Его моя малышка

Правда возвращаться к отцу она всё равно не хотела. Демонстративно отворачивалась, громко, безутешно, показательно плакала.

И как ни странно, принципиальный Гомельский сдался.

– Александр Степаныч, на сколько мне отпустить людей на перерыв? – мягко спросила Марина, вытирая с бархатной щёчки девочки крупную и блестящую как драгоценный камень слезу. Она и не думала увольнять человека, верой и правдой работавшего на неё столько лет, по прихоти заносчивого дяденьки, пробегавшего тут мимо со своими инвестициями. Ошибаться имеют право все, а Степаныч был опытным специалистом.

– Да здесь я быстро, – виновато засуетился мужчина, за каждую поломку переживавший как за свою личную вину, поясняя что именно он будет делать. – А вот с пятнадцатой линией придётся повозится.

– Хорошо. Работайте. Наташа, объяви двадцать минут перекур, – обратилась она к девушке, которая её сюда привела. – И пока не подключат весь «волнорез», все на ручную сборку пятнадцатой линии. Ребят, надо помочь! – оглянулась она.

– Хорошо, Марина Вячеславовна, – ответила сборочная команда почти хором.

– Пойдёмте, Роман Евгеньевич, выслушаю вас, – кивнула она Гомельскому. – Вы же за этим приехали, а не в наших щитках ковыряться? Надеюсь, в вопросах бизнеса вы разбираетесь не хуже, чем в электричестве.

И, глядя на пятнышки в форме рисовых зёрнышек на затылке вертевшейся у неё на руках малышки, втайне вздохнула, что от затеи устроиться няней лично придётся отказаться. Но ничего, у неё ведь есть Зойка.

Глава 4. Роман

Ехать на встречу к Моржову с женой и ребёнком, конечно, была плохая идея.

Во-первых, какие деловые вопросы с известным банкиром можно решать, держа на руках ребёнка? Никаких. Можно разве что обменяться общими фразами, пожеланиями и документами, да и теми со стороны частного инвестора Романа Гомельского слегка обмусоленными.

Во-вторых, три года назад Елизавета Мурзина, единственная дочь совладельца угольной компании, сменила свою мурлычущую фамилию на звучную Гомельская, а не Моржова, чем поставила жирную точку в их недолгом, но всё же противостоянии. Правда, истинный мотив конкуренции уходил корнями глубоко в недра угольного бизнеса, а истинная причина «победы» красивой фамилии – в многолетние деловые и дружеские отношения и взаимовыгодные договорённости, но то, что было на поверхности, придавало юной Елизавете ощущение собственной значимости и разжигало у мужчин дух соперничества. Даже сейчас.

А в-третьих, Романа просто раздражал сегодня этот Михаил Петрович, он же Миха, он же Одинокий Морж всея Руси, ценитель антикварного фарфора, блондинок, яхт и хорошего маникюра.

Но няню Роман уволил, заехав домой за документами и обнаружив Дианку одну в кроватке, покрасневшую от плача. А Лиза уже к одиннадцати часам утра надралась. Так что выбора особо не было. Их домработница, что порой присматривала за Дианой, по выходным не приходила. А сегодня была суббота.

Разве что можно было оставить Лизу дома. Но та, как побитая собака, всё равно увязалась. И безропотно снесла бы всё: злость, нравоучения, презрение, грубость, потому что была виновата. Но Роман даже особо не злился.

По одному ему понятным причинам он её жалел. И прощал ей это неожиданное пьянство.

Жалел, потому что ей так тяжело далась эта беременность, на которой он настоял.

Лиза в свои двадцать три ребёнка ещё не хотела. А Роману в его тридцать шесть давно было пора, поэтому он был убедителен, безжалостен и последователен. И Лиза уступила.

Тяжёлый токсикоз, угроза выкидыша, постоянные обследования, контроль, и бесконечные анализы – через всё это ей пришлось пройти, можно сказать, по его милости. С её слабым здоровьем это было похоже на пытку. Она мучилась, плакала, страдала, но так и не прониклась материнством, большую часть беременности пролежав в клиниках.

Гомельский свято верил, что, когда его жена возьмёт на руки своего ребёнка в ней проснётся материнский инстинкт. Но и здесь прогадал.

Роды принесли с собой новые проблемы.

Даже то, что малышка родилась недоношенной, но неожиданно крупной и крепенькой, скорее расстроило, чем обрадовало мать. Молоко пропало уже ко второму месяцу. И тогда её слёзы в подушку и усталость от постоянного недосыпа сменились неуравновешенностью и алкоголем.

Менялись няньки. Менялись клиники и специалисты. Менялось её настроение: от неожиданного веселья с грандиозными вечеринками, что словно устраивала прежняя Лиза, та, которой она была до беременности: тусовочная, клубная, до кончиков ногтей светская, живая, озорная; до полной апатии и глухого равнодушия ко всему, вялого и дремотного истощения.

Не менялось только одно: Лиза была несчастна.

И может это была затянувшаяся послеродовая депрессия, как наперебой говорили ему врачи. А может, некоторые женщины не созданы для материнства, как сказала ему тёща, для которой её Лизонька до сих пор была маленькой болезненной девочкой.

Но свою дочь её Лизонька так и не полюбила.

Хотя, чего греха таить, жену Гомельский тоже не любил.

Он понял это когда родилась Диана.

Глава 5. Роман

Дочь. Этот живой комочек в нарядных пелёнках в одну секунду стал для Романа всем. А те жалкие подобия чувств, что он испытывал к жене, на фоне этого всепоглощающего, безграничного, негасимого померкли как фальшивые бриллианты. Там были и престижность, и самолюбие, и холодный расчёт. Правда была когда-то среди этих блестящих «камешков» и искренняя влюблённость. А ещё из настоящего остались жалость, сочувствие, привычка, озвученная при замужестве клятва, обещание, данное её отцу, общие дом и быт, её молодость, красота, скверный характер и благодарность.

Благодарность за это подаренное ему чудо в кудряшках.

Только ради дочери он терпеливо и сносил все капризы жены: её раздражительность по пустякам, её грандиозные проекты, к которым она остывала так же быстро, как и загоралась, бесконечное отсутствие секса, а ещё мнительность и приступы маниакальной ревности, когда с рвением натасканной ищейки она обнюхивала каждую его рубашку. Но это когда не пила.

А когда пила, его Лизонька становилась милой, послушной, бесстрашной, а ещё ему даже перепадало. Иногда. Но зато какой это был секс!

Почему-то глядя, как Лиза по старой памяти кокетничает с Моржовым, надираясь шампанским, именно один из таких моментов Роману и вспомнился. Да настолько ярко, что не будь у него на руках дочери, он бы затащил жену прямо в сияющую чистотой и чёрным мрамором моржовскую ванную. Но тут же подумал и о другом: что, возможно, именно дочь его и спасла от жестокого разочарования, чем в последнее время заканчивались все его попытки склонить жену к коитусу.

Настроение испортилось. Самодовольная рожа Моржова бесила. За пьяную жену стало стыдно. И вместо того, чтобы выслушать предложение банкира, сулящее неплохие дивиденды и ради которого пришлось тащиться к нему для личной встречи за город, он вдруг решил сам сделать предложение одной из самых дорогих компаний Рунета, причём немедленно.