Егерь: назад в СССР 2

Брат потянул рычаг на себя. Я помог ему поймать нужное положение.

— Теперь отпускай сцепление и выжимай газ.

Машина дёрнулась вперёд. Брат бросил педаль и двумя руками схватился за руль.

Двигатель фыркнул и заглох.

— Не бросай сцепление! Отпускай плавно и добавляй газу!

— Так она сразу едет!

— Конечно! А ты не бойся, делай всё плавно, но быстро. Давай, заводи!

— Как?

— Ключ видишь? Поверни вправо.

С третьего раза у Серёжки получилось. Автомобиль, вихляя из стороны в сторону, пополз вдоль колеи.

— Держи руль ровнее! Старайся ехать по колее, а то тебе, гляжу, целого поля мало.

Серёжка, закусив губу, крутил руль.

— Видишь, канава впереди? Поворачивай направо, по следам.

Глаза брата испуганно расширились.

— Давай, поворачивай!

Я ухватил левой рукой руль и потянул его на себя, помогая брату.

— Вот так. Теперь медленно поезжай вдоль канавы до конца поля.

— А там?

— А там снова повернём.

Минут через сорок машина уже шла ровно по колее.

— Молодец! — похвалил я брата, когда мы пошли на шестой круг по полю.

Он заулыбался, неотрывно глядя перед собой, и выкрутил руль, входя в поворот.

Я немного призадумался, а потом махнул рукой.

— Чёрт с тобой! Давай, рули к выезду. Попробуем на дороге.

— А если встречная машина?

— Тогда прижмись к обочине и остановись, пропусти.

По лицу брата я видел, что он побаивается выезжать на дорогу. Но Серёжка взял себя в руки и не стал спорить.

— Перед тем, как выезжать, остановись и погляди в обе стороны. Если будет машина — пропусти.

Серёжка послушно остановился и завертел головой.

— Никого!

— Ну, так поехали!

Через десять минут, убедившись, что машина ползёт по дороге ровно, я разрешил ему включить вторую скорость. «ЛуАЗ» дернулся, и покатился быстрее.

— Ух ты!

— Не газуй, не газуй! Привыкни сначала!

* * *

Георгий Петрович сидел в служебном кабинете, задумчиво глядя перед собой. На столе перед генералом стоял давно остывший кофе.

Неторопливо куря папиросу, Георгий Петрович размышлял о том, как круто переменилась его жизнь после того, что он узнал от Синицына.

Раньше всё казалось простым и понятным. Курс партии верен. Страна незыблема. Служить надо честно — так, чтобы не стыдно было взглянуть в глаза молодому поколению.

А теперь?

Теперь, приходя на службу, Георгий Петрович с подозрением вглядывался в лица сослуживцев и подчинённых. Вслушивался в обрывки разговоров. Запоминал детали и фактики, которые раньше казались незначительными. И сопоставлял одно с другим.

Картина получалась ужасающая.

Между властью и народом давным-давно пролегла пропасть. И дело было не только в специальных магазинах, уютных и просторных квартирах, должностях и государственных дачах.

Если бы люди у власти просто пользовались этими благами — это полбеды! Но они страстно хотели сохранить привилегии за собой, передать их по наследству своим детям.

А ведь не так давно сын рабочего мог дослужиться до маршала. Крестьянский внук мог стать директором крупного завода и народным депутатом. Сирота из глубинки, благодаря своим способностям, получал прекрасное образование и работал дипломатом.

Куда всё делось? Когда?

Как получилось, что, перевернув целую страну, коммунисты не смогли переделать... себя? Внутри себя изжить неистребимую тягу к стяжательству и накоплению?

Когда-то честные и принципиальные люди теперь проталкивали своих детей в престижные ВУЗы, и там не оставалось места для действительно способных студентов. Заводили полезные знакомства с директорами магазинов и станций технического обслуживания, выбивали вне очереди автомобили и квартиры для многочисленных родственников. Мечтали, выйдя на пенсию, оставить за собой уютную государственную дачу. Правдами и неправдами рвались в заграничные командировки и привозили оттуда импортные шмотки и магнитофоны.

Когда успела возникнуть в стране эта каста людей высшего сорта, которые с презрением смотрели на простых смертных?

А сам-то он?

Не чувствуя ожога, генерал сжал в кулаке дымящуюся папиросу. Он вдруг вспомнил, как договаривался, чтобы дочь поступила на престижный факультет ЛГУ, и залился краской стыда.

Вот оно как бывает, значит!

Сколько ни обороняй страну от внешних врагов — но пока не победишь зло в самом себе, войну не выиграешь.

Что теперь делать?

И можно ли теперь сделать хоть что-нибудь?

Выбросив изломанную папиросу в пепельницу, Георгий Петрович снял трубку телефона.

— Володя! Здравствуй! Можешь сегодня вечерком подъехать ко мне?

* * *

Вечером мы с братом сидели с удочками на берегу озера. Я смотрел на поплавки, а Серёжка с любопытством поглядывал по сторонам. Выпущенные погулять собаки бегали по берегу, поглядывая на нас. В лес они уже не убегали, носились по территории.

— Нравится тебе здесь? — спросил я брата.

— Конечно! Андрюха, а у тебя палатка есть?

— Нет, — ответил я. — А зачем тебе?

— Жалко, — огорчился Серёжка. — Я бы в ней переночевал.

— Замёрзнешь, — ответил я. — Ночи уже прохладные.

— А у костра?

Я удивился странному желанию брата. А потом понял, что ему просто не хватает романтики. Того самого звёздного неба над головой, которое слишком часто загораживают от взгляда низкие потолки.

— Ночлег у костра я тебе не обещаю. А вот ужин... почему бы и нет? Наварим ухи, посидим. Если только перестанешь поклёвки зевать. Подсекай, Серый!

Глава 18

Что ж так хреново-то, а?

Семён со стоном пошевелился.

Что-то с глухим стуком упало на пол.

Вот чёрт!

Он кое-как разлепил опухшие веки и огляделся, близоруко щурясь. Что-то бордовое маячило перед самым лицом.

Семён взмахнул рукой. Пальцы ощутили плотную ткань, похожую на штору.

Что за херня?

Он крепко зажмурился и растёр ладонями лицо, пытаясь прийти в себя. Затем снова открыл глаза и огляделся.

Огромная кровать была окружена плотным бордовым балдахином. Бельё скомкано, подушки разбросаны по необъятному ложу.