина одна-одинешенька без присмотра и защиты, помня запах нещедрых на ласки материнских рук, стужу суровых отцовских глаз, недоверчиво пронизывающих ее из-под нависших черных бровей. Она так и не успела понять, откуда взялась эта отцовская отчужденность и строгость, чья в том вина.

В четырнадцать лет хлеб, добытый собственными руками, не сладок. Солон пот в жаркие и длинные летние дни, еще солоней слезы в душные и короткие ночи. В первые месяцы работы она не знала, как угодить молодому хозяину, которого все звали Меченым за ножевой шрам на лице. Одни говорили, что этот шрам остался от пьяной драки на ярмарке, другие — что не поделил он с кем-то добычу в разбойных лесных делах. И то, и другое походило на правду. Меченый был человеком неуравновешенным и жадным.

Оксана никогда не забудет разбитую крынку хозяйского молока. Осторожно несла она молоко, но поскользнулась на маслянистой после дождя земле и упала. Исполосовал ее тогда Меченый плеткой до потери сознания. И сейчас еще рубцы заметны.

Полегче стало жить девушке после освобождения Западной Украины. Вместе с панами скрылся куда-то и молодой хозяин. Расцвела, окрепла, повеселела Оксана. Но началась война. Вместе с оккупантами пришел Меченый — еще более лютый и ненасытный.

— Вы не знаете, где скрывался Меченый до войны? — спросил командир батальона, выслушав рассказ Оксаны.

— Хиба у немцев гостил?

— И вы так думаете?

— И я так.

— Почему?

— Шибко по-ихнему балакает.

— Сильно лютует Меченый?

— Ох, и лютуе, товарищ офицер. Ох, и лютуе. Еще страшнее стал.

— Страшнее?

Девушка зарделась. Потупив глаза, прошептала:

— Приставать стал. Проходу не дае.

— Так… Это и заставило вас придти к нам.

— Не только это. Узнала я, что завтра все главные бандиты на хуторе собираются. Совет держать будут…

— Это вам Меченый сказал?

— Ни. Хлопец один, Меченому услуживает.

— Хлопец?

— Ага, хлопец. Только вин не коханий мий.

Девушка покраснела.

— А он вас любит?

— Должно, так. Усе звал утикать с ним. Завтра писля сходки вернется и тикати будемо.

— Не согласилась?

— Я промолчала.

— В хуторе наверняка заметят ваше отсутствие.

— Я у хозяйки отпросилась. На два дня. В город слетать.

Рассказ этот выглядел правдоподобно. Что у бандеровцев намечалось совещание, Тулупов уже знал. Известно было и место сбора. Сейчас картина прояснилась. Мешкать было нельзя.

Под утро пограничники были уже на месте. Лес, окружавший со всех сторон одинокий, невидимый в этот час дом, таинственно молчал. Осторожные шаги, слышимые не далее десяти метров, не смущали бойцов. Это были свои. Кольцо замкнулось там, откуда поле, подступающее к угрюмой, на долгие годы сколоченной хате, хорошо просматривалось…

Кудинову и Сизову поручили несложную на их взгляд задачу: охранять девушку-проводницу. Парни сидели рядом с Оксаной и молчали, не зная о чем говорить. Она, кутаясь в шинель Василия, зябко ежилась. Любуясь ею, такой красивой и решительной, Леонид Сизов невольно вспомнил свою девушку — Валю. Что делает она в этот ранний утренний час? Спит? Встречает рассвет на Воробьевых горах, где нравилось им бродить до восхода солнца? Там, на Воробьевых горах, впервые испытал он себя как человека, способного защитить и свою честь, и честь любимой. Как это было? Леонид хорошо помнит начало, конец — туманно. Примерно в такое же утро поднимались они, держась за руки, по крутым склонам гор. И тут повстречались три незнакомых парня.

— Погулял, фраер, и достаточно. Домой уматывай. А с ней мы погуляем, — прокартавил коренастый крепыш в серой в клеточку кепке.

Полупьяные дружки его смачно гоготали. Леонид почувствовал дрожь девичьих пальцев.

— Я еще и сам не нагулялся, — старался отшутиться Сизов.

— Ну, поговори у меня, — крепыш протянул к горлу руку. Леонид, поняв, что драки не избежать, изо всех сил рванул волосатую руку картавого на себя, и тот, не удержавшись на ногах, полетел вниз. Потом Сизов почувствовал крепкое объятье долговязого парня. С ним вместе покатился с горы, крикнув Вале: «Беги!».

Воспользовавшись суматохой, девушка убежала. Вернулась назад с двумя милиционерами. Долговязого милиционеры задержали, вернее, не они, а Леонид, мертвой хваткой вцепившийся в брючный ремень хулигана.

Окровавленного Сизова едва привели в сознание.

— Упрям и когтист ты, парень, — одобрительно сказал один из милиционеров. — Троих не испугался. Тебя бьют, а ты вцепился как клещ. Он тебя, видно, ножищами лупцевал…

Сизов молчал, вытирая кровь с лица.

С тех пор и стал у него нос с горбинкой, а на переносице — крохотный шрам…

К действительности Леонида вернули выстрелы. Бандиты заметили ползущих по полю солдат. Хутор сразу из мирного превратился в крепость, огрызающуюся пулеметными и автоматными очередями.

— Так их не возьмешь. По канавке, по канавке надо. Она к самой повитке ведет, — шептала Оксана.

— У тебя гранаты есть? — спросил Сизов.

— Две лимонки, — ответил Василий.

— Давай сюда. Будет четыре.

— Что ты задумал?

— Прикроешь в случае чего из автомата, — хмуро ответил тот.

Бандеровцы, видимо, забыли о существовании канавы. Все внимание они сосредоточили на опушке леса, откуда ждали атаки. Этим и воспользовался Сизов. Грохнули один за другим четыре взрыва. Пулемет, установленный под крышей сарая, замолчал…

Когда бой окончился, солдаты насчитали двенадцать трупов. Ни один бандеровец не сдался в плен. Дрались зло и до последнего…

— А Меченого немае. Неужто утек? — испуганно спросила Оксана, осмотрев трупы.

— Куда же ты теперь? — глаза Кудинова глядели сверху вниз с таким нескрываемым любопытством, что девушка потупилась и покраснела.

— Немае иншого пути. Тильки с вами теперь. Не прогонят, если.

— Не прогонят. Обязательно не прогонят, — обрадовался почему-то Василий и так уверял, будто от него зависела ее судьба.

К счастью Оксаны ефрейтор оказался прав. Ее зачислили в санчасть…

* * *

Деревушку, где жила тетка Купава Петровна, Мельниченко отыскал в то же утро, когда сбежал из эшелона. Память не подвела. Еще не успел рассвет вызеленить землю, а Иван уже сориентировался. В сорок первом побывал здесь: где-то недалеко от этой низины приняли тогда скот, который он сопровождал из родных краев. Дорога домой была отрезана (немцы оккупировали Ровенскую область), и он два месяца прожил у одинокой тетки. В том же сорок первом уехал учиться в ремесленное училище, на год убавив свой возраст при приеме. Все равно никаких документов не было.