Егерь: назад в СССР 2

— Только нам надо вместе держаться! Понимаешь, Толян? И говорить одно и то же. Всё на Михрю свалим, а сами выскочим. А Михря сам виноват — нечего было нас ментам сдавать!

— Понимаю, — равнодушно ответил Рыжий.

— Вот и хорошо! — обрадованно подхватил Семён. — А сейчас пойдём, Толян! Пожалуйста! Дотопаем до остановки, сядем на автобус и мигом доедем! Жрать охота!

Рыжий кивнул, поднялся с травы и стал натягивать подсохшие штаны.

Фух, чёрт!

Обрадованный Семён тоже вскочил и принялся одеваться.

* * *

Трифон поставил деревянное корытце на чурбак. Сунул в него пучок мяты, высыпал две пригоршни сухой дубовой коры и взял сечку. Любопытная синица подлетела совсем близко. Села на край корыта и, наклонив голову, стала разглядывать Трифона блестящим глазом.

Трифон улыбнулся в бороду. Вытащил из кармана горсть хлебных крошек и протянул их птице. Синица, не раздумывая, вспорхнула прямо на покрытую мозолями ладонь. Трифон пару минут любовался птицей, потом осторожно ссыпал крошки на соседний чурбак. Понятливая синица сама перепорхнула вслед за едой.

Поглядывая на птицу, Трифон принялся привычно мельчить сечкой траву в корытце. Работа была несложная, но нудная. Мяту надо было изрубить так, чтобы она дала сок, а кору — растолочь в порошок.

Сечка ритмично и глухо постукивала о дно корыта. Синица спокойно клевала хлебные крошки, изредка расправляя пёстрые крылья и что-то щебеча.

Изрубив траву и кору как можно мельче, Трифон аккуратно вытер лезвие сечки о край корыта, отложил её в сторону и спустился в землянку. Через минуту показался снова, держа в руке гладкий продолговатый камень, который заменял ему пест. Этим камнем Трифон принялся растирать содержимое корыта, превращая его в однородную массу. Затем отложил камень, снова спустился в землянку, вынес кастрюлю кипящей воды и вылил кипяток в корыто.

Всё то же самое можно было проделать и в землянке, но Трифон больше любил работать на свежем воздухе. Только плохая погода могла загнать его под крышу.

Пока смесь в корыте остывала, Трифон, не теряя времени, расколол несколько валявшихся тут же чурбаков. Он никогда не позволял себе сидеть без работы, даже самое короткое время. Стоит поддаться безделью — и в голову тут же лезут непрошеные горькие мысли. Попробуй, прогони их потом!

Когда вода остыла, Трифон осторожно слил зелёный отвар через край корыта. Оставшуюся буро-зелёную массу отжал и положил в тень на большой чистый лист берёзовой коры.

Затем взглянул на солнце. Время перевалило за полдень. Скоро должен был появиться Фёдор Игнатьевич. Мазь для его жены готова. Если будет мазать ноги каждый вечер — отёки постепенно спадут, ступни перестанут раздуваться. Но сердце ей, всё же, надо проверить. Трифон зарубил себе ещё раз напомнить об этом Фёдору Игнатьевичу.

А пока есть немножко свободного времени, можно заняться подарком для сына.

Трифон снова спустился в землянку и вышел, держа в руках двухмачтовый деревянный парусник. Он делал его давно, не спеша. Выстругивал мачты и реи, ровнял их. Из подола старой рубашки аккуратно выреза паруса. Такелаж свил из толстых хлопчатобумажных ниток.

Трифон присел на чурбак и припасённым стёклышком принялся полировать изящный корпус парусника.

Он решил передать подарок через Фёдора Игнатьевича. Если черёмуховский председатель завтра отвезёт его на почту — парусник попадёт к сыну вовремя, как раз ко дню рождения.

Десять лет. Десять лет исполняется Алёше в этом году. И пять лет, как Трифон не видел сына.

Сердце болезненно сжалось. Во рту появился горький привкус, и Трифон скривился. Сколько ни горюй — нечего не изменить. Случилось то, что должно было случиться.

Семь лет назад уже немолодой врач открыл в себе талант диагноста. Поначалу это вовсе не выглядело волшебством. Трифон Алексеевич не ставил диагноз с первого взгляда. Он подолгу изучал анализы, в сложных случаях назначал пациенту дополнительные обследования.

Но в конце концов, всегда оказывался прав.

Постепенно верные диагнозы давались всё легче. По едва уловимым симптомам он определял, какая именно болезнь подтачивает силы пациента. Более того — зачастую он сразу знал, что нужно делать, чтобы болезнь отступила.

За два года — ни одной ошибки. В консервативном медицинском сообществе репутация Трифона Алексеевича становилась всё весомее. Но однажды...

К чёрту!

Если бы он тогда не настоял на своём — возможно, пациент Заславский остался бы жив. Или нет?

Этот вопрос мучил Трифона ежедневно.

Тогда он самовольно отменил лечение, назначенное другим врачом. Лечение, которое показалось Трифону неправильным. Отменил, и назначил своё — верное.

А пациент умер.

Было долгое мучительное разбирательство. Патологоанатом подтвердил диагноз Трифона — иначе сидеть бы ему за решёткой. Но нарушение медицинской этики... Непроверенная комбинация препаратов, которую он назначил...

Всё это играло против него. В конце концов, лечащий врач пациента Заславского действовал строго по правилам. Его диагноз полностью совпадал с симптомами, а назначенное лечение соответствовало диагнозу.

И как знать — возможно, тот врач сумел бы обнаружить свою ошибку самостоятельно. И вовремя назначил бы другие препараты.

Если бы не вмешательство Трифона. Одни препараты наложились на другие, и организм пациента не выдержал.

Трифона подломило не долгое разбирательство, по итогам которого ему предложили уволиться. И не угроза судебного преследования — для него не было оснований.

Его подломило выражение лица жены Заславского. Был февраль. Холодный ветер кружил в стылом воздухе снежные хлопья. А она стояла одна возле жёлтого здания морга, куталась в тонкую куртку и терпеливо ожидала, когда ей выдадут тело мужа. С момента смерти прошло уже больше месяца, а она всё не могла похоронить близкого человека.

Кроткое выражение безутешного горя на её лице — вот что подломило Трифона. Вот что заставило его вернуться в административный корпус и без всяких споров написать заявление об увольнении по собственному желанию.

Это лицо потом снилось ему ночами.

Из-за этих воспоминаний он не смог устроиться на работу санитаром, хотя ему и предлагали. И даже намекали, что будут платить больше, если он позволит по-прежнему с ним консультироваться. Ведь одна ошибка — это всего лишь одна ошибка.

Но ошибка Трифона стоила человеку жизни. И пусть позже выяснилось, что он был прав — неважно!

Он часами сидел в комнате и глядел на стену с обоями в мелкий цветочек. Со стены на него смотрело лицо.

Потом Трифон начал пить. И почти сразу ушёл в стремительное пике — с грязными пивными, случайными собутыльниками на садовых скамейках и пьяными слезами.